***
Перосперо с раздражением захлопывает дверь в свою каюту. Определенно, он представлял себе их первую встречу совсем не так. Он вспоминает Беатриче на сцене — её плавные движения, нежный голос и огромные влажные глаза, будто умоляющие не делать ей больно. В реальности она движется гораздо более резко, в синей глубине её глаз плещется тщательно замаскированная насмешка, а то, как она себя ведёт… Это уму непостижимо! Он ей покажет «господина Леденца»! Даже Крекер не позволял себе такого! Перосперо представляет, как она рассказывает об этом его младшим братьям и сёстрам, и внутренне содрогается. Ну уж нет! Он продемонстрирует ей, что над ним не стоит смеяться! В конце концов, закованная в наручники из кайросеки, она уже не будет такой дерзкой! Он мечтательно облизывается, представляя, как увидит на её выразительном лице ужас… Покорность… А потом самое сладкое — благодарность и нежность. Ведь он вовсе не собирается её мучить, только чуть-чуть припугнуть. Тем не менее, если уж быть с собой до конца откровенным… ему в какой-то мере даже нравится, что птичка показала характер. Разве интересно получить то, что само падает тебе в руки? Она похожа на головоломку — из тех, что он так любил разгадывать в детстве. Его гнев постепенно проходит, сменяясь любопытством. Сегодня он увидел, что скрывается за её сценическим образом, — но что, если копнуть ещё глубже? Что обнаружится под её наглостью и бравадой? О нет, это точно не последний слой её притворства, он и сам слишком часто менял маски, чтобы обманываться. Птичка просто не знает, с кем связалась! Конечно, сломать её было бы приятно, но это путь для таких дуболомов, как братец Овен, лишённых способности получать радость от хорошей игры. Постепенно раскрыть её, заставить доверять, привязать к себе сладостью, лестью и надеждами. И тогда она будет его, только его — он один будет знать её так, как не знает никто. Он залезет ей под кожу, в самое нутро, сладкими карамельными щупальцами. Он исподволь скорректирует её привычки и вкусы, чтобы она стала похожа на его идеал. Обтешет её, как кусок податливого материала, перестроит и перепланирует, как дом. Она станет его самым совершенным творением. На это можно потратить много времени, но у них впереди будет целая жизнь. Какая жалость, что у Мамы есть свои планы на птичку! Впрочем, это может быть ему выгодно. Тактика хорошего и плохого дозорного… Он ещё раз облизывается и сладко жмурится, представляя, как утешает Беатриче после того, как Мама с ней… поработает.***
Будущая предполагаемая жертва коварных пиратских планов тем временем задумчиво ходит взад-вперёд, накручивая на палец прядь волос и периодически кидая косые взгляды в сторону Мамочкиных химер. Те хихикают, что-то напевают, неотрывно следят за ней глазами. Беа становится ужасно некомфортно. Всё же она сейчас не на сцене, хотелось бы немного расслабиться хотя бы в собственной каюте. А что, если… Выше неба старых богов обитель. Бродит в облаках всех ветров хранитель. Навевает смертным: замрите, спите, Про меня забудьте и отвернитесь… Хорошо, что баллада Фламонеллы чудесно подходит по тексту, чтобы вплести в неё приказ Сирены. Если на душках это не сработает, то всегда можно оправдаться тем, что всего лишь распевалась перед предстоящим выступлением. Тем не менее, к её изумлению, сила не подводит, и душки замирают, закрывая глаза. Отлично. Беа смотрит на часы. До ужина осталось всего лишь полчаса. Что-то подсказывает ей, что Биг Мам не будет в восторге, если она его пропустит, а портить отношения с объектом в самом начале слежки ей вовсе не хочется. Учитывая, что этот эпизод абсолютно не санкционирован сверху. Даже более того — Беа уверена, что Горосеи будут в ярости, если узнают об этом. Они так трясутся за её способность, как никогда не тряслись за неё саму. Все исполнители заменяемы, да? Что ж, она докажет им, что это вовсе не так, и им наконец-то придётся признать её потенциал.***
— Перосперо! Где там эта твоя птичка? — Мамочка недовольна. Кажется, корабельные повара еле справляются с её запросами. Перосперо представляет, что случится, если её настигнет голодный припадок вдали от Тотленда, и его пробирает невольная дрожь. Сейчас все на этом корабле зависят от прихоти Мамочкиного настроения. — Не волнуйся, Мама, я предупредил её. Значит, скоро она явится. Возможно, она прихорашивается. Хочет произвести впечатление. — Знаю я, кто тут на кого хочет произвести впечатление. — Мама в упор смотрит на Перосперо, и он немного краснеет. Да, возможно, он более тщательно подошёл к выбору одежды и макияжа, чем обычно, но это всего лишь… вежливость, не более. Ему совсем-совсем не важно, как Беатриче посмотрит на него, когда наконец придёт. — Я могу немного поторопить её, Мама, — предлагает Перосперо, с тревогой наблюдая за стрелками часов, подползающими всё ближе к той незримой границе, за которой Мамино настроение неминуемо сменится с «предвкушения вкусного ужина» на «спасайся кто может». — Даже не думай! — Линлин раздувается, как грозовая туча. — Не смей ей потворствовать! Если она опоздает — пусть пеняет на себя! Ровно в семь вечера, когда Перосперо уже обречённо готовится к неизбежному, дверь наконец-то открывается, являя их взорам Беатриче, разодетую в пышное, но достаточно откровенное цветастое платье — из тех, что любят усиленно молодящиеся кокотки — и увешанную самой безвкусной бижутерией по эту сторону Рэд Лайн. Большинство девушек выглядели бы в этом вульгарно, но в Беатриче есть что-то трогательно-невинное и слегка трагичное, и потому она смотрится скорее... нелепо. Перосперо закатывает глаза. Ему всё больше кажется, что она шагу ступить не может без очевидных провокаций. Качество явно не самое положительное для будущей покорной жёнушки. Пока она не переходит границ, наблюдать за этим во многом забавно. Но она слишком любит танцевать рядом с опасной чертой. Ему придётся это исправить.