Спасители: В огне сгорая

      Редко нам удается встретить человека, который способен проникнуть в самые глубины нашей души, в самую суть сердца. Такой человек способен понять нас без слов, увидеть наши скрытые чувства и мысли, и поддержать нас в самые трудные моменты. Он может стать настоящим другом, который всегда будет рядом, готовый выслушать и поддержать. Но такие люди действительны уникальны, и мы должны ценить их, ведь они делают нашу жизнь более яркой и значимой. И если у человека есть такой человек, то ему следует быть благодарны и беречь его изо всех сил, ведь такие люди — настоящее сокровище.       А теперь Кэйя чувствует, что из его сердца вырывают кусок.       Он теряется в теплых объятиях Арлекино, как в пучине, когда та медленно и с грустной улыбкой тянет его к себе при свете белой луны. У него никогда не было друзей. Вокруг него витали служанки и прихожане, стража и заблудшие, грешники и праведники. У его никогда не будет такой, как Арлекино, которая с теплейшей улыбкой принесет в комнату жареного мяса с луком, будет тепло одевать в самые холодные дни, заботливо укутывать. Которая напомнит, что не нужно терять сил, нужно идти дальше сквозь препятствия, которая будет объяснять все на свете, раскладывая по полочкам интереснейшие особенности чужого мировосприятия самым понятным языком и, что самое главное, будет отдавать огромную часть себя. У него никогда не будет подруги, которая станет для него опорой настолько крепкой. На лице Перуэр сияет улыбка, почти похожая на счастливую, а внутри неё — дыра. Дилюк что-то ворчит, пытаясь поправить на лошади то ли поводья, то ли седло. Ему не хочется мешать.       У Рагнвиндра на груди теперь виднеется нашивка — герб семьи, потому станет практически пропуском в его южную резиденцию. Именно в его, ведь он единственный выживший из его семьи, может, даже из рода — он не знает об этом, да и узнавать совсем не горит желанием. Негеральдическая белая лилия — это символ храбрости и, какая ирония, святости. Белая лилия красуется на темно-синем фоне совсем небольшого шеврончика в правой части груди, её лепестки ажурные и неяркие, внизу неизвестная надпись на древнем общем языке. Без понятия, возможно, этот язык знает исключительно только Арлекино. Но все-таки можно предположить, что это всего-то название земли, на которой расположено поселение.       — Есть ещё время передумать, — Альберих хрипит это посреди глухой тишины сразу же, стоит ему только отпрянуть от Арлекино, чтобы взяться за её предплечья. Честно, ему хочется встряхнуть свою подругу, посмотреть глубоко в глаза и начать уговаривать очень убедительно, но он не умеет биться против неё, не научился. – Поедем вместе, не ломайся. Просто соберешь вещи, и рванем все месте на юг, а королевство. Ну его.       — У меня есть много незаконченных дел, — слышится тяжелый вздох, улыбка все еще не сходит с её губ. Она потеряна сейчас и даже не знает, за что хвататься, и эти минуты — их последние минуты — кажутся Перуэр блаженством на грани падения. Сердце предчувствует что-то нехорошее, оно набирает темп. Сердце бьется в груди, словно предчувствуя нечто страшное. Оно набирает темп, ускоряя свои ритмы, словно пытаясь предупредить о чем-то важном. Но что именно оно чувствует? Что за нехорошее событие грядет? Страх и тревога охватывают его, заставляя биться еще сильнее. Сердце знает, что что-то плохое произойдет, и оно бьется в ужасе, пытаясь защитить свою хозяйку от неприятностей. И когда Арлекино поднимает глаза на Дилюка за спиной у Кэйи, она громко сглатывает.       Этот мужчина — настоящий всадник апокалипсиса. Он тот, кого можно охарактеризовать фразой «всё или ничего», и она его боится. Он может создавать и разрушать, ведь он видит всего два пути. Он не поддается уговорам, дрессировке и гипнозу, ведь в его голове целая программа, делающая из него революционера-мстителя, способного на все ради достижения поставленной цели. Они с Нёвиллетом вряд ли входят в его планы, теперь она не уверена, теперь она под странным впечатлением. Святая мать будто сумасшедшая или самоубийца, если отдает свою жизнь в его руки, надеясь на абсолютное благоразумие. Что такое это ваше благоразумие?       — Будет лучше, если мы будем действовать одновременно в разных частях, добиваясь гармонии скооперировано, — Рагнвиндр складывает свои сильные руки на груди, обтянутые кожаными перчатками черного цвета, и кивает, поджимая губы.       — Я нужна здесь, — под хруст снега под ногами лошади, Арлекино хлопает Кэйю Альбериха по плечу, пытаясь приободрить. Ожидаемо, что он недоволен. Его лицо морщится от печали, а в голове он прокручивает десяток раз короткую молитву, чтобы они встретились снова, и снова были так дружны. А лучше ещё больше — чтобы снова были на одной стороне, а не по разные. Никто не знает, как будут обстоять дела. Молитвы — его новая (старая забытая) привычка. Очень полезная, если не можешь поверить во что-то, в кого-то или в себя. Кэйе необходимо восстанавливать внутри себя крепость веры, иначе хаос поглотит его мысли, и вместо определенности он будет чувствовать бессмысленность. Эта религиозная каша серьёзно подкосила его.       — Нам пора выезжать, иначе нас снова могут настигнуть в лесу, — Дилюк проверяет крепление на мешке, привязанном к седлу, и касается ладони Кэйи, переплетая их пальцы. — Ты знаешь, где нас найти. В ближайший месяц точно. Мы всё это время пробудем в Милане, и если что-то пойдёт не так, то мы будем отправлять тебе почту, — он кивает аббатисе, получая точно такой же кивок в ответ.       Это холодное место останется в его воспоминаниях роковым. Именно об этом думает Кэйя, когда неловко взбирается на лошадь. Его глаза слегка слезятся — впервые он позволяет себе такую вольность, на плевав на то, что внутри что-то требует оставаться непоколебимым — но темнота удачно поглощает этот влажный блеск. Арлекино долго предлагала им взять повозку, долго искала хорошую одежду, даже попросила прочих послушников в аббатском крыле приготовить побольше еды. Она заботилась о их поездке изо всех сил, до последнего. Лошадь трогается, и Альберих тут же нагоняет своего спутника, который ещё через пару метров умудряется повернуться и помахать рукой святой матери. Их прощание выходит слишком коротким и сухим для людей, которые в самом деле чуть ли не стали друг для друга родными. Оно получается таким потому, возможно, что Рагнвиндром было приказано срочно собирать все вещи и уезжать. А может, что это банальное отсутствие слов и прогнозов на то, чем все это закончится, отражалось на них одинаково: оно не обещало конца, но и продолжения их союза тоже не гарантировало.       — Скажи мне, если будешь мерзнуть, — говорит Дилюк и скользит взглядом по фигуре своего спутника, громко вдыхает холодный воздух.       Кэйя — искусный наездник, он держится на лошади с легкостью и даже с некоторой строгостью. Но несмотря на это, в его лице можно заметить каменную терпеливость. Он не теряет контроля над животным, даже если оно начинает беспокоиться или пытается сбить его с седла. Кэйя обладает невероятным чувством равновесия и уверенно управляется, будто они становятся одним целым. Лицо Альбериха кажется пресным и лишенным жизни. Оно не выражает совершенно никаких эмоций и кажется таким, будто он без души. Ни одна мимика не появляется на его чертах, а светлые глаза во тьме пусты и холодны. Взгляд его будто наполнен только пустотой и безразличием. Никто не смог сказать, что происходит в его душе, и даже Дилюк.       — О чем ты беспокоишься? — Кэйя пытается тихо усмехнуться, следя больше за снежинками, чем за дорогой. Его лошадь плетется прямо напротив очень смирно и послушно. Какое счастье, эти звери начали его слушаться, — Денёк, и наступит тепло. Я ведь помню, как мы ехали на Север. Не трать время на эту глупую утешительную заботу, она не нужна.       Звучит это паршиво из его уст, уставше, и даже обижает. Дилюк хочет то ли что-то съязвить в ответ, то ли просто продолжить ненавязчивый диалог. Он уже решает подобрать слова, но отступить — самое мудрое решение сейчас. Он виноват в той его усталости, в огорчении и прочих-прочих бедах, случившихся за последнее время, ведь именно он впутал Кэйю в свой план. Но заботиться — это его обязанность.       — Если бы я не проявлял эту «глупую» заботу, ты бы совсем увяз в своих мыслях, и не позаботился бы о себе сам. Ты бы и мёрз, и голодал, и никто бы не отвлекал тебя на болтовню. Видишь, в ней есть плюсы.       — Хорошо, — на этот раз Альберих в самом деле тихо смеется, окончательно принимая тот факт, что Дилюк не умеет просить прощения, да и не за что ему извиняться. — Но я, если честно, не думаю, что ты размышлял о той самой заботе, когда чуть не пустил пулю в лоб королю. Прости уж, у меня все никак не может уложиться это в голове: дурак ты или просто сумасшедший, — нет, он не давал себе обещания, что не будет донимать Рагнвиндра этим, просто изо рта вырвалось. Именно эта выходка стала причиной их скорейшего отъезда.       — О, поверь мне, я думал о гораздо большей заботе.       — Ты неисправим, вот и всё твое оправдание, — Альберих бубнит это себе под нос, пока его лошадь медленно приближается к лесной полосе. Той самой, где за ними была погоня. Болячка на его щеке проходит, затягивается прочти без последствий, превращается в тонкую и безобидную полоску. Кожа слишком нежная, пусть и обветренная в холоде за эти недели. Глаз не видит.       Снега становится больше. Белоснежные хлопья падают с неба, накрывая землю своим белым покрывалом. Деревья и кустарники скрыты под толстым слоем снега, а дороги и тропинки затерты и становятся непроходимыми. Кэйя хотел бы побывать здесь когда-нибудь летом или осенью, чтобы поесть ягоды, посмотреть, какое оно, северное лето. Из окна его старого дома было видно слишком мало, а сейчас он готов и рад наверстать упущенное. Арлекино говорила, что осенью, когда природа одевается в яркие краски и запахи, здесь открывается настоящее волшебство. Можно прогуляться по лесу и насладиться красотой осеннего пейзажа, а еще — увидеть звезды, которые кажутся особенно яркими в этот сезон. Но не только звезды делают осень такой прекрасной. Здесь можно собирать желтую листву, которая покрывает землю ковром из золотистых листьев. Это так приятно нащупать под ногами и насладиться шуршанием под каждым шагом. А еще, из этих листьев можно сделать венки. Широкие дубовые листья, размером с ладонь, идеально подходят для этого. Они крепкие и красивые, их можно украсить ягодами и шишками, чтобы создать настоящее произведение искусства. Ох, мечты.       У них впереди еще целые пять бешеных дней по тем же гостевым домам, где уснуть невозможно из-за шумных постояльцев, извечной музыки, драк, пьяниц, и успокоение не приходит до того момента, пока Дилюк настойчиво не предложит крепкого чая и не обнимет в одеяле или его подобии, сотканном из кусков старой ткани. Он не дерется с дебоширами, это не в его правилах, он — само спокойствие, пусть и глупит иногда. Целые пять дней по разбитым дорогам, по тусклым полям, по сырой погоде с дождем и снегом. Вся их жизнь теперь в этой череде поиска особенного шанса.       — Прости меня, — птицы спят, и только единственная нить тихого щебетания иволги отдается отголоском в унисон со словами Дилюка. Он извиняется, скорее, за то, что никогда не сможет иначе. Быть другим ему не суждено. Он никогда не сможет прислушиваться к окружающему его миру, думая о любимом человеке и его безопасности.       — Я не держу обиды, — Кэйя поворачивает к нему голову, тяжело выдыхая пар. В его голове нет влюбленной доверчивости и полного понимания, но есть принятие, ведь все они не без своих грехов. — Но я не потерплю если, в очередной раз сделав что-то необдуманное, ты исчезнешь из моей жизни.

Днём ранее

      Снег тихо засыпает округу, превращая стойла и стога в сплошные сугробы, которые, так или иначе, окрашиваются постепенно в серый от дыма, который непрестанно валит из высоких труб дворцовой котельной. Утром воздух плотный, морозный, он тяжело заполняет легкие, становясь в них осадком. Дилюк седлает лошадь, хмуря брови. Госпожа Арлекино, вероятно, считает его своим мальчиком-послушником или идиотом, как минимум, отправляя на охоту с Его Величеством Нёвиллетом. Позволяя подойти настолько близко к тому, кто чуть ли не во всех его бедах виноват. Она надеется, возможно, что Рагнвиндр не настолько кровожадный, что у него только благие намерения в душе, и он готов жертвенно доказывать преданность, но нет. Он не готов. Тем более, если Нёвиллет может начать покушаться на оставшееся у него «драгоценное».       Изо рта валит пар, и эта густая масса растворяется в воздухе плотной консистенцией, мешая хорошей видимости. Король идёт на своем красивом сером коне, который будто бы был украшен "яблоками". Он медленно прокатывается по заснеженной поляне, молча наслаждаясь леденящим зимним ветерком и запахом свежести, витающем вокруг них двоих. В его руках покоится ружье, готовое к любой опасности, а на плече висит сумка, наполненная необходимыми вещами для охоты. При Дилюке же только старенький кольт, который Нёвиллет выдал ему с короткой улыбкой. Совсем непохожей н злую, но посыл у него взгляда был весьма ироничным. «Огнестрел детям — не игрушка». Один лишь только его взгляд способен раздражать так, как даже у Кэйи не получается, когда он психует.       Снег не прекращается очень долго. Глаза бегают от снежинки к снежинке за рамой окна, и Кэйя Альберих не представляет, как он мог всю жизнь прожить без этого. Арлекино отпирает дверь в комнату заносит в рукавицах горячий противень, и тихо шипит, ставя его на стол. Кэйя тут же отлипает от окна, мигом притопывая практически с противоположной стороны комнаты. Красота. Мяско пахнет просто сказочно, и он не удерживается, чтобы не протянуть воодушевленное «Ну ты и повариха, дорогая моя», наслаждаясь сочными запахом. Слюнки текут буквально, и он сглатывает с нетерпением. Ему очень нравится здешняя стряпня и жаль, что он сам так не умеет готовить.       — Пусть немного подостынет, — Арлекино скидывает на тот же стол рукавицы и улыбается. — Это наш с тобой ужин победителей.       — Мы даже не успели ни в чем победить, — парень смеется, наклоняясь над запеканкой, но тут же чувствует, как женщина настойчиво тянет его назад, обнимая одной рукой за плечи.       — Не обожгись, ещё слишком горячо пробовать, — этих слов хватает для того, чтобы Альберих перестал делать попыток. — Вот обожжёшь себе нос паром, и я не стану тебе его лечить. На миг между ними повисает молчание. Они знают, что у них обоих есть причины для волнения, но Кэйя нарушает тишину первым.       — Почему ты так уверена, что все пройдет хорошо?       Святая мать коротко пожимает плечами, проходя чуть глубже, проводя пальцами по книжным полкам с тонким слоем пыли. Что-то внутри неё подсказывает ей, что она сделала абсолютно все возможное для достижения нужного им результата.       — К нашему с тобой счастью, Кэйя, я умею уговаривать Нёвиллета лучше всех в Северных вратах, — это заставляет жреца вопросительно посмотреть на загадочный профиль аббатисы. Он молчит, не лезет не в свое дело, но то, что этих двоих связывает очень сильная и крепкая связь — не секрет для него. Только вот, он не догадывается, что эта связь из себя представляет.       — Тогда я постараюсь верить тебе.       Где-то в запорошенном лесу Дилюк слышит, как лошадь проваливается в снегу, и их молчание между друг другом напрягает. Нёвиллет разнообразием чувств не отличается. Они оба дали слово тем, для кого слова, сказанные в качестве обещания, нарушать нельзя. Не будь они оба в такой ситуации, то порвали бы друг друга уже давно, забыли бы про преграды и ограничения. И вот теперь Нёвиллет шикает на Дилюка Рагнвиндра каждый раз, как слышит птиц или посторонний шорох снега.       Кажется, между ними даже прослеживается невидимая гармония, но они ее игнорируют. Одному неспокойно, а другой, в самом деле, слишком кровожаден. Они притаиваются средь деревьев, устаивая свою охоту на птиц. У каждого по оружию, и оба остаются почти неподвижны, молчаливы в своём наблюдении. Дилюк коротко толкает Нёвиллета в снегу, тычет локтем под ребро, говоря о том, что он слишком громкий. Лицо у Нёвиллета точно такое же, как и у его покойного отца. Будто бы это он перед ним и стоит, сам мёртвый король Севера. Большие и проницательные глаза, высокие скулы и губы странной формы — тонкие, но красивые. Дилюк же королю не напоминает никого. Он — парень из конюшни, изгнанник, неправильный и плохой, не несущий внутри ничего ценного, но Арлекино всё же держится за него. А если Арлекино держится, то и он не посмеет ничего сделать. Он с опущенными руками и без претензий приютил тех, кто несет угрозу. И он не может быть другим.       — Погоди, — он шепчет это, заставляя почти прижаться к снегу между деревьев, чтобы не напугать. Нёвиллет всегда считал себя сведущим в охоте. Его отец охотился всю свою жизнь, и с малых лет он наблюдал за этим, пропитываясь духом настоящего охотника. Мало, кто поощрял убийство животных ради забавы, но он после славной охоты мог отнести свою добычу в аббатство и быть хорошим королем, которого любят за заботу. И которого хвалит сама Госпожа Арлекино.       — Неужели заяц?       — Скорее всего.       Кэйя наедается запеканки, ковыряется вилкой в остатках запеченной картошки на своей тарелке и спокойно вздыхает. Будто никакого волнения у него совершенно нет, будто не было никаких споров, будто им не нужно будет уезжать и прощаться с Арлекино уже через неделю, будто так можно сидеть и жить вечно. Стабильно и без лишних мыслей. Увы, думая обо всем этом, он понимает, что никогда не сможет хорошо жить, не сделав самое важное, что поставил для себя первой и единственной целью — без помощи другим людям, нуждающимся в освобождении.       — Задумался? — женщина кивает напротив него, опираясь щекой на ладонь. Её лицо выражает умиротворение — спокойное и безмятежное, словно она нашла внутренний покой и гармонию. Взгляд её глаз наполнен мягким светом, а улыбка на губах отражает её внутреннюю честность и благодарность за мир, который она постепенно обретает в своём сердце. Нет ни малейшего следа напряжения или тревоги, только спокойствие и уверенность в себе. Лицо Арлекино словно излучает мерную блажь. В её присутствии чувствуешь себя спокойно и защищённо, словно она является оазисом мира и гармонии в суете и шуме повседневной жизни.       — Наоборот расслабляю мозги. Слишком много каши в них в последнее время, — он смеется, тут же приходя в себя. — Мне непривычно настолько много информации за раз съедать в отличие от вас, от умников.       — Ты во многом умнее нас. Мы слишком очерствели, чтобы видеть некоторые нюансы.       Зайцы тут не были редкостью, весь лес кишел живностью, Север пестрил разнообразием дичи. Он был находкой для охотника, и даже Дилюка эта гонка умудрялась привлечь. Он крадется за королем, замечая, что да, большой белый заяц прямо по курсу шевелит ушами, спрятав лапы в рыхлом снегу. Щеки у Рагнвиндра горят и краснеют, а Нёвиллет — мужчина Севера. Он выглядит ледяным, сам будто выточен изо льда.       В них разыгрывается настоящий азарт, даже несмотря на то, что цельные фразы между ними пролетают слишком редко. Дилюк устраивается сзади со своим кольтом и целится в зайца. Нёвиллет — впереди. Чтобы не промахнуться точно, он аккуратно, совершенно не гремя ремнем, снимает с плеча ружье и прицеливается. Палец с перстнем — драконом — на курок. Дилюк отвлекается, сглатывает, чувствует, как с веток за ворот падает снег, обжигая теплую кожу холодом. Он не знает, как это происходит, но его подкашивает, и стоит только Нёвиллету повернуться на его невнятный шум, как палец жмет на курок сам. Пуля летит мимо, со свистом проносясь рядом с королем и угасая в ветках, щелкая, спугивая зайца.       Дилюк не знает, что произошло.       Он пугается до смерти, когда король бьет его в грудь и заставляет удариться затылком о дерево. Из под его ног улетает земля, стоит только посмотреть в чужое лицо, нахмуренное от внезапной вспышки. Глаза кричат «опасность». У обоих. Не проходит и минуты, как Дилюк хватает свой кольт снова. Он только что чуть не выстрелил Нёвиллету прямо в спину.       — Только тронь меня, и я пущу пулю в твой лоб.       У ружье короля валяется прямо под его ногами в снегу, но оно слишком громоздкое, и его черт поднимешь. Он тяжело сглатывает, прекрасно осознавая, что если он за ним потянется, то его просто возьмут и пристрелят на месте без всякой пощады.       — Ты не выстрелишь, — его голос колюче вздрагивает.       — Ещё как выстрелю, если ты хочешь поспорить.       Охота не предполагала этого, он этого не ждал, но приходится выкручиваться из ситуации любыми способами. Натворил и отступать не собирается. Нёвиллет чувствует, как к его горлу медленно и верно подступает паника. Как назло его ноги путаются в идиотском ремне и, стоит только шагнуть назад, как он тут же падает на снег, чувствуя, как под ним трещат кусты.       — Я не знаю, что тебе наплела Госпожа Арлекино, что продала за то, чтобы ты стелился под неё, что у вас за заговор, но уже завтра меня здесь не будет, — Дилюк выплевывает это вместе с тем огорчением, которое накатывает на него. Хочется кинуть этих двоих здесь навсегда, оставить гнить в этой дыре с их дурацкими правилами, воспользоваться и забыть.       Уже ночью они с Кэйей исчезнут, а вместо них останется лишь след непримиримости.

Настоящее время

      За домом есть пруд с лилиями, и если попасть туда в полночь, то любое загаданное желание исполнится. Так говорят местные — обычные выдумки, ничего больше. Конечно же, народ редко пользуется этим волшебным поверьем, но надеяться на него всё равно никто не запрещает. Волшебство всегда звучит красиво, а выглядит — ещё лучше. Ветви плакучей ивы свисают над прудом, небрежно касаясь воды, оставляя на ней разводы. Сейчас не время для лилий, но стоит только бутонам распуститься, как они преображаются в завораживающие цветы. Их нежные лепестки, словно кисти художника, создают неповторимые картины на фоне зеленых листьев. Их аромат наполняет воздух и приносит чувство умиротворения. Но когда наступит их пора, они будут радовать обычных селян своей красотой и притягивать взгляды прохожих. Тяжелые ставни со скрипом открываются, впуская внутрь двоих путников. Раннее утро, всё спит крепким сном, кроме тех самых особенных, что следят за этим местом, не давая возможности чужакам пробраться внутрь.       Дилюк достаёт из внутреннего кармана сумки через плечо металлический щиток, разукрашенный тусклой краской. Сторожевой, ранее грозно хмурившийся и предупредивший о том, что они гостей не ждут, вздергивает бровями, но руки не тянет. Он давно таких не видел, ведь их носят только господа-хозяева, а хозяина у них нет уже шесть лет, если не больше. Ранним утром разглядеть не получается практически ничего из-за густой темноты. Впереди оперативно поджигают факелы, и Рагнвиндр начинает узнавать это место с короткой задержкой. Прохлада в воздухе заставляет Альбериха ежиться и шмыгать носом.       Путь дает о себе знать, напоминая легким недосыпом о том, что придорожные приюты — плохая идея, когда хочется уединиться и отдохнуть. Кэйе порой ужасно хочется просто-на-просто оказаться рядом с Дилюком, поговорить с ним и послушать, отбросив все свои мысли на задний план. Оказаться искренним, что-ли. Тактильным. Но, к примеру, пьяно завывающий сосед за стенкой не дает ему сделать этого. Приходится, закатив глаза, сидеть и терпеливо вздыхать, разминая в руках чужую кожаную куртку, цокать на дождь за тонким окном или шутить тупые шутки с Рагнвиндром о том, как жестоко над ними смеется судьба. Именно поэтому он сейчас сидит на лошади уставший, с отбитой задницей и стрессом. В голове не укладывается то, как они вообще могли раньше столько времени посвящать поездкам, бешеным скачкам по полям и поискам. Сколько времени прошло? Четыре месяца? Полгода? Вечность?       — Господа! Как вас занесло в наши края? — издалека доносится звонкий голос, и Дилюк даже чувствует непрошенный прилив бодрости, надеясь на то, что вот тот мужчина, идущий им навстречу в фиолетовой накидкой и очками на носу, точно поторопит охрану на посту. — У нас тут редко бывают внеплановые встречи гостей, если вы понимаете.       — Мы приехали домой, — Дилюк не знает, что ответить, если не это.       Темноволосый мужчина, который, по всей видимости, до этого тоже сладко почивал в кровати, удивленно вздергивает бровями и складывает руки на груди, стоит ему только настигнуть Дилюка. Этот человек выглядит статно, но при этом его лицо украшает улыбка. Она придает ему особый шарм и делает его образ еще более привлекательным. Взгляд его глаз полон тепла и доброты, а каждое движение выдает спокойствие и уверенность. Он словно излучает обаяние, которое притягивает к себе людей. Но при всей своей статности, этот человек остается ласковым и приветливым, будто готовым поддержать и помочь каждому, кто обратится к нему за помощью. Его взгляд словно золотой, такой мягкий и притягательный. Он словно магнитом приковывает к себе и заставляет забыть о всем остальном. Но не только глаза выдают его умение оказывать нужное впечатление. Черты его лица также оказываются сосредоточенными, тонкими и аккуратными, словно каждая линия была нарисована с особым вниманием и любовью. Выгодная внешность.       — Ну тогда, назовитесь, господа, иначе мне придется вас прогнать, - он проваливается с одной ноги на другую, поджимая улыбчивые губы и оглаживая собственную щеку.       — Дилюк Рагнвиндр, — он выдерживает короткую паузу, а Кэйю эта неловкость заставляет тихо усмехнуться, складывая руки на груди. Будет здорово, если их не пустят внутрь.       Небо светлеет. А, может, это все факелы, и они делают вымощенную дорожку впереди светлой и видимой. Если приглядеться то там небольшие домики, вдалеке виднеется большая крыша, редкий дымок из труб и стойла для лошадей.       — Ни о чем не говорит. В первый раз вас вижу и слышу о вас впервые.       — Здесь находится резиденция, которая теперь принадлежит мне, — мужчина кивает на щиток в руках охранника и продолжает. — Резиденция моей семьи и, думаю, здесь жила моя тётя. Я не знаю, что стало с ней и с этим местом.       — Да, здесь была госпожа. Она давно ушла, — мужчина в очках произносит это мягко, и сожаления его голос не источает. Но качает головой в знак согласия. Это не город, даже не деревня. Просто горстка людей, служивших одной семье долгое время из поколения в поколение. Но, кажется, за долгое время это поседение успело весьма и весьма разрастись. — Вы можете проезжать. Ваш герб — весьма значимое для нас подтверждение вашей причастности к нашей общине, — он добродушно кивает своим людям, и коней пускают тихим ходом к стойлам, чтобы ему удалось проводить. — Я здешний староста. Точнее, не совсем, но можно так сказать.       Кэйя спрыгивает с лошади первым, стаскивая небольшую сумку с вещами и вешая её на свое плечо.       — Кэйя Альберих, — его губы трогает улыбка. Протягивая аккуратно одетому мужчине руку, он улыбается одним уголком рта. Тот, несомненно, пожимает ему руку в ответ, и жрец обращает внимание на длинные дорогие перчатки на его руках. Наверное, люди здесь не бедствуют. — Я сопровождаю этого угрюмого господина.       — Угрюмого? О, отнюдь. Вы оба показались мне весьма и весьма приятными, — эти слова звучать искренне и красиво. Мерный голос этого человека так дипломатичен и мягок.       — Мы только зашли, а вы уже так нагло льстите, — Кэйя смеётся, будто бы подхватывая этот занимательный обмен любезностями, в котором они с незнакомцем так словно друг друга подначивают.       — Ну, нет. Нет-нет. Мне же нужно постараться угодить гостям.       Если честно, Кэйя готов сейчас виться винтом вокруг этого старосты и улыбаться до ушей, лишь бы ему дали помыться и крепко поспать. Один день они здесь точно потратят на отдых, и это неоспоримо, как бы Дилюку не хотелось скорее заняться своими важными бумажками и работой. Ему он должен совместное время. Свидание тоже неплохо звучит, к слову. Рагнвиндр слезает с коня следом. У него на плечах всю дорогу покоится сумка с работами Арлекино и уже почерствевшей выпечкой. Есть что-то нужно было, чтобы не сдохнуть по дороге       — А вы? Как мне к вам обращаться, — голос Дилюка не теряет строгости, произнося это.       — Можете звать меня Панталоне. Или же, если вам угодно, называйте старостой. Это непринципиально. Я, в любом случае, буду к вашим услугам.       Дружелюбию этого мужчины нет предела. Он любезно соглашается показать дорогу до их жилья, ведь Дилюк помнит её не так уж и хорошо. Но отцовский кабинет в памяти сидит крепким отпечатком. Какое чудо, наконец у него будет свой собственный кабинет. Узенькие улочки, горстка домиков, тянущаяся вдаль, аккуратные кусты — все это приходит в память само собой по дороге. И то, как он с сестрой тут бегал по полям, окружающим усадьбу со всех сторон, как они залезали под мостик через переправу куда-то уже на большую дорогу. Как он мог позабыть это? Вспоминается пруд с лилиями за домом и ива, под которой в теплые дни можно увидеть пару сонных кошек. Кэйя Альберих в предвкушении слушает Панталоне, говорящего о том, что:       — У нас слишком давно не было хозяина, простите уж. Там, наверное, пыли целая гора. В доме был занят только первый этаж, а второй никто не посещал.       — Мы тебе не хозяева, — Кэйя шагает рядом и отмахивается, удивляя Панталоне ещё больше. — Ты же ведь нам не раб.       Мужчина хлопает глазами под чужое кивание типа «ага-ага», и уже хочет аккуратно ткнуть пальчиком в воздух, уточняя свое крохотное «ну вообще-то...», как Рагнвиндр отчего-то останавливается в ступоре, сводя брови к переносице. Он останавливается и оглядывается вокруг себя. Перед ним была усадьба, окруженная высоким забором. На небольшой площадке из камня стояла уютная лавочка, приглашающая отдохнуть. Ворота, ведущие внутрь усадьбы, были закрыты, но он мог представить, как за ними располагается красивый сад. Однако сейчас на клумбах не было ни одного цветка, они были пусты, ведь до посадок было ещё рано. Он готов был ненароком задуматься о том, какой же была эта усадьба раньше, когда здесь цвели цветы и шумели фонтаны. Но даже сейчас, в своем заброшенном состоянии, она выглядела величественно и привлекательно. Он не смог бы оторвать взгляд от всего, что было вокруг и продолжая жадно смотреть, наслаждаясь моментом. Только вот... если бы не деревянный крест, вколоченный в самый центр, в одну из клумб. И, кажется, его там никогда не было.       — Это ещё что за чёрт? — Дилюк подходит ближе, с непониманием смотря на огромный деревянный, немного кривоватый крест.— Что оно здесь делает?       — А… — староста пропускает паузу, сглатывая. — У нас здесь было, ох, — Панталоне пыхтит, и невозможно понять, что он испытывает, произнося это. Неприязнь? Зажеванную ласковой улыбкой злость? — Распятие.       Распятие.       Кэйя приоткрывает губы, бегая глазами по этому непоколебимому мужчине. Если они попали в еще более безумную и страшную диктатуру... то ситуация становится в разы сложнее.       — Ужас какой. Такого больше не произойдет, — он произносит это с тонной возмущения, с замиранием и какой-то даже злостью в глазах.       — Не произойдет, — староста подходит к нему ближе, медленно стягивая с себя перчатки. Ткань постепенно открывает мозолистые руки, и Панталоне вытягивает свои руки ладонями вверх. Он заставляет чужие глаза упасть на них. Жрец ахает.       Шрамы прошлого зияли дырами на руках Панталоне. Они были как болезненные напоминания о том, через что он прошел. В его ладони вбивали гвозди, оставляя глубокие раны, которые никогда не заживали полностью. Но он не жаловался, не позволял им сломить его. Вместо этого он смотрел на них с гордостью, как на свои боевые отметины. Они были свидетелями его силы и выносливости, его способности пережить любые испытания, которые преподнесёт ему жизнь. На месте гвоздей остались стянутые кожей вмятины, которые напоминали ему о том, что он сделал для того, чтобы выжить. Шрамы и раны могут затягиваться, но они никогда не исчезнут полностью. Они всегда будут напоминать ему о его прошлом и о том, что он смог преодолеть. И Панталоне готов был принять еще больше ран и шрамов, если это было необходимо, потому что они делали его сильнее и неуязвимее.       — Я совершенно случайно стал жертвой сумасшествия местной черноты, решившей получить избавление. Семь лет назад. Благо, в тот день была сильная гроза, и молния ударила в дерево в саду, в иву. Меня тут же прекратили заколачивать, посчитав это знаком. Такого больше не произойдет.       В его глазах видно смирение, будто он давно уже понял всю бессмысленность веры людей этого месте и совершенно не хочет бороться. На губах всё еще виднеется застывшая улыбка. Поэтому Панталоне здесь главный? Мученик?       — Уберите отсюда эту дрянь, — Дилюк кидает свой последний взгляд на несчастный крест, покрывшийся мхом снизу. — Сожгите, чтобы глаза мои не видели.       Он наведёт здесь порядок.