"Открой глаза и посмотри на мир вокруг нас. Тебе солнце редко светит, а людям этим – ещё реже. Так давай же подарим им свет, а? Ты же знаешь, как это хорошо. Когда в сердце вера теплится. Чувствуешь? В тебе ведь так много этого света, ослепнуть можно..." - Н.Р.
Холод быстро подбирается к северному побережью, расползается по всей территории страны подобно склизкой субстанции, заморозками окутывает деревню за деревней. Вода слегка колышется, паруса белеют в утреннем холодном дымке́, тянущемся откуда-то с порта, дерево подгнившего портового причала скрипит и потрескивает судорожно, замерзая. С каждой секундой становясь все ледянее. Неудивительно, если уже через неделю вся эта сырость превратится в леденистую корочку, нарост. Местные мужики будут скользить по ней, бухаться и выругиваться. На причале лишь четыре рыбацких суденышка, лодка, и на фоне них высокая трехмачтовая шхуна, на которой кипит жизнь: моряки копошатся. Они только что пристали к земле после двух недель плавания. Ранним утром прилавки, усыпанные обычно треской, камбалой, угрями, кишащие горожанами проулки, молчаливо стоят и не подают признаков жизни, окутанные мертвенным утренним морозом. Холодное солнце, устланное плотными серыми тучами, лишь слегка выглядывает из-за серых крыш низеньких домиков. Кажется, все порты Северных врат похожи друг на друга. Старые и воняют. Сырые, забитые в полдень уродливыми рабочими, морщинистыми, уставшими женщинами, раздражающими звуками и воровством. Обычно здесь торговые судна разгружаются, но так ли это сейчас? Северным вратам не с кем воевать, ведь Северное море совершенно безопасно — оно постоянно контролируется военными судами, и лишь редкое пиратство может нарушить спокойствие вод Европейского севера. Тишина, мир и суровая строгость Северного флота. Только вот, эта шхуна выглядит так потрепанно, будто совсем недавно участвовала в сражении. Военный корабль. "Габриэль" — так гласит, выкрашенная в белый, ажурная надпись на величественной боковине. Люди в черных мундирах и с огнестрельным оружием, уставшие, утомленные и злые, выкатывают на оборудованных телегах бочки с порохом и оставшиеся припасы, чтобы пополнить их к следующему плаванию. Гремят суровые мужские голоса, небо хмурится вдалеке над портом, и склады разевают свои двери для приема гостей. Королевские моряки, гурьбой налегая на тросы, расправляются с парусами. — Говоришь, на пятнадцатой линии? — моряк затягивается толстой свернутой сигаретой, выпуская обветренными губами клубы пара в мёрзлый воздух. — Сейчас здесь быстро поднимут шум, а рыбаки бежать будут, как крысы. Дорыбачились. Его хриплый смех, противный и ироничный, вызывает кривую улыбку у его собеседника. — А поймал-то их кто? Самый плешивый подонок из той землянки возле домов гладильщиков между храмом и перелеском. Зажарят теперь падлюку, поди, и всю его команду разом. Зря он торговать налево начал. Зря. Деньги грязные никогда счастья не принесут. — А детей у него сколько? — Четверо. Помрут с голоду за папкин геройский поступок. Чтоб этот король сдох. — Приберёт его Господь однажды.***
Массивные двери королевской гостиной скрипят, и темнота, коей окутано оказывается это помещение, неприятно оседает поверх, привыкшего к светлым коридорам, взора. Тяжелые шторы плотно запахнуты, будто бы специально, чтобы лишить правителя и малейшей капельки света. Позволить закрыться, исчезнуть, чтобы не видел никто, и никто не мог проникнуть в его укромную, тяжелую темноту. Однако, к сожалению, и темнота не скрывает его от мира и всех тех проблем, которые ему необходимо решать. Дела имеют свойство накапливаться. В этой кромешной темноте за широким столом проглядывается силуэт, и слышится шелест старой бумаги. Тихий голос, абсолютно сконцентрированный на деле, бесшумным шепотом дублирует прочтенное генеральское письмо четко и хладнокровно. — Прошу, госпожа, — кивает Тома, впуская Арлекино в высокую арку дверей и, стоит только женщине попасть внутрь, тут же закрывает двери, оставляя её с правителем наедине. Остался бы, но не может. Этикет и правила у них такие. Она ведь будет мучиться, пыхтеть, вновь устанет от работы и от Нёвиллета. Поговорят они потом. — Не заскучай там, — она улыбается ему коротко в полуприкрытую дверь, прежде чем та окончательно хлопает у Арлекино за спиной. А король, кажется, её даже не слышит — он полностью в своих переживаниях и темноте, а его красивое лицо обрамляет свет свечи в подсвечнике на столе. Так его светлые-светлые волосы кажутся самим пламенем. Догадывается ли он о том, что сейчас все еще полдень? Или он застрял над своей картой настолько, что решил, что на дворе темная ночь? Она звучно стучит своими каблуками, неспешно проходя мимо стола к окну, чтобы распахнуть злосчастные шторы и впустить в комнату свет. Забрать, наконец, правителя из темноты, укравшей его у неё. Он точно её не замечает: Нёвиллет молчаливо трет висок, шмыгает носом над парой бумажек, затем сгибается где-то над Северными вратами на большой карте и пристально смотрит, прежде чем ткнуть пальцем в водное пространство, уводя его куда-то далеко за границы Северного моря, чтобы обогнуть весь европейский материк и остановиться снизу. Пальцы женщины подцепляют холодную и жесткую ткань штор, чтобы поочередно с силой одернуть каждую в свою сторону. В комнату пробираются лучи солнца, лишь слегка согревающие сгорбившегося мужчину. — Что такое? — говорит он невнятно, оборачиваясь, сощурившись на свет и пару долгих секунд пытаясь разглядеть черный силуэт на фоне оконной рамы. Такой знакомый, стройный, высокий. Брови его хмурятся, лицо морщится, а Арлекино наблюдает за этим сверху вниз. — Не надо, я не просил. — Надо, — коротко молвит она в ответ, поджимая губы и обходя стол, чтобы не мучить бедного короля и дальше этим световым шоу. — Зрение испортите, пожалеете потом. К чему нам незрячий король на престоле, который даже прицелиться не сможет толком? Он тут же облегченно вздыхает, отмахиваясь от женщины, усмехающейся настолько тихо, что не услышать почти. — Зачем попросили прийти? — он вновь поднимает на нее глаза, все еще не отошедшие от вспышки, но уже более-менее способные разглядеть лицо собеседницы, опирающейся руками на большой стол, за которым сидит Нёвиллет. Он тяжело вздыхает, будто вновь уходя куда-то глубоко в себя. Туда, где в десятки раз темнее, чем было в этой гостиной. За мгновение это сосредоточенное, серьезное лицо меняется на тревожное, и Арлеккино остается лишь гадать о том, что заставляет его переживать. Король сильнейшей державы сидит над картой, бубнит генеральское письмо себе под нос и комкает клочки бумаги в тишине своего кабинета, а потом зовет к себе свою главную советницу, чтобы обсудить что-то важное, буквально отрывая её от неотложной работы. Нет, здесь все не так просто. Что-то злое надвигается. Она давно не видела то, как Нёвиллет по-правде мучается от напряжения и насторожённости — всегда такой непоколебимый и сильный — сейчас не способен найти ответ на вопрос. Сейчас тот самый случай, и это видно по его бегающим глазам, неспокойным пальцам рук и искусанным губам. — Что такое, Ваше Величество? Вы плохо выглядите, — это вызывает волнение и у нее. Она склоняется над ним, оглядывая мужчину, а он лишь сглатывает, вновь вздыхая широкой грудью. — Южане на воде у пятнадцатой линии. Патрульный корабль видел около трех десятков кораблей, плывущих в нашу сторону, — он будто сейчас этими словами подавится, ему отвратительно и плохо это говорить и признавать, ведь они уже столько десятков лет не воевали на море. И, мать вашу, они не воевали с чертовыми южанами, которые взялись из ниоткуда. — Мелкое судно патруля удрало быстро, но этим нужно всего около двух дней для того, чтобы добраться до первой линии и атаковать нас. — Я бы подумала, что это враньё. — Не вранье, моя леди, а правда, колющая глаза, — видно, как он злится, сжимая в пальцах валявшуюся на столе деревянную вытянутую фигурку кораблика до побеления в костяшках. Но этого даже не отражается в его голосе и лице. Он поднимается со стола, не отрывая взгляда от карты и накрывает глаза ладонью. Болят. — Нам нужен план действий. — Постойте, вдумайтесь, — она останавливает его, совершенно не понимая причин его волнения. Господи, это ведь всего лишь южане. Какой тут может быть военный флот? — Начнем с того, что донес это патрульный корабль. Патрули дальше шестой линии не заплывают, а в донесении фигурирует пятнадцатая. Звучит так, будто нас хотят вынудить вывести флотилию из гавани и ограбить порты... — Патруль в тайне от нас браконьерством занимался. Капитан со страху сам сознался, что камнями торгует и рыбой для южан. Пусть он и сознался, но это является нарушением законодательства. Ему грозит сожжение, — Нёвиллет настойчиво перебивает, не дослушав, на что получает строгое замечание. — Тихо, — теперь хмурится и она, выпрямляясь. В голове не укладывается. — Не командуй, — этот приказ заставляет Арлекино осечься. — Да, Ваше Величество. — Наши воды кишат опасностью. Я не знаю, за что мне хвататься, а ты этого не хочешь понимать, — Нёвиллет тяжело втягивает воздух носом и сжимает правую руку в кулаке. Слышится, как фигурка трещит, зажатая в его пальцах. Арлекино медленно кивает, разглядывая карту. Чёрное море — их враг. Нёвиллет тут же дублирует её мысли. — Все эти дьяволы, весь флот, ринутся вот-вот в нашу сторону, и южные королевы будут поощрять это рвение. Она самозабвенно роняет взгляд на руку мужчины, в которой фигурка хрустит, и ловит себя на мысли, что его вспышка ярости заставляет его самого испугаться. И задуматься. — Разве у них есть флот? Откуда? — недоуменно спрашивает аббатиса, строго сводя брови к переносице. Откуда у работорговцев военная флотилия? — О да, Перуэр, — король негромко, сосредоточенно усмехается. — Я тоже не верил, пока адмирал не поведал мне, — новые враги. Арлекино шикает, чувствуя, как внутри неё вскипает раздражение. — Тридцать кораблей, куча канонерских лодок и, поверь, их адмиральша поведет их сюда. Арлекино представляет, чем это может закончиться, помимо установки налога, шантажа закрытыми территориями на ловлю рыбы и ограничения торговых путей, и за голову готова схватиться. Вывод напрашивается сам: рыба гниёт с головы, её и стоит резать. — Хорошо. Она аккуратно присаживается на край стола, переваривая услышанное, чтобы сгенерировать в голове план действий. Нужно учитывать время — первое, о чем она думает. Время ограничено. За полдня, если сильно постараются, они смогут упаковать свои корабли и спустить на воду те, что были в запасе, нужно лишь привлечь больше военных. Перуэр урывком роняет взгляд на окно, понимая, наконец, степень того, как же сильно погружен был в себя Нёвиллет, и как много информации пытался переварить один. Даже слегка стыдно становиться за то, что не поверила. — Пусть к воде выдвигается гвардия столичная, будет подмогой для загрузки, - резюмирует женщина, потирая висок и наблюдая, как король подходит к столу сбоку от неё. Он просит перо с чернилами, а Арлекино тут же исполняет эту просьбу, протягивая требуемое. Все для того, чтобы он быстро написал поручение и, с благодарностью кивнув, пока наспех запечатывает лист бумаги вощеной печатью, прошептал задумчивое "Спасибо". Нёвиллету на это хватает пары минут. Он не старается выводить красивое письмо, лишь чиркает, чтобы отнести сложенный лист с королевской печатью к стражникам у двери и приказать отдать в гвардейский полк. Арлекино иногда кажется ему ещё лучшим военным, чем он сам, несмотря на то, что и в битвах-то она никогда не участвовала и вряд ли хоть немного понимает, что это такое. Хотя, ей пришлось пережить осаду столицы его отцом. Тот роковой день, когда она потеряла все и приобрела лишь его — глупого принца. Он возвращается к столу и опирается рядом с женщиной, все так же сидящей, слегка сгорбившись, на самом краю, и читающей письмо адмирала северного флота. Нёвиллет протягивает её конверт, чтобы по окончанию она убрала письмо обратно. — Расскажите мне внятнее про южный флот, Ваше Высочество. Нёвиллет честно смотрит Арлекино в глаза, давая понять, что знает не больше того, что она вычитала в письме. Он испытывает интереса не меньше, чем она, а в их распоряжении есть только предположения. — Стоит начать с того, что это стоило им больших денег, — правитель складывает руки на груди, прогуливаясь до окна, чтобы почувствовать, как сквозь стекло практически незаметно просачивается допустимая доля холодка, чтобы освежиться и не замёрзнуть в рубашке и жилетке. — Несомненно, флотилия была и будет дорогим удовольствием во все времена, но здесь история другая. Ты когда-нибудь видела, на каких бедняцких шхунах они перевозят людей? Торговать они умеют, а строить из дерева суда — нет. — У них мало дерева для строительства целого флота. Значит, финансировать строительство и перевозки такого масштаба могли королевы. — Арлекино быстро делает правильный вывод, а Нёвиллет тут же поощрительно кивает. — Если королевы спонсировали флот, то их цель ясна. Они хотят отобрать у нас ресурсы, а не земли, ведь торговля и личное процветание для них превыше всего, но здесь все равно есть несостыковки, — мужчина разворачивается на коротких каблуках и вновь двигается к столу, описывая по широкой комнате круг. — На юге в армии все легко до смешного. Если у королевы рождается сын от мужчины из гарема, то он становится евнухом и отправляется служить, ведь престол наследуют только девочки. Соответственно высшие звания в армии все заняты родственниками королев, но откуда-то взялась она, — указательный палец правителя тычет в лист бумаги на столе. — Кто она такая? Он озадаченно вздыхает. Адмиральша стала столь внезапной, что не может не вызывать вопросов. Она — враг. И они не знают, насколько сильным врагом она может оказаться. По зубам ли она им? — Кто-то из знати? Вы знаете что-то про важных людей на юге? Стоит по фамилии ориентироваться. — Её зовут Навия Росула. Клянусь Севером, — король стучит кулаком по краю стола, испытывая к этой женщине неподдельную праведную ненависть. На его лице застывает холодная решимость. — Она пойдёт ко дну со всеми своими шавками, если залезет на мою территорию. Эта фамилия Арлекино ничего не говорит, и она быстро бросает попытки размышления. Её тяжеловатая рука внезапно опускается на спину короля, проходясь неторопливым поглаживанием вдоль позвоночника и заставляя его слегка вздрогнуть. Он поворачивает на нее голову, встречаясь взглядом со взглядом красивых глаз аббатисы. Это даже успокаивает. Каждый подобный момент заставляет его почувствовать, будто пространство между ними становится уже и каждый миллиметр пола комнаты, сужаясь, покрывается пеленой сокровенности, покрывается тихой тайной. — Спасибо, — король сдержанно кивает, надеясь, что женщина руку не уберет. Не ошибается. Она кивает ему в ответ, приглашая усесться рядом с ней на столе и продолжая невесомыми поглаживаниями снимать его напряжение. — Вы сделали все, что были обязаны? Сами не поедете в порт, Ваше Величество? — Нет, не поеду. До твоего прихода я сообщился со штабом в конюшне и отдал приказ о сборах отрядов. Они знали, что корабли мы убрали в запас не просто так, все это время по нашей территории шныряли шпионы. Плохой из меня военный, отец был прав. Столько лет прошло, а я до сих пот так и не научился. — Да уж, — она тихо усмехается, позволяя и себе тоже успокоиться. — Мы не в то время и не в том месте живем, чтобы армия была столь крайней нуждой, а пользование ей — обязательным навыком. — Утешаешь меня? Ну конечно, она ведь иначе не может. Где-то внутри что-то откликается, не утаивая, что Арлекино по-прежнему важно то, как чувствует себя Нёвиллет. Ей всегда было и буде важно то, чтобы он никогда в жизни не винил себя в том, что не похож на своего жестокого отца. Сила не в жестокости. — Вы и сами способны догадаться. Как об этом, так и о том, что вы не обязаны соответствовать ожиданиям мертвецов или толпы людей, которые отвыкли жить иначе. Устройство мира — дело привычки. — Это не по правилам. Арлекино горько хмыкает. Правила — штука унылая, но столь паразитичная и сковывающая, что даже огромный потенциал Нёвиллета способна сковать в тиски страха и долга. Аббатиса слишком часто сталкивается с этой проблемой. Настолько часто, чтобы каждый раз при произношении слова «долг» её начинало подташнивать. От долга легко отказаться, стоит только понять суть его бессмысленности и глупости. И нет, её здесь держит не долг, не обязательства и не прочие подобные мерзостные вещи. Её здесь держит светлая мечта. А Нёвиллету пора менять свое мышление. — Послушай, — она прекращает его гладить, складывая руки у себя на коленках. — Что ты чувствуешь к нему? Вопрос вводит Нёвиллета в тупик. Любил ли он своего отца? Благодарен ли он ему за то, что тот привел их народ на эти земли и сделал их повелителями всего Севера? Нужно ли ему было это? — Моя мать была болезненной, а он настаивал на том, чтобы она всегда сопровождала его. Я видел её измученное лицо, чувствовал холод, смотрел, как он мог её избивать. Тирания царила везде вокруг нас. В семье и за её пределами все подчинялись его незыблемому желанию руководить миром и вершить правосудие. Даже не так. Быть олицетворением правосудия, — он говорит это как-то сухо и вкрадчиво. Глядя на короля можно подумать, что он совсем бесчувственно излагает мысли мальчишки, недолюбливавшего своего отца, Сциллу, но в его зрачках отражается вся суть его слов. Такое бывает, когда боишься огромного уличного пса, но показать ему свой страх кажется даже страшнее, чем просто его испытывать. — Мать умерла из-за него от сильной простуды после сна в палатках и от плохого питания, в Северные врата мы попали уже после похорон. Какие удобства могут быть в завоевательных походах? Он убил её, Перуэр. А потом сам умер. Жалкой смертью. — Жалеешь? — Нет. — И нечего, ты совсем на него не похож. Хоть и стараешься зачем-то держаться этого эталона злого и властного правителя, который не щадит никого. Я ведь знаю, как тебе это тяжело дается, — женщина протягивает руку, подбирая чужую ладонь, чтобы крепко сжать в своих. — Знаешь. В такие моменты ей кажется, что лишь тепло его широких, мягких ладоней заставляет её продолжать бороться. Она хотела бы прижаться щекой к светлому виску Нёвиллета и помолчать вместе с ним, но продолжает крепко сжимать руку, воодушевляя. — За южан не переживай, с ними не будет проблем. Мы ещё до революции северной считались самой сильной державой не просто так. Мы сокрушим их. — Сокрушим. Наконец, нотки благоразумия и уверенности чувствуются в голосах их обоих.***
Стоит жара. Такая привычная для Индии. Площадь шумит, полная людей из самых разных варн, пыль поднимается с земли в воздух от повозок, мелькающих перед глазами, заставляя сощуриться и начать отмахиваться. Шум, гам, звон цепей, запахи перемешиваются в один: фрукты, мясо, тысячи специй, животные и люди, которых можно приобрести по равной цене. Обувь быстро пачкается в оранжевой крошке дорог, которых пока не коснулся снег ещё ни разу. Краем уха можно уловить шепот охраны, тычущей пальцами в толпу, хихикающей из-за посмешных купцов, пытающихся толкнуть самую настоящую дрянь пожилым людям у прилавка. Так и подмывает развернуться и указать на невнимательность. Служанка рядом поправляет на широких мужских плечах льняной халат белого цвета с узором из зеленоватых треугольников и золотой вышивкой. Солнце слепит, оставляя в глазах яркие пятна, похожие на отпечатки или ожоги на зрачке, которые темнеют со временем, превращаясь в слепые. — Раджан, поглядите! — взгляд ярких глаз без особого интереса перемещается вбок, а рука удобно укладывается на рукоять клинка на поясе, скользя по рельефной стали. "Стать ястреба" — лучшее оружие, красивейшее оружие, пусть и декоративное с тех пор, как среди людей появился первый огнестрел. — Там настоящий волк, господин Хайтам! — дети ремесленников пробегают перед ногами, скорее, чтобы увидеть того самого волка в клетке. По площади тут же раздаются крики восторга и толпа сгущается, делая духоту и запахи ещё более тошнотворными. Приходится пожалеть, что во время прогулки судьба завела раджахат в эпицентр этого огромного взрыва. Клетку открывают с треском и скрипом, толкая туда палкой худощавое нечто — растрёпанного парня в обносках одежды, измазанного грязью. Рабы всегда выглядят ужасно, и при взгляде на них в дрожь бросает, заставляя задумываться о том, сколько кругов ада им пришлось пройти прежде, чем оказаться на рынке в качестве товара, из какой они части мира, что с ними произошло. Вот и сейчас. Волк рычит кому-то в лицо сквозь металлические прутья до того момента, пока занавес не бухается на землю, издавая звонкий скрежет. Раб дрожит, подбирая на плечах подобие белой рубашки из какой-то очень мягкой ткани. Такие носят крестьяне. Ткань уже давно не белая, на самом деле, запачканная грязью и неведомыми субстанциями разного рода. Нельзя отличить, где на ней пятна от крови, где от пота, а где от его ежедневного пайка, который по обыкновению могут просто плеснуть в лицо. Волк оборачивается тут же, обнажая свой оскал — можно увидеть, как по острым клыкам стекает слюна, капая на сухую землю. Голодный волк может быть страшнее целой сытой стаи, если увидит потенциальный кусок мяса. Его кусок дрожит прямо сейчас, прижимаясь спиной к прутьям в углу, марая о пыльную землю брюки. Можно разглядеть острый позвоночник парня, обтянутый кожей — голодает. Отросшие светло-русые, жженые солнцем, волосы спадают на шею, доходя до плеч, грязные и липкие, темноватые на концах. Хищник чует запах страха, стремительно продвигаясь к «еде». Раб шепчет что-то себе под нос, смотря в глаза своей смерти, считая секунды. На его лице не появляется ни слезинки. Толпа в восторге. Им нравятся такие кровавые зрелища до тех пор, пока кто-то из них не окажется на месте жертвы. Волк поднимает лапу и, замахнувшись, бьёт по скрещенным в качестве щита рукам, пуская кровь на тыльной стороне предплечий. Почему медлит? Кожа тонкая, рвется быстро, а у зверя глаза наливаются кровью от запаха, несмотря на то, что в его жертве не так уж и много сочного мяса. Придется обгладывать кости. Пристальный взгляд из толпы наблюдает за этим «шоу» со стороны, окруженный кучей людей, чтобы попытаться слиться с общей массой всех этих шудр их трущоб, военных, торговцев. Что такое жесткость для людей, которые показывают свое превосходство над слабыми с её помощью? Игрушка. Плохие игры требуют сурового наказания. Следующий удар приходится на бедро парня, и он не сдерживается, вскрикивая, нет, взвывая, от жгучей адовой боли, пытаясь отползти в сторону. Рубашка рвётся окончательно, сползая на пояс вместе с рукавами. Ещё пара ударов, и на его теле не останется ни одного живого места, его душа отойдет в Сваргу, а кости будет грызть этот несчастный зверь. Кажется, оба из этих двоих не достойны подобной участи. — Расцепите этих животных. Этот голос звучит, будто гром среди ясного неба, и стражники, что смеялись над дурацкими купцами пару минут назад, тут же бегут выполнять приказ великого раджана. В центре толпы внезапно образовывается дыра, словно магическим образом расступаясь перед высоким и статным мужчиной. Его наряд абсолютно безупречен, а осанка — прямая и уверенная. Взгляды окружающих не могут оторваться от этого обаятельного и загадочного господина, робеют, трепещут. Он проходит вперед с такой легкостью и грацией, словно принц из сказки — из сказки ли? — и каждый его шаг притягивает внимание и восхищение, постепенно заполняющие умы вокруг. Толпа молча уступает ему дорогу, словно понимая, что перед ним стоит не просто человек, а лидер, способный завоевать сердца и умы. И в этот миг все осознают. Это он. Каждый начинает переговариваться, каждый постепенно опоминается, и средь людей постепенно ползут шепотки о том, что сам господин Хайтам оказался здесь. — В клетку того, кто это устроил.