Спасители: В огне сгорая

      В лице Кэйи плещется стыд, и Дилюк видит его каждый раз, когда ему везёт видеться со жрецом. Всякий раз его глаза оказываются опущены, а посмуглевшие щеки пылают ярким румянцем. Он чувствует, как его сердце предательски бьется сильнее, а дыхание становится тяжелее. Ему стыдно не за то, что он оказывается под влиянием аббатисы Арлекино, а за то, что они оба из-за него могут быть подвергнуты страшной опасности. Опасности погибнуть. Он носит на конюшню хлеб из аббатского крыла, который другие послушники и послушницы выпекают для местных рабочих и обычных рабов, оставшихся при королевстве из-за выкупа всякими высокопоставленными ублюдками из местных чиновников.       Стыдно Альбериху оттого, что он молчит, заставляет ждать и тянет время из-за святой матери, которая постоянно крутится в делах, а если заговорить с ней, то выпаливает фразы из разряда: «У тебя есть своя работа. А если нет, то я её быстро придумаю». Так проходит неделя, и если поймать жреца где-нибудь у главного выхода из его новой обители и отвести за стены, он снова начнет упираться.       Доходит до того, что Рагнвиндр сгоряча повышает на него голос, бросается вещами, хватается за голову — она болит так, что кажется, будто её сжимают в квадрат с четырех сторон — пытаясь понять до конца надежды этого наивного парня.       Альберих не может разорваться пополам, но если они совершат ошибку, сбежав раньше положенного, то куда они смогут податься? Где найдется то место, где их не пристрелят посреди ночи какие-нибудь наёмники, чтобы отомстить? Где-нибудь на необитаемом острове? Госпожа Перуэр знает слишком много, и Кэйя убедился в этом после её внезапного вывода о «горе-революционере». Кто, кроме них с Дилюком, мог знать о мотивах их поездок и поджоге храма? Может, они просто ищут место, где могут спрятаться, и случайно забрели в тот опасный лес, совсем не подозревая о последствиях? Может, они проделали этот путь исключительно ради себя?       В стенах этой крепости Дилюк Рагнвиндр пропитывается злостью, вспоминая каждую улицу, каждый магазин. Каждое пепелище ему напоминает о доме, который когда-то давно там стоял, но в сторону своего дома он соваться не рискует. Как и рассказывать своему спутнику о своем прошлом. Всё замечательно, когда у них обоих нет прошлого. Нет воспоминаний и нет того, за что можно уцепиться, о чем пожалеть и по чему заскучать. Ведь можно начать писать новую книгу о настоящем, без всех этих приставучих взглядов назад. А ещё он никогда не сунулся бы на любимое озеро своей двоюродной сестры — то самое переломное место, которое поспособствовало тому, чтобы он открыл глаза и огляделся, вник в свою жизнь и увидел в ней огромные дыры. Пусть, сейчас он тут никто, пусть он никогда не станет прежним, но у него есть причина стремиться к себе будущему. А обратно он — ни ногой.       В длинной комнате аббатисы пахнет пылью, и Кэйя аллергично чихает раз десять, пока они перебирают старые и затёртые свитки вдвоем, чтобы какой-нибудь умник потом взял и переписал всё, что там было.       Практически за неделю здесь Альберих делает вывод о том, что спать одному ему даётся теперь дико сложно, и половину ночи он бодрствует, пытаясь выгнать из головы кучу мыслей о этом месте, о этих людях и о том, как всё это может кончиться.       Арлекино стирает со лба влагу с тяжелым вдохом и, слезая с лестницы — иначе бы она до верхних полок не дотянулась, несмотря на ее высокий рост — кидает пару свернутых бумажек перед Кэйей на стол, и парень мгновенно подхватывает их, скрепляя шерстяной нитью. Сама же Арлекино тянется к форточке, открывая подмерзшие ставни с громким треском, но зато, комната тут же наполняется прохладной свежестью. Зимний ветер тихо гудит через тонкие щели между рамами, создавая приятную атмосферу. Альберих глубоко вдыхает этот зимний запах и чувствует, как прохладный воздух освежает его лёгкие, успевшие запылиться в просторной комнате, но такой заставленной духовной литературой. Это так приятно после душного и длинного дня. На мгновение он закрывает глаза, вслушиваясь в шелест редких не опавших листьев и шороха снега на улице. Но боль заставляет закашляться. Раненный глаз под повязкой парня начинает заново болеть, и вся правая половина его лица наполняется болезненными ощущениями, которые будто бы пронизывают каждую клетку. Он пытается сдержать рваный выдох, но боль становится все сильнее и сильнее, заставляя его сжать руки в кулаках под столом.       Веко пульсирует, словно отбивая ритм этой ноющей боли. Он чувствует, как ресницы опять намокают, и справа по щеке течёт влага. На спине выступает испарина. Повязка, которую он теперь накладывает каждый день, постепенно пропитывается этой влагой. Это не даёт Кэйе покоя.       — Устал? — седовласая женщина отодвигает стул и садится напротив, улыбчиво смотря на своего верного послушника. Глаз пройдёт, а пока она достаёт из кармана платок, протягивая ему. Альберих послушно промачивает всё, что успело натечь. Кровь больше не идёт, но вот слёзы идти продолжают.       Улыбка Арлекино часто бывает устало-добродушной. Все ее лицо выражает исключительное добродушие, хоть от неё и веет порой пугающей строгостью. Особенно от этих острых черт лица: длинный нос с горбинкой, лаконичный и аккуратный, тёмные глаза с густыми темноватыми ресницами, острые скулы, слегка впалые. На вид Арлекино не дашь больше тридцати пяти, но и меньше тоже дать сложно. Она какая-то вневременная, её мимика вводит в ступор — застывшее воплощение стабильности, выдержанного консерватизма и гордости. Глядя на нее, думаешь о том, что она настоящая госпожа Северных врат. Люди ее любят, а король слушается. Но является ли все это добродушие правдой?       — Спина болит, — Кэйя хмурится из-за шелеста старой бумаги, которая под напором ветра медленно скользит по столу прочь, и ловит ее, прижимая к поверхности чернильницей. Этот момент вовремя кажется ему самым подходящим для того, чтобы завязать долгожданный разговор.       Арлекино достаточно доброжелательная, уступчивая, отзывчивая, она проста в общении, если не навязывать его ей. Она обладает всеми необходимыми качествами, чтобы быть примерной аббатисой. Ее доброта, мудрость и справедливость вдохновляют окружающих, а ее смирение и терпение делают ее примером для подражания. Она всегда готова помочь и поддержать тех, кто в нужде, и ее мудрые советы помогают разрешить любые проблемы. Ее вера и преданность служению Богу делают ее идеальным лидером для своего общества. Она действительно наделена всеми чертами священницы, которую народ не осудит, которую будет глубоко уважать и превозносить на пьедестал святости.       — Госпожа, — кажется, это обращение всегда будет вызывать у Кэйи неловкость. Арлекино достаточно молода, несмотря на раннюю седину. Какая тут госпожа? — Я в любой момент могу сбежать, мне ничего не претит. Меня не волнует ни ваш хлеб, ни ваши бумажки, ни вы. Вы же прекрасно это понимаете?       Аббатиса сидит за своим письменным столом ровно, и спина её кажется идеально прямой. Её пальцы ловко и быстро двигаются, сшивая два листа бумаги между собой. Однако Арлекино отчётливо чувствует, как с её лица постепенно начинает сползать добрая улыбка, и она не позволяет ей сползти окончательно, оставляя все-таки легкий след расположенности. Хорошо, пора поговорить начистоту. У неё же получилось оправдаться перед королем. И теперь получится. В таких случаях Нёвиллета вряд ли хоть малость волнует опасность, его волнует исключительно сама Перуэр. Аббатиса всегда была женщиной сильной воли и знала, что если у нее ничего не выйдет, то она готова будет голову на плаху положить.       — Понимаю.       Голос её кажется негромким и размеренным.       — Но ты не убежишь, — она откладывает свою работу в сторону, склоняя голову набок. Вразумлять жреца не нужно, он и без её помощи чувствует в своём положении гораздо больше пользы, чем его верный друг, иначе их след простыл бы уже на следующий день после свидания в капелле. — Ты останешься потому, что тебе нужна информация.       Кэйе ни капли не нравится то, что эта женщина чувствует его заинтересованность. Арлекино оказывается весьма хитра и наблюдательна. Он же — не должен был показывать интерес ни в коем случае, не должен была вестись на эту её игру. Кэйя очень не любит, когда с ним играют в игры на доверие и в те игры, правила которых он не знает. Даже если Альберих может развернуть победу в свою сторону, у него слишком маленький опыт и слишком мало предположений насчёт хитрых мотивов Арлекино.       — Вы сожгли десятки домов невинных людей, - глаза бывшего жреца в один момент становятся театрально проницательными, он старается вложить в эти слова тонну укора, будто ему совсем на это не наплевать. Всё чтобы аббатиса почувствовала свою вину, и её позиция ослабла. Чтобы она прочувствовала себя уязвимой. Возможно, это защитная реакция, но Кэйя хочет показать, что Арлекино нечему его научить. И заинтересовать нечем. Только вот, строгое лицо аббатисы не пропускает ни единой эмоции, оставаясь таким же каменным. — Зачем мне ваша чёртова...       Договорить Кэйя не успевает.       — А вы сожгли храм Святого шепота. Какое благородство, — режет Арлекино в ответ. — И тоже с кучей невинных людей.       Теперь Альбериху кажется, что этот невозмутимый женский голос, не терпящий возражений, наносит удар ещё сильнее, чем он себе предполагал. И что самое страшное — от её слов несёт честностью. Неприятной. Правдивой. Парень даже отпрянывает от стола, размыкая губы.       — Что эти люди вам сделали? Молились? Может, сделаете так и со всеми остальными храмами? Прекрасно, Кэйя Альберих. Ты станешь одним из его многочисленных завоевательских трофеев, его умным манекеном, — этот удар заставляет Кэйю забегать глазами. Теперь этот спокойный голос насыщается тем самым укором вдвое больше, чем его собственный, и он чувствует настоящую вину за этот поджог. Будто не Дилюк был его организатором, а он сам. В памяти тут же всплывают все эти образы, весь этот ночной мрак и крики, коптящий запах огня. — Каждый вершит правосудие своим путем, но все приведут к кровопролитию, поэтому мы не сильно друг от друга отличаемся.       Правосудие?       Слышится его резкий вздох.       Либо Альбериху снова нагло лгут, либо это ужасная ошибка, в которой ему срочно нужно разобраться. Что Госпожа Арлекино может вообще знать о правосудии? С одной стороны, она жестокая женщина, тонизирующая геноцид по всей северной Европе, а с другой...       ...С другой стороны она приютила двух беглых революционеров.       Следующие слова жрец произносит на пробу, аккуратно, будто ступая по минному полю. Их последствия могут быть неочевидны. Кэйя понимает, что он сейчас — человек, владеющий уникальными знаниями и тактикой, он несет на себе огромную ответственность за всё греховное и противозаконное, что они совершили и могут совершить. Он должен быть предельно осторожен и внимателен, ведь каждое произнесенное им далее слово может иметь непредсказуемый результат. Каждый шаг, каждое движение жреца на этом поле боя должно быть совершено с максимальной точностью и аккуратностью. Даже малейшая ошибка может привести к катастрофическим последствиям — к казни, к гибели. Но несмотря на все предосторожности, не всегда можно предугадать, какие именно события будут следовать за произнесенными словами. Иногда они могут быть очень и очень неожиданы: пара верных слов может переубедить даже глубоко уверовавшего в свою уникальность посланника самого Господа. Поэтому Кэйя должен быть готов к любым возможным исходам и быть готовым к ответственности за свои действия.       Сила слова может быть как благословением, так и проклятием.       — Вам тоже этот строй не нравится, Госпожа Арлекино? Ответьте честно, — Кэйя обходится самозабвенно аккуратно. И вопрос он задаёт соответствующе — без уточнений, перебирая пальцами свои брюки под столом. Аббатиса груба и остра на язык пуще него самого, но в ее словах сочится искренность.       — Даже если так, — фыркает женщина в ответ, задумываясь о том, что она, честно говоря, представляла этот диалог гораздо напряжённее. Настолько, что никак не могла к нему подготовиться, ведь так трудно признавать собственное предательство. Даже перед самой собой. — Ваша варварская революция мне не нравится гораздо больше. Так вы ничего не добьётесь.       Прямо сейчас у Арлекино всё скручивает внутри, стоит представить то, к чему могут привести планы "горе-революционера".       — Встаньте на нашу сторону, - а у Кэйи — наоборот. Вдохновленно загораются глаза. Голос его становится громче, звучит серьёзно и упорно. — У Дилюка есть план, он знает, куда он идёт и для чего. У него все получится.       — Ничего у вас нет. Никакого плана, — аббатиса тянет это с горькой иронией, снова почти перебивает, хмуря брови в усмешке. На одном только разорении конфессий в правители не вылезешь. — Забрав у человека важнейший аспект его жизни — веру — нужно дать другой взамен. И нет, это не приходит путем убийства пасторов и жриц многовековых культов! Нужно быть умнее. Нужно придумать личностный культ, который будет заключаться не в боге, а в человеке, Кэйя, — она тычет пальцем в грудь парню, чуть наклоняясь и опираясь на узкий стол.       Альберих понимает, что женщина цитирует самое страшное его опасение.       — Пока есть время, я дам начало этой мысли, но тогда, когда твой Дилюк сорвётся и начнёт громить Северные врата, я предпочту оказаться рядом с теми, кто мне дорог. Я отдам жизнь за короля, пусть даже и умру злодейкой в глазах всего человечества.       — Иногда лучше начать служить врагу, чтобы выжить... - теперь-то жрец понимает смысл этих слов.       — Именно, — Арлекино окунает Кэйю в правду, как в котел с кипящим бульоном. Она не боится раскрыть ему все тайны и секреты, потому что знает, что он способен принять их с открытым сердцем. Она показывает ему мир таким, какой он есть, без прикрас и масок.       В уме не укладывается. Выходит, что Арлекино почти всю свою жизнь служила тиранам, тая и обдумывая способы спасения мира. И теперь, когда она нашла своих единомышленников, она готова поделиться знаниями и помочь устроить все как можно менее кровопролитно. Все сходится. Именно поэтому они остались живы, это заслуга Госпожи Перуэр.       Аббатиса прекрасно понимает неоднозначность реакции, давая немного времени для них обоих, чтобы прийти в себя. Не нужно, чтобы она сгоряча начала тыкать Кэйю Альбериха в их с Дилюком ошибки, ведь ему нужно всё переварить.       — Спасибо вам, что дали шанс.       — Не нужно формальностей, — отмахивается женщина, складывая руки на груди и немного расслабляясь. — Вы могли бы все изменить, несмотря на то, что вы лишь изгнанник и жрец с каким-то бредом, выцарапанным на камне, вместо имени. Я верю в это. Только вот, путь выбран не тот. Но для этого вы и остались в живых. Прости, если это было слишком грубо. Я правда хочу помочь вам.        — Ничего, я понимаю. Что от меня нужно?       Арлекино тяжело выдыхает. Ей хочется упасть в кровать и отоспаться после всего этого, остаться одной и отдышаться. Она тоже когда-то пыталась сбежать, и происходило такое не один раз, но её оставляло тут чувство долга и жалость. Ей хочется увидеть деформированный и улучшенный мир, который будет добрее, в котором, если судьба позволит, она начнет всё заново и попробует вычерпать из Его Светлости, короля Северных врат, целый океан губительной жестокости собственными руками. Она хочет мир, в котором Нёвиллет будет собой. В котором они оба не будут чужими.       — Я никогда не смогла бы убедить людей в чем-то новом, пусть я и служительница церкви, даже одного человека не смогла бы. Но Дилюк... Передо мной ты, и ты — результат его работы, — взгляд аббатисы очерчивает лицо напротив. Альбериху кажется, что он может утонуть в выразительном взгляде этих поистине черных, чувственных глаз. А аббатисе кажется, что Кэйя прекрасен тем, кто он есть на самом деле, — Ты необычный, ты независимый, ты видишь правду, и ты чувствуешь гораздо больше, чем другие. Это важное качество он в тебе развил. Очеловечил. Поговори с ним об этом, — Арлекино сжимает руки, пытаясь внушить себе надежду. Да, ей сложно верить. Да, она делала ужасные вещи. Но она говорит чистую правду. И это видно. — Если он будет слушать.       Сквозь приоткрытое окно в длинную комнату аббатисы задувает холодный ветер, но даже он не даёт им, двоим распаленным бурным спором революционерам, застудиться. Крохотные снежинки редко попадают в помещение, и тут же таят, оседая на широком подоконнике каменного замка.       — Я заставлю его слушать, — Альберих соврет, если скажет, что его самого не пугает эта затея.       — Тогда я дам тебе задание через пару часов. Отнесешь на конюшни хлеб, жди вестника с корзинами, — они поднимаются почти одновременно. Кэйя не простит себя, если не проводит Арлекино до выхода из здания, к тому же, ему стоит одеться теплее, ведь на улице снегопад. — Пока ты имеешь влияние на него, пользуйся этим влиянием с умом.       — Таким влиянием нельзя пользоваться, — Арлекино это кажется безумно знакомым.       Именно поэтому она соглашается, понятливо кивая в ответ.

***

      Снег скрипит под ногами, словно мелодия, играющая в танце с его шагами. Но вместе с этим звуком в голове Кэйи звучат и мысли, заполняющие ее до краев. Они как снежные хлопья, падающие на землю, создают безмолвные узоры и образы. Глаза устремляются в белое полотно, а изо рта пар валит.       Почему-то Альбериха никогда не интересовала причина, по которой Дилюк стал так яростно бороться, по которой его изгнали с родных земель. Даже священница об этом знает, по всей видимости. Но не он. Арлекино назвала Рагнвиндра "изгнанником". Что Кэйя почувствует, если внезапно поймёт, что Дилюк ему не доверяет свое прошлое. Ведь между ними столько произошло, их столько всего связывает. Наверное, от такого сознания станет горько.       Конюшни пустуют слишком часто. Местные богачи любят охотиться в сопровождении короля, являясь его импровизированной свитой. Наёмники часто забирают всех лошадей, оставляя рабов мыть стойла и загоны. Жрец заранее знает, где может найти своего друга, ведь он совсем не любит контактировать с местным грязным мужичьем, которые, то и дело, пытаются унизить его. Не то чтобы он сильно отличался от этого скопа, но отвращение испытывал. Вот он — настоящий обряд инициации в таких местах. Даже задуматься приходится. А стоят ли эти невежественные люди того, чтобы за них боролись?       Тяжелые ворота конюшни с трудом открываются под натиском рук жреца — деревянные и заваленные снегом. Он ставит плетеную корзину с хлебом на лавочку, засыпанную зерном, и проходит вглубь, чувствуя шелест вглубине и звонкий удар вил о деревянную стенку. В холодной конюшне темновато, но хорошо видно, как от тела Дилюка за работой исходит лёгкий пар белой дымкой, и пара капель стекают по шее в глубокий разрез серой рубашки.       — Ты так не замёрзнешь, жеребец? — Кэйя скидывает с головы глубокий капюшон пальцами и встаёт в проёме. — Смотри у меня, не заболей.       Рагнвиндр тут же оборачивается, услышав столь знакомый ему неторопливый голос, в котором всегда присутствует какая-то особенная загадка. Он опирает орудие о стену и вытирает пот рукавом рубашки, приветственно усмехнувшись в ответ парню. Дилюк ждёт его каждый день, независимо от времени и причин, ведь каждая минута сейчас драгоценна для каждого из них, а чем их становится больше, тем лучше.       — Согласись, я выгляжу неплохо, — он запускает пальцы в свои рыжие длинные волосы, распущенные и струящиеся по плечам, зачесывая их назад, чтобы не липли ко лбу. Кэйя соврет самому себе, если скажет, что Дилюк сейчас выглядит не привлекательнее обычного. Каждый раз он необычный. А самому Дилюку хочется подхватить эту вредного и ехидного жреца на руки и унести отсюда.       — Ты задница. И ты зазнался, — Альберих смешливо хмыкает, улыбаясь уголком губ.       — Врешь, ты в восторге.       Эти слова оказываются сказаны мягко. Так мягко, что почти ему несвойственно.              — Хорошо то хорошо, но не бережешь себя ни черта.       — Прикуси язык, — Рагнвиндр усмехается, и в глазах у него сверкают дьявольские искорки. Надо же, сколько честолюбия и благородства. Жрец Святого Шепота позволяет себе сквернословить и попугивать всех вокруг.       — А то что?       — А то я сам это сделаю, — слова эти оказываются слишком внезапными даже для самого Альбериха. И как бы ни хотелось убедиться в правдивости этих угроз, Кэйя помнит, что у них есть дела важнее флирта. Хотя, это незамысловатая игра подчиняет его внимание и интерес себе все больше. Что же он в такие моменты чувствует?       — Я с новостями.       Приходится выдавить улыбку после этих слов, чтобы добрый настой Дилюка не испарился и не перетек в отрицательное русло. Альберих запрыгивает на небольшой каменный бордюрчик у дальней стены рядом с поильником, подбирая под себя длинную накидку, свисающую с плеч. Чтобы рассказать все, ему приходится начать издалека. С того самого момента, когда Арлекино посоветовала ему придержаться вражеской стороны для того, чтобы выжить в этой стране.       Если следить за мимикой Дилюка в процессе рассказа, то можно заметить, как с каждым словом бывшего жреца он становиться мрачнее и мрачнее.       — Да что это за чушь собачья? — почти на середине рассказа, ближе к окончанию, Кэйю останавливают. Рагнвиндр складывает руки на груди, смотря на собеседника по-идиотски. Какой же бред! В этом нет никакого смысла. Звучит это все так, будто у Арлекино просто оказалось больше аргументов и фактов, на которые ей удалось купить доверие наивного парня, не столь давно уверенного в революционных настроениях.       — Это не чушь! — тут же повышает голос Альберих, настойчиво цокая и взмахивая руками. — Иначе мы не справимся. Подумай об этом.       То, что самоуверенного Дилюка, всю жизнь полагающегося только лишь на одного себя, будет почти невозможно уговорить — всегда было и осталось фактом, камнем преткновения, который не давал им поднять со дна их миссию, которая постоянно обрывалась в самый ответственный момент. Возможно, Рагнвиндр чувствовал это; их ведь остановили, когда он искал тот путь к Северным вратам, который будет вести мимо места, в котором он родился и вырос. Ещё ранее у него забрали Кэйю люди, которые их преследовали и искали жреца своего культа. А теперь он не хочет даже и одним глазком взглянуть на чужой план. В отрицание уходит.       Что же есть у него сейчас? Куда они двинутся? Он хочет вновь вырваться и убежать. Скорее всего в Мерье, ведь хоть там им должно повести, пусть и странные эти мерийцы до страшного. Да и что это вообще за чертовы обвинения!? Он устроил поджог именно потому, что он был необходим.       Власть часто заполучалась жестокостью — для Дилюка это гарант беспрекословного подчинения и сотрудничества.       — Не верь, эта тварь же хочет запудрить нам мозги, — настойчивости в нем на сотню человек. — В конце она скажет распространить её идеологию, и половина мира сдохнет от геноцида. Кэйя, глянь, она же фанатка! Королевская подстилка! Она, мать ее, этим балом правит!       Дилюк ненавидит королевскую семью и всех её приближенных. Иерархия Северных врат слишком проста: есть король и есть верховный аббат. Всё, лишь две фигуры на шахматной доске. Король Сцилла Нёвиллет заведует внешней политикой, а аббатиса, Её Преосвященство Перуэр, — внутренней. Церковь, и Арлекино в её главе, неразрывно связана с народом и является ключом жестокого правителя геноцидника ко всеобщему признанию. Аббатиса делает абсолютно все для равновесия, потому и считается тесно связанной с королем, считается его правой рукой. Они — два созависимых монстра. Лишь они виноваты в смертях тысяч людей, сгинувших в пламени их "праведной инквизиции". Он ненавидит их обоих, сколько бы Арлекино ни делала для Кэйи.       Лживая мразь.       — Она сохранила нам жизни и...       Жрец даже не успевает закончить предложение, слезая с холодного камня.       — Да плевала она на нас. Все потому что мы для неё — потенциальные распространители, — сколько бы его не забавляло, упрямство серьёзного Дилюка, он очень ненавидит, когда он его перебивает. — Шлюха в рясе.       — Не смей так говорить о ней!       — Боже милостивый, да ты уже под ее гипнозом… — голос Рагнвиндра звучит так разъяренно, будто он вот-вот взорвется. Размахнется и разобьет вдребезги поильник, начнет сносить все на своем пути. Его кулаки сжимаются.       — Да послушай же ты меня! — они стоят напротив друг друга, не давая друг другу договорить поочерёдно. — Центром культа не обязательно должен быть бог или что-то похожее на него! — парень повышает голос, зло всплескивая руками. Как же этот упертый баран ему надоел! Да, они, и правда, были не так умны и рассудительны, тупо простраивая маршрут вместо плана действий. Но ещё есть время все изменить. — Можно связать его с человеком или целым миром, с благородным правителем, который будет судить справедливо, бескорыстно давать все блага и обеспечивать процветание. Этим правителем можешь стать ты. А можно с душой. Со свободной душой, Дилюк...       Рагнвиндр стихает, на удивление, сразу же.       Ему становится очень грустно от чего-то. От того, наверное, что он может быть так слеп, что даже опасен для людей вокруг, которых хочет лишить такого важного, для полноценности, фактора.       — Людям нужна вера! — Кэйя продолжает кричать, практически трясется, губы поджимая.       Ведь точно, можно же убить одного зверя с помощью другого, а он совершенно никогда не прибегал к мыслям о равновесии между внешним и внутренним, которое включает в себя и веру. Слишком опрометчиво было считать, что он сможет искоренить религию, не нанеся этим травму людям.       Альберих сейчас бы ринулся ударить его. Правда. Кулаком в грудь, и попробовать отдышаться. Однако он лишь остаётся стоять на месте, с отдышкой выпуская в морозный воздух клубы пара и резким движением стерев с подбородка пот. Его красные щеки обрамляют локоны едва вьющихся волос. Чертов глаз под повязкой снова начинает жечь. Они молчат минуты три, а это - долго.       — Это тоже было сказано Госпожой Арлекино, я бы до такого не додумался сам. Да и ты тоже. Она — наш ключ к победе.       — Ты отвечаешь за её слова своей головой, - мужчина грозит пальцем перед чужим носом даже сквозь грусть. — И жизнями кучи людей... Если она обманула Нёвиллета ради нашей общей цели, то, допустим, я ей поверю. И если она предоставит мне свою идеологию целиком.       — Не бойся, все она предоставит, - Кэйя успокаивается, отмахиваясь и понуро роняя голову вниз. — Я вот не боюсь уже ни черта.       Врёт, конечно же врёт. И его усталая от спора мимика заставляет Дилюка осечься, аккуратно к ней потянувшись.       — Тогда почему ты дрожишь, раз такой смелый?       Рагнвиндр бесцветно хмыкает. Извиняться он почти не умеет. А если старается выказать свое переживание, то получается у него это дерьмово и неотесанно. Таков он и сейчас. Несмотря на внешнюю притупленность, его сердце охватывает тревогой. В конюшне все ещё тихо, и кроме них двоих нет абсолютно никого. Кэйе не нужно объяснять, что это значит, он сам хорошо улавливает напряжение, нависающее между ними и то, что происходит с ним в этот момент. А внутри него — настоящий ураган, сносящий на своём пути все. Внутри него после этого разговора бурлит черная смола распаленной злости.       Это происходит несмело.       Мужчина нависает сверху, опускаясь губами на его плечо, целуя изгиб шеи, поднимаясь к уху дорожкой из поцелуев.       — Не трогай меня, — он отворачивается от него, — У меня мысли не на месте.       Как он вообще может приставать к нему после настолько напряжённого разговора? Революционер из него дерьмовый, да и любовник, если честно, не лучше.       — Мне очень жаль. Я хочу извиниться и я так... Я скучаю по тебе, — кожа жреца часто пахнет чем-то сладким, и сейчас тоже. Вероятно, у Кэйи этот запах от природы. Пара поцелуев по линии нижней челюсти, и этого хватает для того, чтобы жрец неловко съежился, набирая больше воздуха в лёгкие.       — Отойди. Не к месту ты сейчас все это затеял.       Неправильно. Отвратительно. Плохо.       — Почему?       — Потому что меня пугает твоя резкость. Ты слишком импульсивен в своих суждениях.       "Пугаю, значит, — проносится в его голове, и шлейф вины медленно тянется следом за этими мыслями."       — Понял. Я не зайду дальше, — он сжимает губы и бесцельно берётся за предплечья Кэйи Альбериха перед тем, как тот решительно поправляет свою накидку и ускользает от Дилюка.