Спасители: В огне сгорая

      Снег медленно покрывает материк тонкой плёнкой, принося с собой ветер, лёд и костры. Тёплая одежда согревает от стремительных заморозков, пусть и двигаться в ней немного труднее. На востоке не так красиво, как когда-то Кэйе казалось: там нет этих снежных белых покрывал из-за вечного тепла, только дожди идут, нет еловых боров, припорошённых снегом, как пирог — сахаром, нет возможности выйти из дома ночью и выдохнуть в темноту сгусток белого пара, похожего на выхлоп из трубы крестьянского дома. Всё иное, незнакомое и удивительное теперь расцветает перед его глазами ярко и красочно — белым снегом и огнями святых праздников, пусть даже не его родных и привычных. Оно выглядит красиво, интригующе.       — Не лезь ко мне, а. Дай хоть немного побаловаться, — в небольшой комнате стоят лишь кровать, стол и сундук. Скупо и скудно. Но как-то так выходит, что даже в этой узости и бедноте царит атмосфера настоящего уюта и расслабленности. В воздухе плавает терпкий, но приятный запах вина, который разливается по всему помещению, создавая какую-то особенную атмосферу, которую даже Дилюк не может не отметить, пусть и промолчит. В центре комнаты стоит стол, на котором стоят бокал и бутылка. Рядом с ним сидит Кэйя, который негромко смеется, наслаждаясь вкусом напитка и, конечно, не упускает возможности усмехнуться на чрезмерную серьёзность своего спутника. — Нет. Не-а.       Дилюк тянется к бутылке, норовя её отобрать, но у него не выходит, покуда Альберих не закончил своего пиршества. Его рука перехватывает бутылку быстрее.       — Отдай, ты слишком быстро опьянел.       — Не получишь.       Его глаза сияют от удовольствия, а в руках он держит свой металлический бокал, словно он успел стать Кэйе лучшим другом. На Кэйе одна лишь лёгкая рубашка, расстёгнутая до половины руди и ездовые штаны. Он выглядит таким непринужденным и свободным, словно только что вернулся с прогулки по пыльным дорогам, но кажется, от вина его грудь уже успела заалеть, и Дилюк невольно глядит на него, не отрывая взгляда. Взгляд Дилюка, который он бросает на жреца, словно ножом режет воздух. Он полнится какого-то несказанного, тайного коварства, которое не находит выражения ни в единой черте его лица, но отпечатывается в зрачках, на поверхности глазных яблок. Как будто бы он уже давно спланировал свой ход и теперь лишь ждет подходящего момента, чтобы украсть его себе. Конечно, смеясь над ним, Альберих совершенно не замечает интонации в его пристально взгляде, приняв его, скорее, за осуждение или, хуже того, презрение. Но если бы он только присмотрелся.       — Ты специально решил выпить именно в тот день, когда мы выезжаем? — Дилюк произносит это привычно холодно, складывая в руках одежду и убирая в глубокую сумку для вещей. Суетится, пока его "пленник" радуется, беззаботно покачивая ногой за столом.       — Нет, у меня просто было такое настроение, — бокал оказывается отставлен, и парень складывает руки на груди.       Кэйя не пил никогда в жизни, и теперь он действительно быстро хмелеет. В стенах Святого Шепота жрецу действительно никогда не давали выпить. Это имеет очевидные последствия, но, нужно признать, что вкус вина ему действительно нравится. Как и то, что оно приносит вслед за собой, пробираясь в самые потайные уголки его сознания. Но что именно Альбериху нравится в этом вине? Может быть, его терпкий вкус, который пробуждает все его чувства и заставляет его наслаждаться каждым глотком. Или, может быть, то, что оно помогает ему забыться.       — Ну и что мне сделать, чтобы ты принялся за работу и перестал валять дурака, м? — Рагнвиндр спрашивает это, не упуская возможности побыть строгим и нетерпимым. Его взгляд больше не обращается на Альбериха, пока он плотно укладывает вещи в сумку. — Поймать и к себе привязать? Силой заставить? Чьей-нибудь жизнью угрожать?       — Ты преувеличиваешь, ты можешь просто хорошо-хорошо меня попросить, — Кэйя складывает руки вместе, поднимая глаза к потолку и делая голос мягким и покорным. — Ох, великий жрец. Дай мне волю быть усерднее, помоги мне собрать дорожную сумку и ничего не забыть.       Дурак. Настоящий дурак.       — Ну да, — Дилюк хмуро усмехается, направляя на Кэйю свой проницательный взгляд. — Ты же так любишь, когда право быть с тобой наравне как-либо отвоевывают.       — Снова глупости говоришь.       — Разве не так?       Губы Альбериха смыкаются в линию, и он сползает со стула с бодрым вздохом и пеленой незаинтересованности на лице. Готов совершать новые глупости, готов к новым приключениям, готов к Северным вратам. На свободном стуле покоятся остатки вещей: еда и одежда. Кэйя смотрит на них с некоторой грустью, ведь это последние вещи, которые связывают его с прошлым местом, с поездками по западной части Европы, со старыми посыпками и старыми местами. Но он не теряет времени даром и принимается собирать их, стараясь быть максимально аккуратным. Настолько, насколько может. Кэйя раскладывает все по отдельности и начинает укладывать в сумку, не забывая обернуть еду тканью. Кэйя знает, что эти вещи будут напоминать ему о прошлом, но он готов оставить все позади. И вскоре, благодаря его осторожности и вниманию, вещи оказываются собраны.       — Какие планы на день? — он привык к тому, что обычно они поднимаются гораздо раньше, когда Рагнвиндру срочно нужно куда-то ехать, продолжать путь, но сегодня утро началось гораздо позже. Потому, вероятно, что мужчина собирается заниматься, в первую очередь, какими-то делами. — Так приятно валяться в кровати в шесть утра, а не трястись в седле, ты не представляешь.       После кражи Кэйи из культа — самой первой кражи — выясняется одна очень впечатляющая деталь, не перестающая забавлять Дилюка. Он слишком острый на язык для жреца и религиозного служителя: слишком резкий, слишком любит грубиянить с рыночниками, ругается в тавернах, умеет требовать, не робеет перед людьми, которые навязываются к нему. Вспомнить только, как он ругал бедную лошадь, когда учился ездить верхом, а как всю неделю сквернословил о послушниках, пытавшихся выклянчить у него последние деньги, красноречиво жаловался хозяйке постоялого двора на ворованных кур в соседней комнате. Позор небесам.       — Я хотел найти тебе хорошего коня, — Дилюк хмыкает, садясь за освободившийся от бокала и вина стол, и подкладывая руку под голову. Выглядит он, словно настоящий греческий бог, только виноградных гроздей недостаёт. Удивляет то, как он может бродить по комнате совершенно без верха с открытым нараспашку окном. Кэйя знает, что его грудь горячее, чем печки кузнеца, но как бы он не заболел. Его широкие плечи привлекают внимание жреца, подчеркивают мощное тело. Но не только физические качества делают его действительно красивым господином. Красивая шея кажется настолько изящной, что слов не подобрать. Но самое удивительное — это его красно-рыжие волосы, которые, словно огонь, пылают на его плечах. Они придают ему особый шарм, создавая контраст со светлой-светлой кожей. — Не всю же дорогу ты будешь ехать сзади, вцепившись в меня.       — О боже, — лицо Альбериха в момент меняется, парень даже замирает на полпути к сундуку. — Он же ужасно дорого стоит. Где ты собираешь раздобыть на второго коня?       — А кто тебе сказал, что мы будем за него платить? — мораль Кэйи Альбериха изрядно поизносилась за то время, пока они были в бегах. Он был способен на шалости, на дерзости, на каверзу. Но вот Дилюк был человеком принципиальным и строгим, и Кэйя никогда не ожидал бы, что он совершит такой поступок, как кража лошади. Плевать на то, что и его-то он тоже крал — это другое. Но коня. Можно сделать вывод о том, что Кэйя просто доверяет ему и его этой удивительной суровости, не подозревает его не то, чтобы в таких мелких преступлениях, но даже в помыслах о них. Но вот теперь-то его безграничная вера в святость Рагнвиндра надламывается усмешкой. Ведь он всегда считал этого человека честным и порядочным. Ирония ситуации заключалась именно в этом. Но если задумано грешить, то лучше уж извлекать из этого максимум пользы. — Мы ведь пока что не на Севере, Кэйя. Тут пока не столь строгие правила, — Дилюк улыбается своей спокойной улыбкой, и эта улыбка так и тянет пуститься во все тяжкие. — Тут мои правила.       В Дилюке живет ужасный талант к воровству. Стоит только задуматься, как бесподобно он умеет воровать людей с охраной в несколько десятков человек, как потрясающе он может вовремя стащить булку хлеба или яблоко с прилавка на рынке, чтобы Кэйя перекусил и улыбнулся ему своей светлой неподражаемой улыбкой. Самое ужасное то, что Альберих даже никак не пресекает эту дрянную привычку Рагнвиндра. Когда-то, вполне возможно, он начнет даже уподобляться. С кем поведешься — как говорят в народе — от того и наберешься.       Жрецу очень идут черные меховые воротники, и на белой лошади она выглядит невероятно величественно, будто какой-то свергнутый южный принц в бегах, жаждущий правосудия. Увы, правосудие они будут творить не так сказочно-красиво. Уже за много сотен километров впереди люди говорят о том, что падение культа "Аль'берих" в Святом Шепоте — исторически великое и очень пугающее событие. Некоторые люди фанатично пытаются выяснить, кто мог сделать такое, чтобы срочно привести этого человека в свою церковь под предлогом «нам нужны такие смельчаки», другие опровергают причастие к этому людей, но многие все-таки боятся. И боятся сильно. Замок, в котором располагался монастырь, стоит черный, обгоревший, золу потихоньку засыпает снегом, Дилюку плевать, к каким разговорам это может привести — для него этап пройден, а впереди ещё много воодушевляющих свершений, сверженных жрецов, жриц, королей и королев, пожаров правосудия. Он даже почти смеется, когда торговец лошадьми решает заговорить с ним об этом. Как жаль, что Кэйя в тот момент уже тихо отвязывает поводья за его спиной, не слыша споров про вмешательство темных сил в его импровизированную кончину, и уже через пару мгновений они улетают через базарную площадь почти по ветру под устрашающий свист и крики бюхенских торговцев. Что не сделаешь ради революции? Кэйя смеется полной грудью, впиваясь в поводья пальцами, а Дилюк смотрит на него заворожённо.       Не может глаз оторвать.       Воздух наполняется тонким запахом гари, который поднимается столбом над лесной полосой. Среди зеленых крон елей, снежные макушки начинают казаться серыми, если приглядываться внимательнее. Лес преображается под воздействием этого таинственного дыма, словно столбами поднимающегося издали. Тихий шепот деревьев смешивается с тонким ароматом, который слышен даже здесь, создавая атмосферу гнетущую и заставляющую застать в тихом непонимании, в ужасе. Как будто серый лес сама приглашает их двоих заглянуть в свои глубины и раскрыть его секреты. Всё плывёт, даже воздух расплывается от контраста температур где-то там, вдалеке. Лошадь шумно фырчит, выдыхая густой пар широкими ноздрями. За густым лесом разгорается пожар, и казалось бы, что это стихийное бедствие, но нет. В этих местах огонь и дым называются правосудием. Здесь судят не только преступников, но и праведников.       Дилюк морщится — это слишком легко заметить. Слишком легко заметить и то, как его начинает подташнивать, и он втягивает носом спасительный холодный воздух, будто сейчас они зайдут не в лес, а в ядовитое облако. Кто бы знал, что он доживет до возвращения на Север? Что вообще сюда вернется...       — Добро пожаловать... - он слишком тщетно пытается быть спокойным с настороженным Кэйей, скептически оглядывающим пейзаж, слишком не к месту выдавливает из себя ухмылку. В синих глазах парня рядом с ним тоже уже полыхает огонь, и это пугает, заставляя защищаться этими никчёмными ухмылками. Кажется, это их рок, проклятие, не иначе. Быть связанными с огнём. — Ко мне домой.       — Допустим, твой дом выглядит страшнее моего.       — Совсем немного.       "Там пожар что-ли? — задается Альберих вопросом, тут же неуверенно озвучивая его своему спутнику."       — За лесом пожар в городе?       — Да, - хмуро выдает Дилюк, стараясь придумать, как бы объяснить то, что их ждет, и со вздохом трогается. — Король прожигает остатки своей совести.       Слышно, как Рагнвиндр хмыкает вновь и мямлит что-то ещё очень-очень тихо. Из сказанного Кэйя улавливает лишь неразборчивое "властный подонок, возомнил из себя судью".       Для того, чтобы что-то спасти, нужно чем-то пожертвовать. Как иронично получается: только Кэйя Альберих перестал быть жертвой своего культа, как тут же попал в неодухотворённый культ Дилюка Рагнвиндра, в котором жертвуют своей душой и чистотой собственных помышлений для того, чтобы сделать мир лучше. Мужчина нехотя оглядывается, покачиваясь в седле, когда лошадь начинает делать шаги в сторону зловещего леса, за которым прячутся злосчастные "Северные врата".       — Не бойся, я же дал тебе обещание, - ему стоит лишь посмотреть на жреца, чтобы внушить ему спокойствие. У него был дар, он умел добиваться своей цели, сколько бы жизненных сил на это не ушло. Кажется, он был бы отличным полководцем, если бы пришлось когда-то в будущем руководить битвой. Не исключено? — Никто нас тут не тронет, если мы будем предельно аккуратными. А мы будем.       — Несомненно будем, — уверяет Кэйя, бурча в в ответ на недвусмысленное предупреждение и оглядывается по сторонам, ежась от холода. Неприятное обволакивающее чувство опасности овладевает им, стоит им только ступить в лес.       Если быть честным, Кэйя осознаёт их цели с точностью до наоборот, но сомневается, понимает ли это Дилюк.       Они живут в мире, в котором человек не представляет себя отдельно от чего-то возвышенного: оно ведёт его по жизни, оно даёт стимул, указывает на цели, создаёт гармонию и правила, определят чёткую черту, которая отделяет хорошее от плохого. Это возвышенное обещает защиту, убивает страх перед жизнью и перед смертью на определённых условиях. Только молись, только верь, и будешь в безопасности! Человек, у которого отберут смысл, стимул и путеводитель; он будет счастлив оказаться пустым? Будет счастлив служить тому, кто у него всё это отобрал? Воевать за него? Строить общество по его правилам? Нет, конечно же не будет. Дилюк Рагнвиндр как раз из тех, кто будет силой заставлять людей вставать на его сторону, он попытается убедить, и убеждать будет грубо. Северянин. Несомненно, всегда есть те, кто не хочет слушать и идти на компромиссы. Риск слишком велик. Понимает ли Дилюк все это? Не едет ли он на север, чтобы разжечь там очередной костер?       Снег скрипит под копытами лошадей, отдаваясь эхом в небольшом лесочке. Из под сугробов все ещё проглядывается суховатая трава, зелено-желтые клочки растительности, напоминая о том, что ещё совсем недавно тут было ярко и зелено. Кэйя шарится в кармане, доставая оттуда тонкую плитку черного шоколада, слегка горьковатого на вкус.       — Где взял? — мужчина удивленно моргает, и тут же оказывается рядом со своим «пленником», преодолевая расстояние в пару деревьев между ними. В лесу так красиво, что дух захватывает: ветки от тяжести свисают совсем низко — они все в снегу, как в пухе — не давая ему опуститься на землю, и снег кажется почти невесомым, на первый взгляд. Изо рта идет пар, птички щебечут друг с другом о чем-то счастливом, солнце бросает яркие белые блики в глаза, отражаясь от снега почти как от зеркала.       — Вытащил из твоей сумки, — Кэйя усмехается, кусая свою шоколадку. Да, теперь это его шоколадка.       — Наглый вор, — Дилюк грозит ему, поругивая своим грубоватым голосом. Да так, что эхо тихим шепотом проникает сквозь тяжелые кроны деревьев. Когда-то в восточной части этого леса он собирал ягоды со своей старшей сестрой. — Может, я брал её для себя?       От них ускользает тот момент, когда Кэйя становится невероятно едко-обаятельным. Настолько, что один лишь его хитрющий взгляд заставляет щепетильного и чувствительного до заискиваний Дилюка напрячься всем телом, ловя странные желания и мысли.       — Тогда придётся съесть и меня вместе со своей шоколадкой, потому что я её не отдам, — из Кэйи вышел бы тот ещё сердцеед, сложись его судьба иначе. Только вот, вряд ли бы они с мятежником познакомились тогда.       — Ты не горький, - отмахивается мужчина театрально. — Неинтересно.       — Ох, как же ты ошибаешься!       Альберих не до конца понимает, как называется то, что он чувствует, но ему определенно нравится, он готов продолжать и продолжать. Он ни в коем случае не сказал бы, что Дилюк особенный для него только потому, что он вытащил жреца из ловушки или из огня, и его цель — поступить так с каждым, кто не знает о том, что существует другой путь. Верный путь. Кэйя также сказал бы, что Дилюк был подпущен так близко только потому, что он — первый человек, который обращается с ним, как с человеком. Нет ни одного понятия, которое подходило бы точь-в-точь для описания того, что толкает Кэйю на самопожертвование для Дилюка и на проявления привязанности. Он его оживил, сделал настоящим. Что для Альбериха может быть важнее этого аргумента?       — Могу стать горьким для тебя, если... — Рагнвиндр внезапно тормозит, шикая на него слишком уж серьёзно. Мечтательность тут же пропадает, сменяясь напряженностью. Как-то дерьмово у них получилось быть предельно осторожными всего в паре километров от пылающего города. — Что такое? — слабым шепотом спрашивает парень.       Брови Дилюка сходятся на переносице, лошади топчут снег, похрустывая ветками где-то под ним. В этот момент ему хочется проклясть это глупое животное или убить. Сквозь тихий шелест не опавшей листвы и тяжёлое дыхание напуганного Кэйи, начинает прослушиваться что-то постороннее. У мужчины очень острый слух, к счастью, и он быстро улавливает звук. Сердце колотится с невероятной скоростью, кровь приливает к щекам и шее, когда Дилюк понимает, что они по уши вляпались.       — Черт, — он почти выплевывает это, тут же разворачивая лошадь в противоположную сторону. У жреца рядом с ним в глазах отражается абсолютное непонимание, но звук издалека быстро нарастает, и уже через полминуты становится слышен топот и лай гончих с той самой стороны, куда они направлялись. — Уходим, скорее! — Рагнвиндр — идиот, и в этом всё дело. Он прекрасно знал, куда ведёт их, и он вновь недооценил риски.       В голове не укладывается, патруль это или погоня. Что бы это ни было, их либо убьют, либо продадут в рабство, закончив этот приключенческий роман на грустной ноте.       Мужчина приподнимается на лошади, разгоняясь и слыша крики за своей спиной на родном диалекте. Кэйю он теряет из вида до того момента, пока его лошадь не минует его собственную, оказываясь впереди. Перед глазами совсем ничего не видно у обоих и кажется, словно паника натягивает толстую пелену из белых пятен поверх глаз, или, может, это просто клочки снега с веток. Одна из таких бьёт Кэйю по лицу, словно кнут, оставляя после себя бордовую полосу под глазом а веко — окровавленным. Глаз травмируется от этого резвого удара, и перестаёт видеть что-либо, пока по всей правой стороне лица разливается лишь пылающая боль. Эту боль тут же прижигает слезами, внезапно брызнувшими из глаз.       "Если погоня, — думает Рагнвиндр на ходу. — То будут гнать до края лесополосы, потом достанут огнестрельное, попробуют отстреливать. Плохо. Нужно запутать, оторваться раньше, чем доедем до кромки леса."       Кэйе впервые становится настолько страшно, и это страх перемешивается с болью, выливается в ужас. Он ужасно не хочется умирать. Ни сегодня, ни сейчас, когда у него столько планов на такое огромное количество людских жизней и, самое главное, столько планов на свою собственную жизнь. Дилюк весь сжимается, ощущая, что от этого места исходит неизмеримый поток страха, который является его слабостью, который он не сможет перебороть, бросаясь в бега. Его старые раны вскрываются.       Пуля пронзает ногу новой лошади Дилюка, и она плавно опускается на землю с криком, раздирающим мужское сердце на части. Неужели они снова проигрывают?       Он никогда не бросил бы Кэйю погибать в такой ситуации — это приходит в голову к жрецу сразу же, как только он слышит звонкий треск дерева, на который опирается жеребец грудью, спуская на землю своего всадника.       "Ну уж нет, — с этими мыслями Альберих впопыхах разворачивает свою белоснежную лошадь, чье ржание глушит звонкий лай собак. Он практически не может разобрать дороги, а из груди готов вырваться душераздирающий крик, но он всё же дает то, что должен. — Никаких смертей, рыцарь. Не сегодня. "       Рагнвиндр нешуточно взмаливается, чтобы его не разодрали собаки, доставая из кобуры свой собственный пистолет. У него не так много пуль, чтобы отстреливаться от всей той оравы, которая надвигается на них, но какую-никакую самозащиту обеспечить себе он сможет. Человек шесть на лошадях и четыре пса с бешеными глазами и слюной, стекающей по подбородку, если считать, направляются прямиков в его сторону.       — Забирайся, — парень толкает его в плечо, оказавшись рядом, и подает руку, чтобы помочь оседлать лошадь за его спиной.       — Я сказал тебе уходить. Даже если без меня, — нервно рычит Дилюк в ответ, отталкивая от себя руку помощи. Время летит слишком быстро для того, чтобы принимать разумные решения.       — Хватайся за руку, мать твою, пока я не потащил тебя за шкирку! — Рагнвиндр запомнит этот разъяренный и полный решимости взгляд жреца на всю свою жизнь.       Но оказывается слишком поздно.       Даже тогда, когда мужчина забирается-таки на лошадь, крепко обнимая Кэйю со спины, чтобы не слететь на большой скорости. Их окружают, берут в кольцо, не давая двинуться с места. От собачьего воя голова болит дико, он отдается эхом на много километров леса. Дилюку хочется провалиться под землю из-за того невыполненного обещания во время пожара. Сидя за спиной у Альбериха он чувствует себя ужасно виновато. Чувствует то, как сильно подставил его, на остальное ему наплевать. Их скоро разлучат — это факт. Замок из серого камня отчетливо видно Рагнвиндру даже с окраин, даже с избитой рожей и даже с петлёй на горле, за которые их тянут, как животных пешком, через сугробы почти через весь лес, к дубовым дверям на входе в Северные врата. Не так он планировал провести своё новое свидание с этим замком.       Центр города кишит людьми, в воздухе пахнет дымом, страхом и любопытством. Здесь редко оказываются чужаки — Северных врат все боятся, их воинственности можно позавидовать. Король-тиран, при нем жестокое аббатство, сотни воинов, жесточайшие законы, боязливые люди, пламя и мороз. Никто не хочет соваться в Северные врата. Некоторые таверны на границе и в Южном пределе даже не принимают людей из Северных врат, отказывают в ночлеге. Настолько страх крепок.       Кэйю до того больно толкают на землю, что глаза становятся влажными вновь, когда колени сталкиваются с шершавой поверхностью камней мощеной улицы. Кажется, он никогда не привыкнет к боли и к тому, что она бывает настолько сильной. Правый глаз всё ещё ни черта не видит. На площади, среди лавок гильдий и сотни людей, на них смотрят так, как в его храме обычно смотрели на больших грешников, которые крали чужой скот, насиловали чужих женщин, убивали детей. О, жрец отлично знает суть этих взглядов. Он и сам ни раз кидал такие на людей, которых считал грешниками. Даже дети тут смотрят на них точно так же — с презрением и обвинением. Он резко отворачивает лицо от Дилюка, пытаясь спрятать уродскую полосу от ветки на щеке и окровавленный глаз. Вместо этого он, однако, натыкается взглядом на высокую седовласую женщину в длинном платье черного цвета. Она чистая, красивая — не то, что все эти простолюдины. Зимой они кажутся ещё более убогими. У женщины крест на груди и белая вставка вместо воротника.       — Как тебя зовут? — Альберих всё ещё оглушен и до него не так быстро доходит, что вопрос задан именно ему. Холодный голос обжигает его, вводя в ступор. — Как твоё имя, я спрашиваю?       Фантазия у парня в этот момент оказывается совершенно скупой, а Рагнвиндр рядом напрягается ещё сильнее прежнего. Времени на размышления ему не дают, ведь патрульный за спиной тычет Кэйи в шею пистолетом, немо угрожая.       — Кэйя Альберих.       Как казалось, ледяное лицо женщины в рясе тут же меняется на какое-то неспокойное. Жизнь, кажется, издевается над парнем, принося новые и новые интересные подарки. Его узнали? Нет, не может быть, они ведь в совершенно другой стране. Дилюк рядом тихо скулит аккуратное «зачем», свешивая голову вниз, ощущая собственное поражение.       — Госпожа Перуэр? — доносится голос из толпы гвардейцев.       — Ко мне его, он нужен мне живым... — этот голос отражает в себе сталь, суровость, он тверд, несмотря ни на что. — Не хватало нам среди товара жрецов-беженцев.       — Нет! — мужчина делает резкий рывок вперед, скалясь и пытаясь снести с места охраняющего его патрульного. От этого рывка на шее Дилюка точно останется след от верёвки. Кэйю поднимают на ноги под тяжелым взглядом седовласой женщины и силой ведут в неизвестном направлении следом за ней. — Нет, отпустите его! Кэйя!       Площадь разражается криком. Кажется, его не слышит никто, кроме них двоих.