Спасители: В огне сгорая

      Всякому провинившемуся приходится расплачиваться за свои ошибки. Мы не всегда осознаем последствия своих поступков и не представляем, какого это — нести за них ответственность. Но часто бывает так, что мы вынуждены платить за то, чего сами возжелали. Мы стремимся к чему-то, не думая о том, как это может повлиять на нашу жизнь и жизни других людей. И в итоге, когда приходит время расплачиваться, мы понимаем, что сами создали себе проблем. Иногда наши ошибки могут привести к трагическим последствиям, и мы вынуждены платить за них жизнью. Мы должны понимать, что наши поступки могут иметь серьезные последствия, могут калечить, травмировать, лишать и осквернять. Ведь в конечном итоге мы получаем то, что заслуживаем.       За каждой ошибкой, за каждым грехом следует наказание. Всегда.       Именно таких правил всегда придерживался Дилюк Рагнвиндр. Он хорошо знает о том, что всякая ошибка имеет последствия. Всякое действие — имеет противодействие. Эта концепция научила его. Она принесла ему столько боли, что и думать страшно. Но эти правила ему до того нравятся, что он не собирается делать ни шагу назад, потому что сейчас он и есть то самое противодействие. Он и есть последствие чужих ошибок.       Буря внутри разрастается, первое время, когда он с остервенением пытается снова начать передвигаться, чтобы, как можно скорее, осуществить свой громадный план, в котором у него почти нет сомнений. Их нет потому, скорее, что подобные расправы он уже переживал. Всё оказывается гораздо хуже, чем он думал: трещина в бедренной кости заживает долго и болезненно, синяки затягиваются чуть быстрее, но дела это не меняет. На восстановление уходят две долгие недели. Каждый день, каждая секунда делает его мир всё чернее и чернее, облекая его лицо в гримасу, заставляя грубить и стреляться в тавернах и промозглых гостиницах. Он совсем не хочет всего этого, но вместе со жрецом Святого Шепота из него выдрали кусок, и этим кусом становится живое, бьющееся и горячее сердце. Его долгое отсутствие делает его никчёмным, жалким и бесчувственным подонком, который ни каплей не отличается от всех остальных.       Или от него прошлого. Тут как посмотреть.       Что это такое? Уж точно не обычная досада из-за потерянной вещицы. Этот парень, Кэйя... он никогда бы не подумал, что он настолько живой. Настолько настоящий. Что он может стать не просто его мотивацией, а путеводной звездой.       Желудок слабнет от сигарет, и на фоне всего того огромного хаоса, что происходит внутри его организма, это кажется слишком незначительным сбоем. Но курить Рагнвиндр всё-таки прекращает, пусть и с ломками, пусть и пытается найти металлическую сигаретницу в стоге сена, в который сам же её и зарыл. Жрецу никогда не нравились его плохие привычки, а сам он устал отравлять себя воспоминаниями обо всех тех ужасных событиях, связанных с его курением.       В темном брошенном амбаре, в котором приходится остановиться и пополнить припасы, он хранит свой пистолет, собирает сумку с едой и одежду потеплее. Стены, покрытые слоем пыли и паутины, словно промерзли насквозь. Старые доски скрипят под ногами, селя в душу чувство покинутости, заставляя тьму пробираться глубже, вмешиваться в кровь. В углу стоит старый оптический телеграф, уже давно не используемый, но все еще сохраняющий свой загадочный облик. Лишь одинокий луч света проникает сквозь треснувшие окна, освещая пыльные балки и старые инструменты, забытые здесь навсегда. В этом амбаре кажется, будто время остановилось, а вместе с ним стоит холодное сердце Дилюка. Не пропускает ни удара. Кажется, они уехали слишком далеко, и этот путь будет невозможно преодолеть за пару дней. Пусть, он уже почти не чувствует боли, пусть он готов ко многим препятствиям, которые встанут у него на пути, он ужасно не хочет заставлять ждать ни Альбериха, ни его ручное стадо «богомолов». Он не винит этих людей. Ну, может, только в том, что сейчас он чувствует себя самым разозлённым человеком на свете.       Иногда люди бывают гораздо глупее и беззащитнее, чем кажутся. Пусть в Святом Шепоте заколотят все окна и расставят сотню охранников, но они всё равно будут уязвимы перед кражей их жреца. Весь Святой Шепот уязвим — куча варваров — и их самоуправство доведет их до беды.       У Дилюка трясутся руки, когда он из под капюшона смотрит на серый замок издалека. Это место поглощено грехом и злобой, тяжелый воздух наполнен запахом разрушения и предательства. Стены замка кажутся неприступными, охраняют тайны, охраняют нерушимую жестокость. Рагнвиндр не боится, он знает, что за этими стенами помимо мрака скрывается то, что может пробудить в нём свет. Он чувствует, как его сердце сжимается от гнева и отвращения к этому месту, где правят грех и зло, но он не может отвести взгляда, словно притягивается к этому мрачному замку, который кажется живым и дышащим. Он готов пройти через все испытания и опасности, чтобы освободить это место от зла. И он не остановится, пока не достигнет своей цели — покончить со Святым Шепотом. В нем пробуждается второе дыхание, стоит коснуться этого деревянного амулета на шее с неизвестной надписью, но такой ироничной задачей. Какой дурак вообще будет возвращаться за Кэйей Альберихом, которого утащили обратно, за столько километров, чтобы снова посадить на трон, попользоваться, а потом завести другого, если таких жрецов на всем восточном побережье с десяток? Ответ простой: привязавшийся дурак. Амулет в пальцах Дилюка согревается, и он чувствует невероятную тягу свершить все прямо сейчас, даже не медлить, но эта игра нет так уж проста.       В городе ужасно много нищих, они смотрят на него снизу верх, сидящего на новой лошади — старая не выжила, бедняжка, её травмы были слишком ужасными — взглядом, который может разжигать огонь. Ему жаль, безумно жаль всех их. Чувства жалости внутри него, к счастью, остались, и они крепнут постепенно с его приближением к цели: эти люди лишатся завтра слишком многого, слишком почернеют их дни, их город. Их смысл, возможно, растворится в воздухе вместе с той верой, которую они построили своими руками. Его разнесёт пеплом по ветру, как и их самих, вероятно, кого куда. Не нужно быть гением, чтобы догадаться о том, что, как только Святой Шёпот падёт, здесь окажутся либо южане, либо мерийцы и, конечно, охотники за душами, вынюхивающие товар для своих нанимателей. Рабство — чума.       Не каждая догма полезна, особенно, если она хочет стереть с лица земли много другого важного. Не хочется Дилюку жить в такой "бесконечной благодати", не для этого он убил восемь лет своей жизни, не для этого пережил потери, не для этого он снова здесь. Кэйя тоже, очевидно, покинет его слишком рано, но до этого он свершит правосудие. До этого он просто обязан почувствовать полноценность в своей судьбе и сделать хоть одного человека на этой планете счастливым.       В гостевом доме хозяйка, очень старая женщина, по-доброму зовёт его милым господином. Так обычно обращаются только с теми гостями, кто одет хорошо и дорого, кто платит сверх положенной суммы и кто привозит свою еду в комнату. Пусть даже у мужчины на самом деле и есть титул, который его старый отец гордо выплюнул на королевское платье, он все равно отнекивается. Ему не нравится лесть. На лице Дилюка отчетливо видно, что он не в настроении. Он выглядит угрюмым, его мимика резкая и грузная. Незнающий может решить, что что-то его сильно расстроило или раздражал. Неудивительно, что он не скрывает своего недовольства, ведь его лицо говорит само за себя. Так и хозяйка решает, то ему не понравился кто-то из гостей, остановившихся в доме. Дилюк всяко не собирается прятать свои эмоции за маской вежливости.       Часы тикают, руки чешутся. Он бы лично выдавил глаза каждому ублюдку с этой чашей благовоний, от которой дымом несёт за три версты, да и самому пастору, но план расправы выглядит красивее.       Каждый вечер, а если быть точнее, начиная с восьми часов, на третьем этаже замка, красноречиво названного монастырём, проходит служение. Всё как обычно, в духе этих дикарей. Он был на нескольких таких церемониях, чтобы внедриться и приспособиться, его даже побрызгали каким-то противным маслом, которое чуть не попало ему в рот. На этом служении должны быть все, начиная с крестьянских детей, заканчивая стражниками, которые верно преклоняют колени перед тем, чьими устами говорит сам Господь Бог. Кэйя Альберих там, как и всегда это бывает, молится, наблюдает и делится новыми «новостями» с небес от их правителя, а остальную часть вечера слушает просьбы и мольбы о излечении всяческих ран, недугов, болезней, прочей дряни, которую, уж точно, сможет вылечить какой-то там небожитель.       У приходского свинарника, совсем вплотную к замку, горит огонь в большой чаше. К восьми становится темно настолько, что даже чужую тень увидеть невозможно, даже силуэт разглядеть. Люди боятся темноты, но ему она даёт отличную возможность свершить свой подлый замысел. На том самом третьем этаже поют песню хором, видны черные фигуры в жарком ярко-оранжевом свете люстр. Как бы сильно он хотел, чтобы парень сейчас оказался именно там и не пострадал ни в коем случае. В его сумке на ремнях лежат три факела. Один для этого самого амбара, второй для деревянной пристройки, а третий для строительных лесов на замке. Он планирует сделать из этого места адский котел.       Люди должны сгинуть так, как убивали сами. Его дом сгорел, а Кэйю должны были сжечь после ритуального кровопускания. Пусть горят сами, сучьи дети.       Пусть горят.       Мало кто знает, насколько Дилюк страшен во гневе. А страшен он настолько, что может убить каждого, чьё лицо ему хоть малость не понравится. Он не усвоил у своих родителей то, что правосудие не должно быть настолько кровожадным. Да и черт с ним! Поздно уже новые планы придумывать. Первый факел окунается в чашу с огнем и стремительно вспыхивает, обмазанный горючим. Свинарник воспламеняется, как спичка и визг поросят переполняет улицу. Складывается чувство, что горит десять свинарников, а не один. Когда от чаши с огнём загорается второй факел, на лице Рагнвиндра вспыхивает нечеловеческая улыбка. Это не та улыбка, которую привыкли видеть на его лице — добрая и мудрая. Нет, эта улыбка пугающая, она словно призрак, который вырывается из темных глубин его души. Она говорит о чем-то необычном, о чем-то, что не поддаётся объяснению. И в этот момент он кажется совсем не человеком, а сущностью, которая превосходит всякую тварь в своей мудрости и силе. В своей несправедливой мести. Но что заставляет его улыбаться таким образом? Дилюк делает несколько шагов вперед, целится и кидает его на крышу пристройки. Как удачно — факел зацепляется за щитки крыши. С третьим факелом на его глаза наворачиваются слёзы. Кажется, первые за много лет.       Ему хочется сбежать из этой жестокой реальности, а не делать такие отвратительные вещи, не убивать людей, не скакать на лошадях, не хоронить близких. Хочется так, что он готов отдать за это свою душу. Что сделано, то сделано. Он не будет жалеть себя, он будет действовать. Леса начинают гореть со второго этажа. Крики становится слышны сразу же. Огонь не так быстро ползет по древесине, не зря же внутри так отвратительно пахнет сыростью — оно даёт о себе знать. Только вот, всё это пламя никто не потушит вином и настойками, засушенные травы быстро начнут полыхать, старые шторы разъест разъяренными языками огня, окна, заколоченные деревом, только раззадорят накапливающийся жар.       В мгновение, когда в здании начинает скапливаться дым, Кэйя зевает на троне. Тогда слышит первый крик, за ним следует топот и треск. Потолок в соседнем коридоре начинает трещать.       "Что за дьявол? — проносится у него в голове."       Пастор Себастьян тут же подхватывает его под руки, чтобы податься в бегство. Только вот, Дилюк на улице смышлёнее, быстрее, у него есть пистолет, и он не боится огня. Эти люди хорошо защищены от всего, кроме стихии. Уже спустя десять минут огонь оказывается внутри, и он постепенно разрушает здание, съедает каждый его миллиметр. Внутри этого костра Кэйя безжалостно рвёт подол своего белого одеяния, напугано закрывая нос со ртом, на него наступают, толкают и оставляют синяки, и даже его прекрасный пастор сжимает его плечи до онемения.       "Матерь божья, быть такого не может! — ему кажется, что у него от всего происходящего вот-вот закружится голова, он задохнется дымом, упадет и сгинет. Сгинет, так и не увидев лица Дилюка снова. — Только не это, нет!"       Никто в бегущей и визжащей толпе не будет разбираться, кто Дилюк Рагнвиндр такой: предатель или обычный прихожанин, и это сыграет ему на руку. Вдохнуть носом запах гари оказывается так приятно. Он наполняет легкие и заставляет сердце биться сильнее. Но за этим приятным запахом скрывается нечто большее — запах революции. Это запах свободы, смелости и борьбы за лучшее будущее. Он напоминает о том, что всякий может изменить мир вокруг себя и принести перемену. Каждый вдох этого запаха наполняет силой и решимостью идти вперед, несмотря на трудности и препятствия. И пусть гарь может казаться неприятной для некоторых, пусть она коптит, но для Дилюка она становится символом борьбы и победы. Входа тут только два и слишком очевидно, что священного жреца поведут самым безопасным, коротким и тайным, чтобы никто в толпе людей не решил порвать его или наброситься, как на оплот спасения. Только вот, выбираются единицы. От жара краснеют щёки, накаляется металл корпуса пистолета в руке и курок.       Дилюк дрожит, когда видит со спины белое одеяние. Наполняется решимости, когда ствол его пистолета сталкивается с затылком пастора. Издаёт смешок, когда пуля проходит сквозь череп, застревая внутри.       У Кэйи щёки в саже, и губы — дрожат. Сердце колотится с нечеловеческой скоростью, стоит им столкнуться перепуганными взглядами.       — Бежим, пока не поздно. Медлить нельзя, — Рагнвиндр хватает парня за предплечье, и чувство его материального, физического, настоящего тела просто не укладывается в его голове. Сколько раз Кэйя брался за его руки во снах Дилюка? Сколько раз он прижимал к нему? Сколько раз он крал его среди ночи? Посчитать невозможно.       Кэйе кажется, что даже если под ними обрушится пол, даже если их поймают и насадят головы на пики, то, что они пережили вместе, будет иметь больше смысла, чем вся его прошлая жизнь.       — Ты устроил этот пожар, — эти слова оказываются сказаны завороженно, а на застывшем лице невозможно различить эмоции. Огонь. Жар. Страх. Счастье. Они выбираются из горящего замка наружу, где пахнет холодом, и их сердца бьются в томительной агонии ужаса. Там горят люди, там бушует порождение ненависти и мести — дитя двух разрушающих ипостасей человеческой души. Но они знают, что только вне замка они могут найти свободу. Холодный воздух заставляет обоих дрожать, а ветер развивает рыжие волосы Дилюка, которые теперь совсем уж похожи на пламя. Под ветром треплется и испачканная чернотой одежда Кэйи, не способного подобрать слов. Он ждал его любым способом, но Рагнвиндр, как обычно, превзошел все его ожидания и опасения. Именно поэтому его голос звучит утвердительно.       — Тебе нравится?       — Я... в восторге, — Альберих практически шепчет, заглушаемый звуками разрушения.       Огненные клубы пламени развиваются внутри здания, пожирая все на своем пути. Крики отчаяния и страха заполняют воздух, смешиваясь с запахом гари. Стены трещат и обрушиваются, создавая хаос и панику среди тех, кто оказался внутри. Пылающая инферно поглощает все на своем пути, не щадя даже самых преданных верующих, не щадя даже святилища. Это страшное зрелище унесет множество жизней и оставит лишь опустошенное место, напоминая всем, как уязвимы они были перед силой природы. обнимая мужчину за шею крепко-крепко. Пусть это жестоко, но сейчас ему совершенно плевать. Это гарант его свободы. Кэйя бросается к Дилюку, обнимая его за шею крепко-крепко. Его сердце бешено бьётся, а глаза бегают из стороны в сторону. Они были вместе, и это было единственное, что им сейчас было важно.       Они оказываются в безопасности, одни из жалкой сотни выбравшихся, побывавших на этой проповеди. Щёки Альбериха горят красным, наливаются кровью, и лёгкие снежинки падают на них, остужая. Его глаза снова горят, босые ноги обжигает холодная трава за воротами этого импровизированного ада. Дилюку же в это мгновение оказывается нечего терять, в нем плещется адреналин. Он хочет этого прямо здесь и сейчас.       Его обветренные руки тянутся к чужим рёбрам, крепко обнимая теплое, практически родное тело под ними.       — Ох, Дилюк. Ох, чёрт возьми, - и, конечно, Кэйя жмется к нему с той же пылкостью.       Он, удивленный этой резкостью, поджимает пальцы на ногах и широко раскрывает глаза, чувствуя, как его голова начинает кружиться. Альбериху хочется растаять в этих руках, и его пальцы слабеют на чужой шее за доли секунды, зарываясь в длинные волосы, а затем медленно сползая на спину.       — Пообещай мне, что нам больше никогда не придётся скучать друг по другу, — Рагнвиндр готов дать ему любое обещание. Готов пообещать ему свою жизнь, весь мир, всю вселенную. Кэйе слишком нравится чувствовать то, что он испытывает сейчас: в груди сердце бьётся бешено, пульс повышается, уши закладывает. В его голову невольно пробирается навязчивая мысль:       "Зачем спас? Зачем вернулся? Бежал бы, дурак, не оборачиваясь. Зачем ради этого жизнью своей рисковал? — парня это вводило в ступор, но он совершенно не думал своим невинным умом о том, насколько резок и импульсивен в своих неосторожных симпатиях может быть мужчина, способный на поджог замка, полного ни в чём невиновных людей."       — Обещаю. Теперь я знаю, куда нам ехать и как, — слова полны воодушевления, непередаваемого счастья. Дилюк н даже заикается, звуча глухо и невпопад на фоне треска костра и звона в его ушах. Его слёзы лились не зря. — Осталось выйти из города, оседлать лошадей, и мы умчимся отсюда.       — У меня совсем нет одежды, с собой нет ничего. Всё сгорело, — он неловко посмеивается. Воздух в легких густой, все вокруг покрыто горячим маревом.       Дилюк накидывает на жреца свою накидку с меховым воротничком. Даже не жалко все эти церковные шмотки, пусть сгорят дотла.       Да, думает Кэйя, Дилюк настоящий рыцарь, красивыми поступками создающий историю.       — Мы найдём тебе одежду, Кэйя, в тысячу раз лучше прошлой. Наши дела ещё не окончены.       — Я знаю, — усмешка сама вырывается наружу. Снежинки похожи цветом на спелую рябину, всё похоже на неё цветом. Влажные губы Рагнвиндра отливают более темным, розовиной отливают. Пахнет огнём и поленьями. Хочется прижаться к мужчине в объятиях снова. — Ты не похож на того, кто остановится перед новым шагом, если на кону большое будущее.       Кэйя ни за что не расцепил бы руки на его боках, если бы не время и не крики людей.       — Ты — молодец.       Горит не только этот старый замок, горит сердце Дилюка, горят руки Кэйи Альбериха, которые крепко-крепко обнимают Рагнвиндра за талию, пока лошадь скачет прочь. Теперь уже точно в ту сторону, где можно рассмотреть созвездие Девы. Эти двое еще не осознают, что кровавый след уже начал тянуться за ними.