* * *
Губы жреца немо шевелятся, а глаза скользят от одной яркой точки на небе к другой. Чёрное небо с отливом синевы выглядит волшебным на поляне в паре шагов от постоялого двора. Они тут уже вторые сутки, ведь Дилюк всеми силами пытается найти деньги на дальнейшее существование, пропадает периодически, приносит что-нибудь вкусное, компенсирует своё отсутствие новыми вещами и историями. Вообще, Альберих безмерно рад, что им теперь удаётся хорошо высыпаться, хорошо есть, контактировать в целом. Дилюк же готов признать то, что он тоже доволен: Кэйя не убегает от него, выполняет все просьбы, заслуживает доверие. Они оба заслуживают доверие друг друга. — Я смотрю, тебе доставляет удовольствие считать звезды, — шаги шуршат в вялой траве, привлекая внимание к их владельцу. Рагнвиндр встаёт рядом, обращая и свой взгляд на звёзды тоже. Парень постепенно начинает вникать во многие вещи, открывая для себя их, как мореплаватели открывают острова. Ему это кажется ужасно важным и занимательным, и он не понимает, как бы прошла его жизнь, не узнай он всего этого. На улице душновато, но по ногам несёт лёгким холодом. Чувствуется, что этим утром снова будет туман, а может и дождь. — Откуда они? В Святом Шепоте говорят многое, и всё теперь кажется пустым, всё кажется бессмысленным. Наверное, этого и стоило ожидать, но, когда живёшь с какой-то целью, не предвещаешь того, весь твой смысл будет враньём. Но ты наверняка это предвидел. — взгляд Кэйи кажется простым, но глубоко в его зрачках можно разглядеть тоску. Глубокую душевную тяжесть. Он бегает от одной звезды к другой, пленяясь ее мерцающим светом. Неописуемая красота неба заставляет сердце замирать от восторга. Такое небо сияет ярче любых драгоценных камней и, возможно, заставило бы любого забыть о мирских заботах, но его оно наоборот заставляет столкнуться с ними лицом к лицу. В этой бесконечной тишине и спокойствии, Кэйя почему-то все-таки находит умиротворение. Хотя, скорее, он находит его в честности. Он ощущает себя маленькой частицей этого великого механизма и наслаждается каждым мгновением. Впервые, — Говорят, что звёзды — это души людей. Говорят, что их вообще не существует. Говорят, что это святые. Интересно, что скажешь на этот счёт ты, ученый, — он складывает руки на груди, вздёргивая бровью. — Они очень далеко, и они огромные. Предполагают, что наше солнце — тоже звезда, только она гораздо ближе. — Дилюк не особо уверенно глядит на чужое лицо, обращённое вверх, на красивый профиль, на вздрагивающие длинные ресницы. Чувствуется, что замёрзшие плечи Кэйи вот-вот задрожат, и Дилюк бы накрыл их своей рукой, но не станет. Он лишь стягивает с себя черный плащ, накидывая на чужие плечи. — Спасибо... Дилюк кивает, направляя взгляд на небо и лишь чувствуя то, как жрец поворачивается и всматривается в него. Это ощущается точно так же особенно, как и его голос. — То есть для кого-то обычная звезда может быть солнцем, а солнце — обычной звездой? — Да. — Удивительно. У людей тоже так. По крайней мере, так кажется Альбериху в этот момент. Для одних ты просто обычный человек, а для других можешь стать настоящим Солнцем, которое освещает путь и наполняет их жизнь теплом и светом. Каждый из людей воспринимается окружающими по-разному, в зависимости от того, какое значение они несут друг для друга, в зависимости от ценности поступков, статусов, судеб. И это совершенно нормально, ведь все уникальны и имеют свои собственные качества и способности. Самое главное тут — быть собой и не меняться ради чужих ожиданий, самого себя отыскать в переплетении случайностей. — Смотри, — внезапно отвлекает Дилюк. — Из звезд можно составлять созвездия. Видишь три звезды вон там? — мужчина едва склоняет голову вбок, тыкая пальцем в свою светящуюся карту, развёрнутую во всё небо. Альберих кивает, находя на небосводе три точки в ряд спустя минуту. Он учитывает для себя кое-что важное из таких уроков — каждая система может включать в себя бесконечное число подсистем, каждая подсистема может делиться аналогично бесконечное число раз. Из этого следует, что всё до конца он точно не узнает, как бы сильно не хотел и не старался учиться, развиваться в каком-либо направлении. Даже звёзды, оказывается, огромные шары, и они далеко, а не на ладони. — Вижу, — три немерцающие точки дают ему пару абстрактных предположений о своей природе и расположении. — Это пояс охотника. Ориона. Две звезды сверху — плечи, а две снизу — ноги. Полукруг — это щит. Нарисуй по ним картинку, представь его в своей голове, и ты увидишь, как сильно они похожи друг на друга. Внимательные глаза проделывают путь по контуру от одного пункта к другому, и перед ними, в самом деле, вырисовывается образ. Железные доспехи, как у статуй стражников в замке их культа, деревянный щит с металлическими набивками, поднятая рука с мечом. Он, наверное, охотится за животным, а, может, и за человеком. — Да, и правда. Забавнее, конечно, было бы, если бы это созвездие напомнило своим сочинителям паука или собаку. Или вообще пьяницу на четвереньках, а? — он коротко усмехается, греется, чувствуя чужое тепло, которое исходит от плаща. — Есть ли на небе созвездие, которое тебе нравится больше остальных? Дилюк напрягается на пару секунд, то ли осуждая предыдущие сравнения, то ли всерьёз задумываясь над этим вопросом. — Созвездие Девы, вероятно, — в его голове даже образовывается картинка: стриженый газон, качели, взгляд снизу вверх, тёплая пижама и созвездие Девы. — Но его не видно здесь. — Не видно? — на лице парня мелькает удивление. Кэйя ведь думал, что это все звезды, других больше нет. — Оно есть в другом месте, мы туда однажды попадём, мы едем туда, — мужчина вздыхает, потирая всё же рукой чужое плечо, чтобы согреть. — Только вот, вряд ли успеем увидеть созвездие в этом году. В следующий раз. Ему... и правда хочется надеяться, что в начале следующей осени они будут смотреть на созвездие Девы вместе. — Я взял с тебя слово, — Альберих теперь этого хочет не меньше ни каплей. — В Северных вратах сильно холоднее, чем у нас, в Страсбурге? Ты мало рассказывал мне о том, какого там вообще, и почему именно туда мы направляемся. — Рассказывать нечего практически, холодно там, вот и всё. Снег лежит зимой, а летом сыро и идёт дождь, — видно, как Дилюк пытается избежать этой темы, но Кэйя говорит с ним достаточно настойчиво, чтобы понять — отговорок он слышать не хочет. — Не растрачивай моё доверие, господин Рагнвиндр, мне и без того всю жизнь недоговаривали, — Дилюк это понимает, и тут же меж его бровей залегает складка. — Там заведено, что, сжигая грешника заживо, его душа целиком очищается и отправляется в рай. Народ злой и клевещущий. Он отправляет всех чуждых на сожжение, как и тех, кто отказывается принимать их веру. Вверху церковной иерархии стоит аббатиса, мать церкви идущая плечом к плечу с Королем Севера и наставляющая его. Его личный арлекин. Это опасное место, им управляют опасные и жестокие люди. Они привыкли уничтожать все, что им неугодно. В костёр все, что им неподвластно. — Они могут знать о том, что Святой Шепот лишился жреца? — Кэйя задаёт этот вопрос аккуратно. Дилюк кивает, и жрец, не спеша, тянется к его шее, касаясь обеими руками. Ему хладно и нужно согреться, замерзшие кончики пальцев сильно контрастируют с горячей мужской шеей. А ещё яркие звёзды отражаются в глазах Дилюка, и он всматривается в них, пытаясь найти ответ, почему Рагнвиндр говорит об этом так напряженно. У него слишком медленное, тяжелое дыхание и сухие губы. Из их ртов исходит полупрозрачный пар и можно почувствовать руками, как мужчина сглатывает и двигается подальше. Какая, кажется, ироничная ситуация: Кэйя ожидал от этого человека ножа в спину, а теперь учится жить с его слов, пытается его понять. Чувствует что-то. — Я, наверное, недооценил эту сторону жизни, — ярче звёзд в глазах Дилюка отражается только бесконечная жалость от того, что, вдруг, Кэйя теперь несчастен в этих постоянных неухоженных узких комнатах? Устал от ночёвок в лесу, круглосуточной игры в прятки? Он правда устал, не скрывает. — Но пока я могу этим наслаждаться, я буду делать это. Над ними будто образовывается купол, ограждает их и делает независимыми от времени, обстоятельств, местоположения. По крайней мере, им обоим так кажется. В импровизированный ночник, сделанный из свечи, зажжённой в банке, сквозь плотное стекло пытается пробиться то ли мошка, то ли крохотный серый мотылек — без понятия – совершенно не понимая, что внутри его ждёт верная смерть. Окна плотно закрыты, чтобы не было слышно лишних звуков снаружи. Это постоялый двор, не стоит даже надеяться, что ночью будет тихо. Шлюхи смеются на улице, с одной стороны в комнате кто-то громко ругается матом по пьяни, а с другой стороны поёт хор. Контрасты, да и только. Кэйя спит неспокойно, и он быстро заимел привычку просыпаться от любого шороха, обходя комнату и проверяя. Дилюк ощущает, что в его лоб тычет что-то тонкое, холодное и металлическое, что-то похожее на замок от кофты, пуговицу или бляшку ремня. Он крутится около пяти минут, негодующе и пытаясь избавиться от этого, бурчит про себя настойчивое "Дай ты мне выспаться". — Ну и животное, — где-то над его головой раздаётся грубый, взрослый голос. Глаза Рагнвиндра тут же распахиваются, и страх заставляет сердце перестать биться. — Большой, сильный, но такой глупый, — в его лоб утыкается тонкое дуло пистолета. За спиной этого человека Кэйя свисает с чужих рук бездушной куклой с красным пятном на одной доле лба — вырубили и схватили. Только не это, только не забирайте его снова в это адское место! — Что, думал, мы тебя не найдём, тварь ты поганая? А мы всё видим. И Господь тоже всё видит. Все-все твои грехи, — грязная, мерзкая и морщинистая рука тянется к его груди, подбирая на ней свисающий амулет, изгоняющий бесов. — Он следит своими глазами, — Кто этот человек? Охотник за душами? Нет, этот сухожилий, краснолицый мужлан не из охотников, он из самого Святого Шёпота, и пришёл забрать жреца обратно. Обречённый, приторный фанатик! Дилюку от одного только его вида хочется плеваться, вгрызться в кого-нибудь из них и порвать зубами. — От глаз Бога невозможно спрятаться. — Кэйя, — он не может дёргаться, не может драться из-за собственных травм, остаётся только взывать о помощи, запыхавшись, выть, как загнанный в засаду волк. — Кэйя, ты слышишь меня?! — Наш великий Жрец до следующего утра ничего не услышит, — улыбка обнажает уродской рот, кривые жёлтые зубы. — Не двигайся, иначе я выстрелю в тебя, скотина. Будешь знать, как осквернять тела святых. От него постепенно отдаляются эти двое, оставляя по своим следам отпечатки пустоты, паники, обречённости и отчаяния. Рагнвиндр хватается за голову, не зная, что теперь делать, как выбираться из этого дерьма. Дверь хлопает. Ему хватает пары секунд, чтобы накинуть чужой плащ, от которого пахнет молочной кожей и маленьким букетиком сухоцвета, лежавшего в этом капюшоне день назад. Это он притащил вечером, чтобы хоть как-то раскрасить мрачный и дождливый день. Хватает сил, чтобы рвануть следом, собирая по пути все углы и косяки, отбивая ноги об пороги до ноющей боли и предательской влаги в глазах. Лошади скачут где-то впереди, звонко щелкая копытами, а надежда догнать все ещё теплится где-то внутри, когда он едет следом, бросаясь в погоню. Надежда есть. В его лошадь стреляют из пистолета. В глазах Дилюка рождается ярость. Эта ярость липнет к нему грязью из лужи, когда он сидит на коленях рядом с истекающей кровью лошадью, плачущей от боли и холода. Дождь барабанит по его плащу. Никто не смеет в очередной раз отбирать у него то, что стало для него дорого. Никто не смеет отбирать то, к чему он привязался.3. Звёздный охотник;
27 апреля 2024 г. в 18:49
Примечания:
Хихикаем над тропом, в котором Кэйя очень с трудом осваивает верховую езду. Всем добра.
Все приходится объяснять заново. Они сутки в дороге борются с тем, что Земля — круглая планета, и у неё нет края. Дилюк понимает, что все оказывается сложнее, чем он думал потому, что Кэйя в этом плане почти непробиваемым, ведь он привык верить на слово, и практически не видел белого света, сидя взаперти. Он думает, что всё вокруг берётся каким-то магическим образом, по велению небес, что не нужно добывать мясо, молоко, не нужно вспахивать землю. Не знает, что за дождём в тепло следует туман, что молния — разряд электричества. Слава богу, знает хоть, что огонь нужно разводить самому, вручную. И на том спасибо.
Новую неделю Рагнвиндр спускает на то, чтобы научить его ездить верхом на лошади. В следствии чего выясняются две вещи: у Кэйи есть некоторые проблемы с равновесием, и он до ужаса нетерпим к боли. Чего, в принципе, можно ожидать от человека, которого с детства не приучили терпеть боль и работать усердно до последнего пота. Кэйя падает дважды. В первый раз в падении его ловит Дилюк, который сам еле на ногах стоит, но держится — тогда жрец старается забраться на кобылу, схватившись за седло, но та, будто бы его не полюбив, вертится из стороны в сторону, не давая совершить задуманное. Рагнвиндр пыхтит, ворчит на свою лошадь, но подсаживает снова. Скрывать своё физическое недомогание — дурная привычка Дилюка, от которой не помешало бы избавиться. Он чувствует, что это плохо обойдётся, но все же болячки заживают со временем. Во второй раз Кэйя падает на медленном ходу, отбивая задницу об каменный берег реки.
— Ну что это за животное! — он ругается, словно сам не свой, и его нервный тон сглаживает лишь шелест листьев и негромкое журчание узкой речки. — Я ведь веду её как полагается, а она всё ломится в стороны.
— Не дёргай поводья, — лицо Дилюка оказывается непроницаемым даже в тот момент, когда жрец бросает на него горько-ироничный взгляд, как бы намекая на то, что всё бесполезно. — И не смотри на меня так, сам виноват.
— Не я виноват, а лошадь у тебя темпераментная.
— Прямо как ты.
Сырость окутывает все вокруг, создавая ощущение влажности и прохлады. Но несмотря на это, вокруг все еще остается тепло и даже уютно. Листья, окрашенные в яркие осенние оттенки, медленно падают с деревьев, словно танцуя на ветру. Они оседают на гладкой поверхности шумящей реки, создавая красивые узоры и напоминая о бесконечном круговороте природы. Кэйе впервые кажется это таким уникальным. В этой осенней симфонии звучат шорохи листьев, шелест ветра и пение птиц, которые еще не собираются улетать в южные предел. В воздухе чувствуется особый запах: смесь земли, дождя и гниющей растительности. Как-то по-особенному он наполняет душу теплом и ностальгией, заставляя задуматься о бегущем времени и красоте окружающего мира. Холод и тепло сливаются в единое целое. Воедино сливается и спокойствие, которое предвещает неизвестность на пути.
А Дилюк, глядя на то, как Альберих отряхивает со своей плотной рубашки и штанов прибрежный мусор и пыль, всё думает о том, насколько с каждый мгновением человечнее он становится. Был фарфоровым изваянием, оказался человеком. Бледная кожа загорела за солнечные дни, налилась цветом. Волосы растрепались. Характер очутился живым и бойким, будто способным оживить и его самого, отогреть его заледеневшую душу.
В душе он жалеет Кэйю за все его падения, но молчит.
— А ты, я смотрю, на темпераментных падок, — жрец усмехается, потирая чуть подмёрзшие от влаги ладони и глядя прямиком в чужие глаза. Едва застыв, Рагнвиндр фырчит в ответ.
— Я не преувеличиваю, когда говорю тебе, что не нужно дёргать поводья, — Дилюк помогает парню встать, по новой отряхивает его штаны, кофту и рубашку от ошметков подсохших водорослей. — Соберись и попробуй снова.
— Я ясно сказал, что не буду больше, Дилюк. Это очень глупая идея, у меня не выходит управляться в седле, — он говорит это чуть ли не страдальчески, убирая от себя чужие руки. Дилюк же удивительно аккуратно отпускает его, наблюдая за тем, как проникновенно и жалобно Кэйя просит его одним лишь взглядом. Его руки все ещё застывают на тёплых-тёплых ладонях Рагнвиндра, и он то ли греется, то ли просто не хочет его отпускать. Его щеки и нос красноватые, губы Дилюк поджимает. А сам думает о том, что упаси Господи встретить Альбериха, такого настырного и несговорчивого, кому-нибудь грубому мудаку, который вёл бы себя с ним нетерпеливо.
Рагнвиндр практически закатывает глаза, цокает языком и, недолго думая, подхватывает парня на руки, как щенка, закидывая на эту треклятую лошадь, которая всё-таки явно не полюбила жреца. Высокий и достаточно тяжелый, Кэйя оказывается совсем простым на подъём для Дилюка, который сложен крепко: широкоплечий, сильный и большой.
— Это против правил!
— Какой же ты упрямый, а — шикает всё-таки Дилюк, проверяя натяжение ремней седла. Может, они мешают нормально ездить? — И как тебя такого в этой церкви только терпели? Точно, деваться же больше некуда было.
Кэйя возмущённо тянет негромкое «Эй, ты».
Сейчас он ему покажет, как нужно ездить на лошади верхом! Почему-то в это мгновение Дилюк вспоминает себя в десять, когда отец учил его фехтованию. Он был точно таким же: нервным, бесцеремонным, взрывным и обидчивым, и каждое падение для него было схоже с крушением мира. Как же давно это было.
Жрец вцепляется в поводья руками, набирает воздуха в лёгкие побольше, пытается не соскользнуть, когда мужчина выводит его с лошадью параллельно краю берега реки, и трогается. Его глаза напряженно смотрят вперёд, чтобы не опускались вниз, куда-нибудь на ноги. Скорость увеличивается, волосы раздувает прохладный ветер, бьёт в лицо, принося с собой ощущение свободы. Спустя мгновения он понимает, что, да. Да! Он не валяется снова на камнях, он летит по ветру, как бабочка, нет, как огромная хищная птица. И ему это нравится до безумия. До громких счастливых криков, до покалывания в конечностях. Сердце Дилюка сжимается в комок, когда жрец скачет ему навстречу с широкой, смешной улыбкой во все зубы.
Альберих всегда считал себя свободным человеком. Он всегда делал то, что хотел, и никогда не чувствовал себя ограниченным, в стенах Святого Шепота он и не ведал о том, чего он мог бы желать. Но когда он впервые оказался в новом мире, когда ему его показали. Том мире, где никто не знал его и не мог ограничить его свободу, он почувствовал её настоящий вкус. Это ведь было невероятное. То, о чем он никогда не мог и подумать. Он ощущает, как его сердце наполняется легкостью, но так бешено бьётся, пока он ускоряется на скаку, а мысли становились ясными и свободными от каких-либо ограничений. Вот оно, настоящее чувство свободы, которого Кэйя никогда не знал.
— Ну вот, стоило только замотивировать, — добрым шепотом себе под нос произносит мятежник. Он верил в него, более чем.
И будет продолжать, сколько бы им не оставалось держаться друг друга. Свобода — это ведь прекрасное ощущение, которое, испытав единожды, никогда не захочешь отпускать, даже если за неё придётся бороться.
Пейзажи постепенно сменяются, листва краснеет и опадает, запахи витают другие, щёки становятся розоватыми от холода. Практически две недели они проводят в пути, только вот, путь оказывается очень запутанным.