***
Хваён шумно зевает и трет глаза, медленно выбираясь из постели. Хосок рядом еще спит — он всю ночь ворчал о том, что у Бёля горит свеча в комнате и он не ложится спать, и хоть Хваён пытался вбить мысли мужу — «сын просто читает» — Хосок думал о другом. Он размышлял о свадебном обряде и о Чихёне, и о том, что Бёль, счастливый и влюбленный, настолько сильно ждет этого обряда, что даже не может уснуть. Хваён только кивал и просил мужа лечь спать — этому альфе конечно же виднее, о чем там переживает его младший сын. Отсыпаться Хосок решил основательно — укутался в одеяло со своей стороны, отвернулся от окна. Хваён выглянул за шторку и поразительно дернул бровями: как хорошо, что успел подвязать цветы, потому что выпал снег. Соседний дом и улицу преобразили пушистые хлопья снега. Хваён был уверен, что маленьких волчат уже укутывают их родители, потому что те непременно пытаются попасть на улицу. Они будут с радостным визгом выбегать из своих домов и зарываться лицом в холодный белый снег. — Хосок, — Хваён позвал мужа, заботливо погладив по спутанным волосам, — с первым снегом. — Рановато в этом году, — сонно пробурчал альфа. — Сходим сегодня на площадь? — Да. Их разговор был окончен. На кухне Хваён встретил старшего сына. Дасон тоже был невыспавшимся. Он чесал помятую от подушки щеку и смотрел в свой одинокий чай. Помимо его кружки на столе больше ничего не было. — Доброе утро, — Хваён приулыбнулся, — ты себя рано встал? — Да, — Дасон качнул головой, — мне сегодня надо в лес сходить. — Зачем? — Хочу цветов нарвать. Веток тонких и красивых. — Кому? — Чонгуку. Хваён поставил кружку на стол и медленно сел на свой стул, поджав губы. Он поднял глаза на сына и удивленно проморгался. — Тебе… нравится Чонгук? Он заметил это еще чуть раньше, но думал, что Дасон испытывает чувства к Чонгуку как к младшему брату. С Бёлем он ведь тоже такой милый и добрый и очень любит шутить вместе с ним. — Нравится, — Дасон не стал лгать и отнекиваться, — он хороший омега. Достойный. И он очень красив. — Да, этот волчонок красив, — подтвердил Хваён, но все равно слегка поджал губы и выдал, — но как же Чимин? — А что с ним? — Дасон всмотрелся в глаза папы, — он к Чонгуку ничего не испытывает. — Но он ведь его спас. И еще не понимает, что Чонгук ему на самом деле очень даже интересен. Ох, как я не хочу, чтобы вы с Чимином ссорились из-за омеги! Хваён возмущенно вздохнул, словно его негодование могло помочь этой ситуации хоть как-то. По виду Дасона было уже все понятно: решил, подрасчитал, запланировал и готов добиваться цели. Омега не хочет склок с будущим вожаком, но он прекрасно знает своего сына — чему быть, того не миновать. Если он сказал, что Чонгук ему нравится, значит он готов добиваться его сердца. И Чонгук, их маленький волчонок, он может легко распустить душевные феромоны от особенной ласки и заботы, которых не получал раньше. Например, от первой течки, проведенной с альфой. — Чимин пусть и дальше тянет, — продолжает Дасон, — у него как раз Гоюн на подхвате есть. — Не будь таким жестоким, — поморщился Хваён. — Ты хотя бы разберись, к кому сам Чонгук испытывает чувства. Может быть, вы оба ему не нравитесь. — Значит у меня есть шанс, потому что я бездействовать и сидеть сложа руки, как наш будущий вожак, точно не собираюсь, — альфа хлопнул себя по коленям и быстрым глотком допил остатки чая, оставив своего папу одного на кухне, в раздумьях и тишине. Чонгук проснулся первым. Он сразу же шумно зевнул в руку Юнги и вылез из его кровати, чтобы перебраться в свою, чуть более просторную и удобную. Он даже растопил печку и умылся прохладной водой, вернувшись в постель, надеясь поспать еще немного. Его планам не суждено было сбыться — стук в окошко у входной двери заставил раздраженно пнуть одеяло ногой, отбросив его подальше от себя. Встав с постели, Чонгук подхватил свитер, чтобы надеть на ночную рубашку, и быстро выглянул в окно, чтобы понять, кто к ним пришел. Тэхен обычно не стучался, заходил спокойно, убирал обувь к печке, а куртку на крючок, и сразу шел к Юнги. В этот раз стучался… Дасон. Чонгук вздрогнул от очередного стука и широко распахнул дверь, едва не выскочив на крыльцо. У него из-под свитера торчала ночная рубаха, а волосы до ужаса растрепались — две косички превратились в пушистые жгутики. — О, так вы спите? — мягкий и тёплый голос альфы мгновенно пробудил омегу. Дасон улыбнулся, рассмотрев пушистые волосы Чонгука, и смело протянул ладонь к ним, чтобы заправить за ушко. Чонгук все еще смотрел широко распахнутыми глазами, ощущая тепло крепкой и сильной ладони на своей щеке. — Доброе утро. Голос Дасона был веселым из-за реакции Чонгука. — Доброе… утро… — Это тебе, — альфа протянул своеобразный букет вперед. — Мне? — Тебе, — терпеливо повторил Дасон, — зашел пожелать тебе доброго утра. — Зачем? — Чонгук прищурился: этот букет едва помещался в одной руке, пришлось обхватить двумя. — Чтобы ты улыбнулся. Захотелось просто поднять тебе настроение, — пожал плечами Дасон, — не нравится? Чонгук опустил взгляд на красивые сухие веточки и стебли и ласково улыбнулся. В груди поселилось волнительное тепло, а в душе запузырилось счастье, прямо как горячая вода в огромном чугунке. Это было волнительно приятно. Волнительно, потому что необычно, а приятно — потому что это добрый поступок от человека, у которого в крови заложена цель защищать омегу, оберегать и спасать от всех бед. — Нравится, — скромно признался Чонгук, заалев щеками. — Отлично. Зайду сегодня за тобой, помнишь? Вечер с песнями. Дасон весело подмигнул и шустро спустился со ступенек. Он дошел до забора, схватился за калитку и обернулся: пораженный Чонгук все еще стоял с распахнутой дверью. — Чего стоишь? Не мёрзни! Иди в дом, — подсказал Дасон. Он направился по улице дальше, только когда Чонгук закрыл дверь. Омега не сдержался — шустрым ураганом побежал в комнату Юнги и начал быстро-быстро тараторить. — Представляешь? А я дверь открываю, а он улыбается, а еще и этот букет дал, и… и волосы за ухо заправил, и щеку погладил, а у меня все горит от этого! Ты веришь? Пока Юнги жестами выманивал у Чонгука, кто и что там ему заправил, ситуация становилась понятной. Дасон к Чонгуку явно чувствовал что-то хорошее и теплое, нежное и светлое. Юнги с улыбкой полез за клубком с нитками и спицами и протянул это всё Чонгуку, смело кивнув. Он сразу сообразил, что к чему. К концу дня Чонгук почти закончил вязать небольшой цветок с белыми лепестками. В его груди все еще было тепло и нежно, приятно и невесомо от внимания и добрых слов Дасона. Он взял красивую бутылку у Юнги, поставил в нее букет от альфы и придвинул все на подоконник в своей комнате. Теперь каждый раз, когда он поворачивал голову в сторону окна, то взглядом натыкался на красивую композицию. Это сделали для него. Только для одного Чонгука. И подарили это только ему одному. Чонгук считал, что Дасон точно заслуживает вязаный цветок. Его сердце растаяло только от такого небольшого знака внимания. Чонгук еще не знал, что его действия послужат ему огромной ошибкой.***
Дасон не соврал: вторым вечером собирались более взрослые люди, и для многих принесли больше бревен, чтобы можно было спокойно сидеть у костров. Некоторые беты и омеги разливали горячие и алкогольные напитки, чтобы греться, и садились поближе друг к другу, чтобы сохранить тепло. Выпавший так рано снег удивил большинство жителей поселения. Кто-то выражал благодарность самой Луне, кто-то хвалил природу и погоду, и только Дасон засматривался на светлые волосы Чонгука, сравнивая их со снегом, не переставая нахваливать омегу. — Они очень красивые, — с улыбкой сказал Дасон, — и пахнут, как снег. — Сыростью? — подначивал Чонгук со смешком. — Свежестью, — противился альфа. Хваён пришел вместе с Хосоком. Омега сел рядом с мужем и набросил принесенный из дома плед на колени, прижавшись к боку альфы. Он перевел взгляд на вожака: в его морщинистом лице можно было увидеть тени от костра и бесконечное горе от утраты. Там плескалась бездна боли, из которой Джено не планировал выбираться. Он полностью погряз в этом. Его волк готов был выть от боли с каждым новым прожитым днем. Время не притупляло боль, а наоборот — все больше и больше давило и сжимало в тиски. С каждым новым утром Джено просыпался с мыслью, что Джиана больше нет. Нет его доброй и сонной улыбки, смелого и бойкого голоса и порой виноватого взгляда, когда он говорил лишнее на людях. Второй день обычно начинал омега вожака с поздравлениями, но в этот раз была почтительная тишина. Никто не издавал громкого смеха и не спешил травить шутки, все понимающе молчали. Хваён жался к плечу мужа и кидал взгляд на старшего сына. Дасон приобнимал Чонгука за плечо, притягивал к себе и что-то шептал в ушко омеги, отчего его щеки только румянились. Наверное, осыпал разными комплиментами, захваливал и превозносил до небес. Хваён этих влюбленных волков знает: они никогда не затыкаются и готовы говорить без остановки. Реакция Чимина на это была… весьма понятной. Он был зол, раздражен и слегка ревновал. Слегка, потому что еще не чувствовал сильной любви к омеге. Ему было неприятно, что Чонгук сидит вместе с Дасоном — подальше от него. Чонгук с ним даже не поздоровался. Он не поприветствовал его и не одарил своей улыбкой. Чимин хотел увидеть взгляд омеги, поприветствовать его и поговорить с ним, но к нему на контакт просто не шли. Его увели из-под носа. Нагло и слишком быстро. Дасон этим не храбрился. Действительно чувствовал к омеге влюбленность, на остальных даже не смотрел. Первым запевать традиционные песни начал лекарь. Хваён затянул чистым, светлым и простым голосом спокойную песню, медленно растягивая слова, прикрыв глаза. Джено посмотрел на него с благодарностью — у самого не хватило духа начать. Когда первый куплет Хваён допел, песню подхватили другие омеги. Их тонкие голоса, высокие и звонкие, мелодичные и спокойные смешались вместе. Заканчивали петь уже вместе с альфами; их голоса были серьезно хмурыми и яркими, чуть бодрыми и громкими. От тихих и спокойных песен они переходили к более веселым и мелодичным. Чонгук не знал ни одной песни. Народ продолжал перебирать слова, как струны. — Мне очень нравится здесь, — признался Чонгук, улыбнувшись Дасону. — Оставайся здесь, — альфа прижался щекой к чистым светлым волосам, — со мной. Щеки омеги вновь разрумянились от прилива чувств. Он положил ладонь на грудь и спрятал стыдливый взгляд, но его окликнули. — Чонгук, а у вас в поселении вы с другими омегами пели песни? Из-за того, что большинство жителей начали пристально и внимательно смотреть, Чонгук смутился еще сильнее. Он нашел защиту в Дасоне, прижался к его боку и кивнул. — Да. Только одну. — Споёшь? — омеги улыбнулись. Чонгук перевел взгляд на вожака, словно так спрашивая его разрешение. Петь совсем одному при таком большом количестве людей очень смущало Чонгука, но когда он увидел согласный кивок от Джено, то волнение еще крепче засело в груди. Его ладони мгновенно вспотели, а сердце шумно застучало в ушах. Он глубоко вздохнул, плотно закрыв глаза, и под треск веток и дров мелодично затянул песню, которую знал. Пел с закрытыми глазами — не хотел смотреть на людей и боялся ошибиться. Дасон поглаживал его ладонь, пока Чимин изумленно смотрел на Чонгука — он даже и не думал, что омега умеет настолько красиво петь. Его голос струился лёгким шелком, как ленточки, и был мягким, словно взбитая перед сном подушка волчонка, и его голос был сладким, как если окунуть абрикосы в мед. Чимин поражено вздохнул. Первым хлопать начал Джено, как только песня закончилась. Чонгук может и не знал, но он пел колыбельную — спокойную и тихую. Чимину захотелось сказать нечто приятное и похвалить голос Чонгука, но он не успел. И понял это ровно в ту минуту, когда Дасон потянул Чонгука в первый поцелуй. Столкновение губами произошло без злого умысла, но вызвало восторженные возгласы. Хосок перевел взгляд от сына к мужу, удивленно дернув бровями, а Хваён волнительно посмотрел на Чимина. Да, для альфы это было слишком неожиданно. Как и для Чонгука. Он вцепился руками в куртку Дасона на груди и плотно зажмурился. Воздуха не хватало, поэтому Чонгук мягко распахнул губы, и Дасон утянул его в более глубокий поцелуй. Он мазнул кончиком языка по холодным губам, и Чонгук вздрогнул от неожиданности. Поднять взгляд на людей он больше не смог. Смущенно вжался лицом в чужую грудь и уловил шепот около своего ушка. — У тебя очень красивый голос, Чонгук, — Дасон мягко подбадривал, — не бойся, всем понравилось. Чонгук понял одно: пора. Он вытащил из кармана небольшой вязаный цветок и сам вложил его в ладонь Дасона, крепко зажав пальцы альфы. Он отдавал ему самое ценное, что у него было. Дасон это покорно принимал. Он прижался поцелуем ко лбу Чонгука, заглянул в глаза немного позже и улыбнулся. — Ты мой, Чонгук. Будешь моим. Приятные слова грели душу. Чонгук не понимал, что ждет его дальше и как все это будет проходить, поэтому волнительно всматривался в лицо Дасона. Рука альфы мгновенно оказалась на его талии и плотно засела там до самого конца вечера. Чимин видел все. И смущенно вложенный вязанный цветок, означающий желание омеги провести течку именно с этим альфой, и этот поцелуй на виду у всех. И то, каким взглядом осматривал Дасон Чонгука. Рядом отец улыбался Гоюну, сидящему совсем близко, говоря о том, что в сегодняшний вечер омега выглядел очень хорошо. На Гоюна Чимин не смотрел. Он предпочитал не отводить взгляда от смущенного Чонгука. Он влюбился в Дасона? Поэтому больше не смотрит на него? А как же… тот день, когда он спас омегу? Когда он отвязывал его от дерева и успокаивал от эмоционального плача? Когда он нес его на руках к домику своего папы, потому что его ноги были безобразно изранены? Как же то, что он дарил ему свое тепло? Чонгук жался к нему там, в холодном подвале, и даже не помнил, что бредил во снах. Он просил отпустить его, не трогать, не бить, и он часто надрывался в плаче, пока волк Чимина клал голову на судорожно вздымающуюся грудь и лизал аккуратно чужие руки. Как же то, что ему приходилось быть рядом, когда Юнги или Хваён обрабатывали его раны? Чонгук боялся всего, и его нужно было аккуратно держать, и Чимин мягко поглаживал его тонкие и худые запястья, разминая холодную кожу. Куда же пропало все это? Стёрлось из воспоминаний от яркой симпатии Дасона? Чимин бросил взгляд на Хваёна. Он бы не хотел обвинять, потому что понимал и сам, что затянул с этим и просто упустил омегу, но Дасон был сыном Хваёна. Сыном того человека, который был близок, как родной папа. Хваён это тоже чувствовал. Одними губами он прошептал Чимину «прости» и больше не знал, что говорить. Вечер закончился для Чимина грустно.