***
Солнце прорезается ярким лучом в щель меж стеной и тонкой занавеской, свет скользит по щеке, греет своим жаром лицо. Арсений отворачивает голову, отодвигается чуть дальше от окна, заползая поглубже в объятия спящего Антона. И как всё пришло к тому, что Арсений сейчас чувствует? В целом-то всё ясно, конечно, только вот кажется неуместным. Какие к чёрту влечение и влюблённость в условиях теперешней ситуации? К чему это всё? С другой стороны, любая трагедия, особенно если она такая массовая, сбрасывает с человека всю лишнюю скорлупу, отбрасывает лишние сомнения, всё становится в разы проще в понимании людей вокруг и собственных чувств. Метания из стороны в сторону — вот что на самом деле неуместно в их реалиях. Жизнь ведь не останавливается. Да, случилась эпидемия, они стараются выживать, но жить и чувствовать не перестали. И взволнованно трепещущее при взгляде на лицо Шаста сердце — тому подтверждение. Но Арсений, наверно, не был бы собой, если бы не усложнял всё для самого себя. Он выпутывается аккуратно из чужих рук, выскальзывает из-под одеяла, одевается быстро в повседневную чистую одежду. Когда копошится на выходе из дома, слышит, как окликает из другой комнаты голос Майи, спрашивающей шёпотом, кто именно проснулся. — Доброе утро, — улыбается нервно от осознания собственного положения Арсений, замирая в проходе в чужую комнату. Майя кивает ему с улыбкой, видно, что проснулась уже минимум час назад, привела себя в порядок, застелила кровать, переоделась из пижамы. Она читает какую-то книгу, сидя на своей кровати, подзывает Арсения к себе, просит присесть за столом, поговорить с ней. — Отдохнула? — Да, вполне, — кивает Майя, загибая уголок страницы и прикрывая книгу, откладывает её на стол. Арсений читает название на обложке: «Русская Троя». Авторство Харитон Бродячий. — Что-то историческое? — Отчасти историческое, отчасти… Политическая публицистика, если можно так назвать, — кивает Майя. — Читаешь, чтобы вспомнить о проблемах прошлого мира? — удивлённо спрашивает Арс. — Скорее для того, чтобы найти ошибки, несостыковки, — пожимает плечами Майя. — Что-то, с чем можно было бы поспорить, то, с чем буду несогласна. — Как историк? — И как историк в том числе, — вздыхает тяжело Майя, смотря грустными глазами на обложку книги, где нет никаких рисунков, ничего, кроме названия и имени автора. — Ты не читал? — Кажется, я знаю, знал этого автора, — кивает медленно Арс. — Читал что-то от него. — И что о нём думаешь? — Я плохо помню, что именно читал. Но чувство доверия есть где-то на уровне подкорки, значит, мне нравилось и я был согласен. — Хочешь почитать? — предлагает Майя, протягивая книгу. — А ты… — Я уже сто раз её прочитала, едва ли не наизусть знаю, — горько усмехается она. — Бери, если хочешь. Мы все заспались сегодня, уже почти обед, но нас никто не трогал. Пойду поговорю со Стасом, а ты отдыхай, нам всем сегодня выделили выходной. Арсений кивает понимающе, улыбается Майе, которая перед уходом из комнаты сжимает осторожно его плечо. Слышится, как вышли из дома. Арсений подбирает пальцами со стола оставленную ему книгу, пролистывает, просматривая на предмет картинок или фотографий, даже находит несколько фото. Заброшенное здание с вывеской «музей детства». Заволакивающие небо облака дыма из полосатых красно-белых труб за колючей проволокой. Чьи-то дорогие часы, их стоимость и рисунок того, как выглядели бы школы одного города, если бы хоть часть денег от этой стоимости направили на помощь. Арсений вспоминает эти картинки, эти фотографии, он их видел, точно видел. Выходит, он всё-таки читал у этого автора именно эту книгу. И стоит пробежаться глазами по случайно открытой странице, как становится ясно: наверняка читал. Очень знакомые строчки, слова, знакомые едкие замечания и пропуск информации сквозь призму едкого сарказма и чёрного юмора. Тяжело, горько, болезненно. Точно читал. «Говоря о теперешней власти большей части стран постсоветского пространства, хочется лишь злиться и орать в подушку. Пока нам сводит скулы от бессилия и злой усталости, им сводит скулы разве что от кокаина. Уровень безответственности давно перешёл ту черту, когда вообще можно использовать слово «безответственность» и любые однокоренные. На большую часть из нас уже настолько давно и глубоко плевать, что, объясняясь по новостям, они даже не думают о том, чтобы озаботиться правдоподобностью лжи. Правдоподобность лжи звучит парадоксально, но тем не менее она существует. Но только не здесь. Сегодня мы слышим одно объяснение, завтра «ну да, немного по-другому было», послезавтра «всё вообще не так было, как вы смеете открывать свой рот?!». И на равнодушии и неприязни по отношению к собственным народам они ещё и наживаются. Я работал и работаю с разными людьми, из разных сфер, с разными взглядами, но в чём мы все абсолютно солидарны, так это в своей упрямой вере, что необходимо что-то менять. Что именно? Всё. Потому что прогнило всё». Арсений прикрывает книгу, вздыхает тяжело, растирая пальцами виски. Нельзя начинать утро с такой литературы, точно нельзя. Поэтому и пытается найти в комнате Антона и Майи что-то другое, залезает в шкафчики стола в поисках литературы, которая не вгонит его в депрессию. Но кажется, у Майи и Антона какая-то гиперфиксации на этой и подобных темах, потому что книг политической публицистики очень много. Среди них из художественных лишь те, которые уже прочтены Арсом за время его выздоровления после прибытия в лагерь. В ящике стола со стороны кровати Антона находится много книг на тему психологии, что, впрочем, вполне предсказуемо. Какие-то из них уже зачитанные до потрёпанных страниц, какие-то будто бы и не открывались. Открывая выдвижной ящик с левой стороны стола, Арсений замирает, хмурясь. Вытягивает из стола свою собственную записную книжку, та, которая была у него до попадания в лагерь. Откуда?.. Арс вспоминает, что эта записная книжка была взята им с собой из хижины, он нёс её в рюкзаке, а схватили его в городе ублюдки как раз с рюкзаком. Значит, у них Антон и нашёл её. Хотя, скорее, нашли Арсов рюкзак, в который были собраны упаковки с крупой. А уже в рюкзаке позже нашлась записная книжка Арсения. И хотелось бы скинуть на то, что никто же не мог знать, что это принадлежало ему, но вообще-то нет! Он всегда свои ежедневники и блокноты подписывает, и этот тоже подписан. Но Антон никогда не упоминал о находке Арсового ежедневника, не говорил, что нашёл его записи. И это напрягает. Шаст знал о нём многое с самого начала, потому что через записи уже познакомился с содержимым его головы? Так, получается? Хочется, конечно, спихнуть на то, что Антон мог не заметить подпись, сначала прочитать всё, что здесь написано, и только потом понять, что это Арсовы мысли и наблюдения, его дни и чувства. Но в это верится слабо. И более сильную тревогу вызывают ещё два факта. Первый: в его ежедневнике выделены какие-то фразы, подчёркнуты карандашом, хотя Арсений уверен, что не подчёркивал ничего. А второй: прямо под его ежедневником в этом же самом ящике лежит книга, название которой Арса реально напрягает. «Психологическая манипуляция. Виды, способы, защита». Арсений пытается проанализировать те строчки собственных записей, которые подчёркнуты точно не его рукой. Почему выделено именно это? Арсений не очень понимает. Поэтому и отвлекается быстро на книгу, вытаскивает её аккуратно из стола и открывает на странице, на которой заложена сложенная бумажка. Раздел: «Способы манипулирования по Харриет Брейкер». Усаживаясь на край кровати, Арсений бегает глазами по странице, хмурясь и пропитываясь большей тревогой. «Положительное подкрепление: обеспечения человека теми ценностями, в которых он испытывает наибольшую потребность, хвалить, выражать ярче эмоции, изображать эмпатию». «Отрицательное подкрепление: избавить субъект манипуляции от пугающего, мешающего фактора в качестве награды». «Неустойчивое подкрепление: демонстрация субъекту манипуляции того, что будет в случае непоминовения, агрессивная реакция на сопротивление и извинения после вспышки, чтобы оправдаться чаще со словами рода «я же о тебе думаю», «так лучше для нас всех» и тому подобных. Так же череда положительных и неприятных моментов в общении, когда манипулятор словно бы пропускает свою жертву через контрастный душ, то внезапно открывая что-то личное о себе, то резко, безосновательно отстраняется». «Наказание: прямые, открытые угрозы жертве маниупляции, ругань, давление на чувство его достоинства, психологическое подавление в случае невыполнения того, что требует манипулятор. Или же скрытое: напускная обида, игра в «молчанку», демонстративное «я не хочу с тобой разговаривать», лишение жертвы манипуляции той комфортной среды общения, доброжелательной маски, которую манипулятор искусно выстраивал под её личность». «Травмирующий одноразовый опыт: сильная вспышка негативных эмоций, направленная на жертву. Как правило, грубое словесное оскорбление, но бывает и применение силы, удар, пощёчина, агрессивное нарушение личных границ жертвы, хватание за руку, одежду. Порча имущества жертвы манипуляции в ходе выплеска эмоций. Таким образом манипулятор устанавливает господство, доминирование над своей жертвой, показывая, на какую жестокость он способен в случае сопротивления ему. Окончательное поглощение воли своей жертвы». Арсений пробегается снова и снова глазами по тексту на странице, на которой была закладка (!), книга стояла со стороны Антона, это точно читал и изучал он. И эта книга лежала ровно под записной книжкой Арса, которую Шаст почему-то решил ему не возвращать и даже не подумал хоть упомянуть о ней. Ещё раз пробегается глазами по подчёркнутым собственным строкам, пролистывая ежедневник. Записи наблюдений за окружающим миром, собственная классификация заражённых, подсчёт дней, всё это мало интересовало Антона, потому что это не подчёркнуто. Подчёркнуты тоскливые мысли, обрывки воспоминаний, греющих Арсения одинокими зимами на протяжение четырёх лет. Подчёркнуты тоскливые мысли, где Арс писал о том, о чём скучает, чего ему не хватает, чего бы он хотел и чего до одури боится. «... доброжелательной маски, которую манипулятор искусно выстраивал под её личность». Арсений не хочет думать о том, о чём думает. Не хочет это понимать и принимать. Снова пробегается глазами по пунктам психологической манипуляции по Брейкер, читая название и краткое описание. И вспоминает определённые моменты. Положительное подкрепление. Шаст постоянно говорил о том, что в лагере Арсений больше не будет один, здесь он может всем доверять, что было Арсу жизненно необходимо после четырёх лет одиночного выживания. Антон его хвалил, поощрял за каждое хорошо выполненное задание. Он узнал о том, по чему Арсений скучает и моментально предложил это «исправить»… Отрицательное подкрепление. Антон согласился убить ублюдка, который был в числе тех, кто Арса мучил и насиловал. Вогнал в него свою арматуру, не думая и не колеблясь ни минуты. И смотрел он тогда именно что в глаза Арсения… Неустойчивое подкрепление. Антон то открывает о себе что-то, совершенно не заботясь о том, к месту ли это. Открывает, не думая, какие эмоции может своим откровением вызвать, а потом снова закрывается, отстраняется, словно бы показывая, что если продолжишь нормально себя вести, то в будущем сможешь узнать что-то ещё, но а пока хватит. Наказание и одноразовый травмирующий опыт. Лишь один раз Арсений всерьёз пошёл против решения Антона, в тот момент, когда требовал отправить кого-то из лагеря. И одного раза хватило, чтобы испытать на себе в полную меру то, что будет, если излишне своё упорство проявишь. Шаст и накричал на него, и оскорбил, и говорил грубо, и тягал его как нагадившего на пороге кота за шкирку, тыча носом в то, что было сказано, сделано не так. Сказать, что Арсений сейчас злится и чувствует себя использованным, преданным, — это не сказать ничего. И Антон, проснувшийся, замерший в проходе своей комнаты при взгляде на Арса с книгами, появился максимально не вовремя. Хотя отчего же не вовремя? Очень даже вовремя! В самый раз, чтобы высказать всё, что о нём думает! — Ничего не хочешь сказать? — усмехается косо от зашкаливающего раздражения Арсений, вздёргивая сразу двумя книгами: своей записной и печатной про психологические манипуляции. — Какие-то оправдания? — Для начала доброе утро… — Не беси меня, — шипит резко Арсений, сужая на Шаста глаза. — Какого хрена? — Ты… — Неправильно понял? — вздёргивает одну бровь Арсений, испепеляя Антона глазами. — Вырываешь из контекста, я хотел сказать, — качает головой Шаст. Он старается выглядеть спокойным, смотрит на Арсения прямо, твёрдо. Только вот прямая спина его напряжение выдаёт, потому что обычно Антон сутулится, а показательное выпрямление позвоночника выглядит подсознательной попыткой выглядеть больше в глазах нападающего. — Вырываю из контекста, — кивает, кусая щёку изнутри, Арсений. — И какой же контекст? Контекст «вплести новичка в систему, сделав его удобной куклой»? — Что ты вообще… — Сука, а ведь Ира предупреждала, говорила, что ты в голову залазишь, но нет, не придал значения, — разводит с горьким смехом руками Арсений. — Послушай… — Но сейчас ты скажешь, что Ира — последний человек, к которому надо прислушиваться, ведь она «сломанный человек». Но по факту ты говоришь так, сделал её в глазах всего лагеря психованной только лишь потому, что она на твои махинации не поддаётся, да? Я прав? — Не знаю, что случилось с твоим доверием… — Не знаешь? — взрывается громче горьким смехом Арсений, взмахивая своей записной книжкой. — То есть, не прочитал, да? — Ты не писал об этом… — Какая жалость! — Ты вырываешь всё из контекста! — пытается хоть пару слов в своё оправдание вставить Антон, но с Арсением, когда он уже на эмоциях, как выяснилось, перебивать и говорить что-то своё слабо получается. — Из какого контекста, Шаст? — наступает на замершего в проходе Антона Арс. — Из контекста того, что манипулировать мной, моим видением тебя и всего в этом месте было якобы необходимо? Из контекста того, что ты пользовался всем, что замечал во мне, в своих целях? Из контекста того, что я мог стать второй Ирой, которая бы тебя читала в отличие от всех остальных? — Прекрати меня каким-то бездушным злодеем делать! — вспыхивает Шаст, всплёскивая руками, обозначает расстояние, не позволяет ближе к себе подойти. — Манипуляции бывают разные, Арс, и… — Сука, то есть, ты даже не отрицаешь! — Не отрицаю, огромная доля общения людей — это манипуляции того или иного рода! Но всё не сводится к тому, что тебе пытаются промыть мозг или сделать из тебя, как ты это назвал, «удобную куклу»! — Вот как? И для чего же это делал ты? — оскаливается зло Арсений. — Знаешь, а мне даже плевать, потому что твои мотивы меня мало волнуют в этом моменте. Факт остаётся фактом. Ты меня обманул, ты залез мне в голову и успешно… — Да не залезал я тебе в голову! — Не перебивай меня, — шипит раздражённо Арс, тыча пальцем в чужую грудь. — А знаешь, кажется, у меня сложилась картинка. Я точно тебя где-то видел, и лицо у тебя прямо для СМИ, и наверняка с этим была связана твоя прошлая деятельность. Как же, блять, я НЕ удивлюсь, если окажется, что о пропаганде и психологии ты знаешь так дохера, потому что сам этим пользовался! Вспомнить всё и картинка в голове становится яснее, ты же однозначно был кем-то из тех, кто промывал людям головы и пользовался этим! С чего я взял, что ты был на одной стороне с теми, кого упоминал, ты же не разу этого не говорил, работал с ними, не значит, что был на одной стороне! И говорил ты только то, что я хотел услышать. — У нас единые взгляды, я говорил то, что считал правдивым, — загорается чужим раздражением Шаст. — И то, что ты сейчас пытаешься сделать из меня врага, лишь проекция какого-то старого, травмировавшего тебя опыта, который до сих пор на тебя влияет! — Но ты бы и это изменил, да? — с вызовом спрашивает Арсений, прожигая глазами. — Я не хотел тебя «менять», я хотел помочь! — Как же, где-то я уже такое слышал, — кривя губы, выдавливает из себя Арсений. — Точно был одной из крыс старой системы… — Я был..! — Мне плевать, кем именно ты был, — шипит, перебивая, Арсений. И стоило бы обратить внимание, что реакция Антона совершенно не похожа на наигранные эмоции, стоило бы заметить, что реагирует он на «неугодное» совсем не как манипулятор, наказывающий за неверное действие, реакцию, слово. Стоило бы заметить, что эти слова Антона ужасно зацепили и ранили, обидели. Но Арсу не до этого, он свои выводы сделал, а перестраивать собственные умозаключения и убеждения никогда не было чертой его собственного характера, в который пытались безбожно влезть посторонним влиянием. Арс забирает свою записную книжку, книгу по психологии отбрасывает на кровать Антона. Вот с этим пусть и спит, а не к Арсению за «утешением» приходит, пускай свою сранную психологию обнимает и на грудь к себе кладёт. Книгу, которую дала почитать Майя, забирает. — Вот этому человеку я верил, — шипит Арс, тыча обложкой в лицо Антона. — Иронично… — слышится обиженный шёпот за спиной, когда Арсений выходит из комнаты. Арс оставляет забранные книги у себя на столе, накидывает быстро на себя куртку, обувается и, чтобы ни в коем случае не пересечься с Шастом ещё раз в ближайший час, вылетает из дома стрелой. Ввязывается в помощь лагерю, разговаривает с Майей и Даней, встречается со Стасом, который выглядит сегодня лучше, успокоился. Он извиняется перед Арсением за вчерашний вечер, они все дико перепугались за детей, весь день их искали. Усталость и страх выбивает из людей не самое хорошее на поверхность, и Арс был прав, Шаст в целом молодец. Только вот сегодня Арсений не в настроении слушать что-либо о молодце Антоне, поэтому, сжато улыбаясь, извиняется перед Шеминовым и уходит помогать Ире с дровами. Выбирает именно Иру по понятным причинам, именно она его предупреждала насчёт Антона, именно она обратила внимание на опасность этого человека. Контекст! Какие к чёрту тут могут быть контексты?! Наслушался Арсений в прошлом мире о… Блять, вот даже это «прошлый мир», это словосочетание, придуманное Антоном, а Арсений уже только его словами, его формулировками и мыслит. Забрался в голову, как и предупреждала Ира. Арсений раскалывает колодки срубленных деревьев, которые ему подкатывает Ира. Подходит Шаст, пытается что-то сказать, навязаться с помощью в виде сгружения наколотого в тачку. Арсений передаёт ему топор и сразу же уходит в поисках другой работы. Думает ли он о продуктивности и равномерном распределении рабочих в труде сейчас? Конечно, нет, ему просто хочется быть как можно дальше от Антона. Уходит к Дане, который помогает Серёже на кухне, чистит вместе с ними картошку и морковь, абсолютно не слушая, о чём говорят эти двое. Всё продолжает мысленно повторять прочтённые абзацы из книги по психологии, всё повторяет подчёркнутые чужой рукой собственные строчки. Злится. Причём в равной степени что на Шаста, что на себя самого. Потому что успел привязаться, успел почувствовать что-то к этому человеку. И вот, пожалуйста, как всегда! Браво! Снова приходит Шаст, начинает о чём-то говорить с Серёжей, стоя у Арсения за спиной. Пырнуть бы его ножом в ногу, ей Богу, что он за Арсом увязался теперь провинившимся псом! Хотя о чём речь, о какой вине? Небось только расстроен тем, что его скрытое влияние перестало быть скрытым, и пытается реабилитировать себя в глазах Арсения. После прикосновения стоящего сзади Антона к плечам злость вскипает с новой силой. И чтобы не проткнуть ножом, в целях всеобщей безопасности Арсений передаёт ножик Антону и говорит, чтобы занялся работой, а не чесал языком, стоя без дела. И снова уходит. Взволнованный взгляд Дани и Серёжи благополучно игнорируется. Дальше Арсений находит работу у Савицких, которые сейчас занимаются развешивание постиранного с утра белья. Буквально отбирая тазики с одеждой, навязывая свою помощь с раздражённой улыбкой, Арсений эту работу у Савицких нагло забирает. Развешивает на натянутой веревке меж домами мокрые майки и штаны, кофты и носки, прикрепляя прищепками. И снова к нему подходит Антон. И прицепить бы его к этой верёвке этими прищепками, чтобы на месте остался и перестал за Арсением ходить. Сил на него нет. — Что ты за мной ходишь? — вскипает Арсений. — Я чувствую себя виноватым, — шепчет Антон, смотря уязвлённо. — Вот как? Я очень рад, — шипит Арс, всовывая в руки Антона таз с оставшимся бельём. — Работай. И куда уйти теперь, за какую работу взяться, Арсений не знает, стоит на месте, ворочая головой из стороны в сторону в поисках занятия, лишь бы от Шаста куда-то сбежать. — Мне казалось, я тебе нравлюсь… Зря Арсений не отошёл от него сразу, зря остался в близости с тем, кто вызывает сейчас в нём бурю раздражения одним лишь своим словом и присутствием неподалёку. — Ты много о себе думаешь, Шаст, — выдавливает с раздражённой улыбкой Арсений. — Ты не в моём вкусе. — Ты отталкиваешь меня от себя, не давая даже слова в своё оправдание вставить… — Мне от тебя никаких оправданий не надо. Вот и вся отгадка. Никаких сложных формулировок кроссвордов, Шаст. Мне просто. Ничего. От тебя. Не нужно. Ты мне не нужен. Антон на глазах гаснет окончательно. И ничего не разглядишь в глазах за опущенными веками, и не прочтёшь ничего в поджавшихся губах. И от этого зрелища колет что-то болезненно в груди, скручивается холодно, и вину начинает чувствовать Арсений, хотя не должен, точно не должен. Не должен же? Только очередная манипуляция и ничего больше, наигранная обида, попытка вызвать чувство вины. Арсению не должно быть до этого дело, но дело явно есть. И это бесит. Не найдя себе больше работы, заходит домой за книгой и, пока никто не видит, не смотрит на него, уходит в сарай. Буквально прячется там ото всех, оставаясь в компании одних только животных. С ними сейчас проще. Псы и кошки поддерживают, греются о ноги, не разглядывая поступки и реакции под лупой. Козы и лошади не поджимают обиженно губы. Так и проходит время до ужина. Слышится с улицы крик Стаса, чтобы все, кроме смотровых на постах, шли к костру есть, пока не остыло. Арсений дочитывает быстро абзац, запоминает страницу и, прощаясь с сегодняшними своими друзьями в виде животных, выходит из сарая. Перед тем, как пойти к костру, заходит домой, чтобы оставить книгу на столе. — Мне не нравится твоё настроение, — слышится из соседней комнаты. — Не смотри, — отмахивается от замечания мамы Шаст. — Антон, я знаю этот взгляд, что случилось? — Я тебе нужен? От этого тихого и болезненного вопроса у Арсения в момент сворачиваются в замёрзший комок все внутренности, обжигает глаза. Он хватается рукой за своё лицо, зажимает рот, чтобы спрятать дрожащий испуганный вздох. — Что ты говоришь такое? Конечно, нужен, — оторопело шепчет Майя. — Что у тебя в голове, Тош? — Устал… Арсений спешит выйти из дома, так же тихо, как и зашёл. Сидит на крыльце, натягивая на ноги ботинки, шнурует дрожащими пальцами. Что это было? Антон выходит из дома. Не останавливается больше рядом с ним, не пытается коснуться, не пытается заговорить. Проплывает мимо Арсения молчаливым и пустым призраком, даже не смотрит. Проскальзывает тенью к костру. Он уселся подальше от огня, подальше от большей части лагерных, отстранился от всех, закрылся будто бы в какой-то раковине и не слушал даже краем уха то, что обсуждали другие. — Арс, садись, — утягивает за рукав Даня к себе на бревно у костра. Арсений будто бы на автомате каком-то, усаживается рядом с Даней, не отводя взгляда от посеревшего Шаста, а тот, видимо, услышав его имя, поднимает глаза и смотрит всего пару мгновений, но от каждой секунды Арсу становится паршивее и паршивее. Они не пересекаются глазами, Антон зрительного контакта избегает, но он смотрит куда-то Арсению в грудь, бросает короткий взгляд на сидящего рядом Даню. Арсений не уверен, игра теней от света костра или это действительно было, но ему кажется, что он только что увидел, как задрожала мелко у Антона нижняя губа, которую он тут же поджал, уводя взгляд в землю. У Арсения никогда не было друзей. У Арсения были проблемы с общением в семье. У Арсения постоянно были неудачи в романтических отношениях и попытках наладить хоть какой-то контакт с коллегами. Ещё до начала эпидемии на самом деле началось это одиночество, задолго. И почему-то в выражении лица Антона сейчас видятся знакомые зависть, ревность и обида, с какими Арсений смотрел на человека, с которым пытался подружиться, но ничего не получалось. Раздражение и злость отходят, а вот паршивость на сердце остаётся, кошки скребут на сердце при взгляде на сгорбившуюся чужую фигуру, ковыряющую нервно ногти. Кто из них всё похерил? Арсений своими словами и реакцией? Своей вспышкой и проекцией прошлых травм и боли на Антона? Или всё-таки Антон, который манипулировал и вытягивал сведение об Арсении не только из шпионки Савины, но и из личных записей Арсения? И наверняка у обоих найдутся причины. Но причины — не оправдания, Антон сам говорил. И снова понимание, что мыслит чужими высказываниями, вызывает злость. И снова Арсений не понимает, на кого больше злится. — Ты должен был сразу сказать! — взвывает, разносясь плачем, Маша. Арсений вздрагивает испуганно, не понимает, что происходит, что он за своими мыслями и чувствами упустил. Стас пытается успокоить женщину, а та только громче голосить начинает, ударяя в грудь Шеминова. — Может, он бы выкарабкался? Может, у него бы получилось справиться с болезнью?! — Ни у кого не получается, Маш, — встаёт на ноги Даня, оттаскивает Машу за плечи от Шеминова, который виноват лишь в том, что озвучил новость о смерти Ильи и Бори. — Если бы мы их не добили, они бы умирали долго и мучительно! Ты хотела бы, чтобы с Борей это произошло? Хотела бы ему такой не смерти, не жизни? Я добил их в целях… Даня не договаривает, потому что Маша вписывает ему звонкую пощёчину, и снова срывается на плач, игнорируя попытки Оксаны и Андрея достучаться до неё. Даня только крепче сжимает кулаки, делая шаг назад, качая головой в бессилии. Взгляд сам перетекает к Антону. За всё время если и случались какие-то ссоры, конфликты, эмоциональные вспышки, всё это в момент регулировалось им. Шаст успокаивал, мирил, сбавлял градус напряжения, даже в шутку чью-то ссору мог перевести. А сейчас даже не смотрит. Ни на рыдающую Машу, ни на Даню, ни на Шеминова. Сидит глухой стеной, чуть покачиваясь из стороны в сторону как в каком-то трансе, будто бы на границе сна и бодрствования. Перехватывают взгляд взволнованные глаза Майи, она будто бы одним только выражением лица задаёт Арсению вопрос о том, знает ли, что случилось с Антоном. И хуже становится от осознания, что да, знает. — Шаст, ты не хочешь вмешаться? — спрашивает без раздражения или намёка на претензию Стас, дотрагиваясь до плеча Шаста осторожно, прекрасно видя, что Антон в каком-то «не том» настроении. — Нет. Не хочу, — говорит Шаст, отчего буквально весь шум у костра затихает взволнованно, будто бы даже дыхание все задержали. — Я устал во всё вмешиваться. Какой от этого смысл вообще? Чтобы что? Получать от всех в итоге осуждение и обвинение во всём? Чтобы слушать какой я херовый? А мне в прошлом мире этого прямо не хватило, думаете? Мало меня дерьмом поливали? Нет. Спасибо. Хватит. Я пас. Ебитесь сами. — Шаст! — возмущается вдогонку ушедшему от костра Антону Стас. — Какого хера??? — вздыхает он тихо, убегая вслед за скрывшимся за дверями дома Антоном. И снова у костра становится шумно. Маша уходит домой, её провожает Оксана и Ира, а все остальные, весь лагерь обсуждает то, что сказал Антон. И слушать про то, что Шаст, видимо, сдался, скинул с себя ответственность, о которой всем говорит, отказался помогать, подставляя доверие всех… Арсению это слушать невыносимо. — Со мной, — шепчет отчего-то раздражённо Олеся, утягивая Арсения за руку за собой, отводит его подальше от остальных, заводит за свою хижину. — Что..? — Я сказала вытянуться в плюс вслед за ним, а не его в минус затянуть! — вспыхивает зло Леся, с третьего раза раскуривая сигарету… Нет, не сигарету, самокрутку. — Стоять, — шипит она, пригвождая Арсения к стене хижины, когда тот пытается уйти. — Что ты сделал? — Олесь, со всей моей благодарностью тебе за помощь, твоя вера меня искренне бесит. Плюсы-минусы, нумерология, звёзды, Таро! Я в это не верю. Не навязывай мне эту херню! Я же не заставляю тебя верить в науку? А с точки зрения науки ты не сможешь обвинить меня в каком-то… — Могу, — качает резко головой Олеся. — Я наблюдала весь вечер за ним и за тобой. Понять, что случилось что-то сугубо между вами двумя — ноль проблем. Полдня, как сказал Даня, он вился следом за тобой, а ты убегал от него. И не выдержал, сказал же что-то! Сказал что-то, что его раздавило, что его вот так к себе отнестись заставило! Минусы-плюсы, да, это всё астрология с нумерологией, только вот и огромная доля психологии в этом есть. Выдающиеся качества отдельного субъекта с особенностями психического развития. И любые качества могут проявляться по-разному, могут использоваться для разного. — О, то есть, говорю с ещё одним доморощенным психологом, да? — Я социолог, тупой ты идиот! По образованию! С магистратурой! С красным дипломом! Я работала при исследовательских институтах Москвы, составляя статистики, о которых люди вроде тебя и одним ухом не слышали! Через меня проходило столько информации, самой разной, что ты и представить не можешь. И да, работала не только с цифрами, но и с людьми, не так долго и много, но достаточно, чтобы по взгляду на двух людей понять, что между ними что-то произошло! — Может, и произошло что-то между нами лично, это сразу же делает меня виноватым в том, что он не в настроении? — пытается выставлять колючки в свою защиту Арсений. — Не тебя одного, — качает головой Олеся. — Сначала он волновался за задерживающуюся группу, а там среди людей, если ты ещё не понял, был единственный родной ему человек, его мама, — начинает загибать пальцы Олеся, прожигая Арса глазами. — Как он волновался, как он боялся, не ясно тебе? Пойдём дальше. Все ваши приключения за эти два дня, всё, что было, как его это вымотало эмоционально, не ясно? Как он перепугался за Савину с Колей, не ясно? А как он себя чувствовал, когда на него все вчера набросились по возвращении в лагерь? А сегодня ты что-то сказал. Ты попросту его добил, — шипит зло Леся, отбрасывая догоревшею самокрутку на землю, затаптывает её ногой. — Я знаю Шаста очень долго, и я знаю, как чертовски важно ему чувствовать поддержку людей. Знаю, как ему важно, чтобы в него верили. Если появляются разногласия, недовольства, он всю ответственность берёт на себя. Знаешь, как в государствах при нормальной власти случается, когда происходит война или теракт? — Что?.. — Глава страны отказывается от своего места. Приносит извинения за то, что допустил в стране нечто ужасное, не смог обеспечить гражданам безопасность. Извиняется и покидает пост главы государства. И Шаст — адекватный, правильный лидер. Который, видя, что не справляется с чем-то, или видя, что подводит, приносит извинения и отступает. Ему невыносима мысль, что он подводит, ему невыносимо ощущение, что в нём разуверились, ему невыносима мысль, что он кого-то разочаровал, не оправдал надежд. Это не про то, что стоит появиться маленькой проблеме, и он опускает руки, нет! Он до последнего борется, но когда видит, что проебался по всем фронтам, «отдаёт свой пост». Так что, блять, ты ему такого сказал, что он уверился в том, что подвёл абсолютно всех? Арсений чужого натиска не выдерживает. Рассказывает всё как есть. Про найденную записную книжку и подчёркнутые фразы, про книгу по психологии, про разговор, в котором Антон не стал отрицать то, что манипулировал, хоть и отсылался на важность какого-то там контекста. — Как же тупы люди в своей гордыни и односторонности мысли, — вздыхает, жмуря глаза, Олеся. — Манипулировал, — кивает она. — Это тебя так задело? Хорошо, — Леся бегает глазами вокруг себя, вытаскивает из стоящего рядом с домом ведра с инструментами молоток и тычет им в сторону Арса. — Что это? — Молоток… — Да что ты? — деланно удивляется Олеся. — Это инструмент. Как и манипуляция — инструмент психологии. Что я могу сделать с помощью молотка? Я могу прямо сейчас разбить тебе череп, признаюсь, соблазн велик. А могу построить дом. Могу забить гвозди. Понимаешь метафору? — Не особо, — признаётся Арсений, отступая на шаг от Леси ради своей безопасности. — Манипуляция — это лишь инструмент, это осознанное влияние через какие-то принципы работы человеческой психики на субъекта. Психопаты манипулируют жертвой, чтобы получить от неё то, что им нужно, чтобы лишить воли, к примеру. Но возьмём для примера журналистику, статью о загрязнении океана, допустим. Каждое слово, давление на чувство ответственности, фотографии страдающих от мусора морских обитателей, призыв к сортировке мусора! Что это? Это манипуляция! Вся журналистика строится в той или иной мере на манипулировании общественным мнением. Есть чёрная пропаганда, она как молоток, разбивающий головы. А есть статья с давлением на совесть, чтобы люди начали думать о том, что засирают планету! И там, и там манипуляция, Арсений, и там, и там молоток. — Хочешь сказать, что в этом случае манипулирование мной — это типа во благо было, к этому ты клонишь, да? — О, а ты сообразительный, — кивает ехидно Олеся, хлопая широко открытыми глазами. — Думаешь, ему нужно было сломить твою волю? Подчинить себе? Промыть голову? Скажи мне, ради Бога, на кой хер ему это нужно? В условиях всего, что нас окружает, в наших реалиях, зачем ему подобное? — А зачем тогда это было нужно на самом деле? — снова раздражается Арсений. — Нет, ну сказочно тупой и упрямый, — смеётся раздражённо Олеся. — Он пытался тебе помочь, — шипит она, отбрасывая молоток обратно в ведро. — Он стабилизировал твоё эмоциональное состояние после плена у тех тварей. Он плавно, чтобы не тревожить твою и так расшатанную психику, вводил тебя в здешние правила, знакомил с новой обстановкой, с окружением. Он делал то, что было нужно, чтобы тебе было комфортно, потому что такой уж он человек! Для него это важно! Он несчастный герой, неспособный быть счастливым, если страдают люди рядом с ним. И ты показал ему, что своей попыткой помочь тебе, он якобы всё только ухудшил. Ты заставил его поверить в то, что он разрушает, а не созидает. Ты — тот самый тёмный манипулятор, которого так сильно боишься, — бросает раздражённо Олеся, уходя от Арсения к себе домой. У Арса переполнена голова. Чувства по наполненности не отстают. Надо подумать.***
Дом встречает густой тьмой и тишиной. Занавески на всех окнах, кроме как в собственной комнате, занавешены плотно, свечи не горят. Арсений разувается слепо на веранде, оставляет обувь, ищет, шаря по столу ладонями, свечу и зажигалку. Находит. Поджигает перевёрнутую фетилём вниз свечу от пламени зажигалки, насаживает свечку тупой стороной на маленький колышек подсвечника, отставляет на стол. Стянув с себя куртку и шарф, забирает подсвечник за маленькую ручку, проходит как можно тише в дом, вздыхает тяжело, останавливаясь на пороге. Из-за жары снаружи дома кажется холоднее, чем на улице, но это сейчас мало волнует. Перед тем, что собрался сделать до сегодняшнего сна, Арсений переодевается у себя в комнате в спальную одежду, поправляет нервно шорты и майку, подтягивает кардиган на плечах. Подтянув длинные растянутые рукава к локтям, снова подбирает за ручку подсвечник и идёт в комнату Шаста. В комнате тихо и темно, Майи нет, но о том, что она с этой недели в ночных смотровых Арсений сегодня от неё же слышал. Её отсутствие не удивляет, хотя, если честно, непонятно, почему Стас её уже поставил на работу, тем более на ночную. Хотя, зная Майю, скорее всего она сама вызвалась. — Мама в смотровых, — доносится едва слышный голос из-под вороха покрывала. — Я и не к ней, — вздыхает тихо Арсений, оставаясь стоять в проходе. Шаст никак не реагирует, точнее, никак заметно не реагирует. Лица его Арс не видит, спрятано под покрывалом, по телу тоже сложно что-то сказать, какой была нечитаемой поза эмбриона, такой и осталась. — Можно? Ничего на этот вопрос Антон ему не отвечает, и Арсений категорически против высказывания, что молчание — это знак согласия, но конкретно в данный момент у него слишком большая необходимость с Шастом поговорить. И единственное, о чём Арсений просит судьбу, так это о том, чтобы ещё не было поздно для этого. Проходит вглубь комнаты, усаживается на стуле, оставляя подсвечник с горящей свечой на столе. Антон к нему не поворачивается, лежит лицом к стене, даже не дёрнулся. — Можешь повернуться, пожалуйста? — Ты не хотел меня больше видеть. — Боже, Шаст, давай только без излишней драматизации, — вздыхает недовольно Арсений, поднимая глаза к потолку. — Я хотел извиниться. — Отлично начал, — усмехаются горько из-под покрывала. — Если это мои слова так повлияли на… — Кто? — резко спрашивает Антон, поджимая крепче к груди колени, к Арсу так и не оборачивается. — Что «кто»? — Кто уже сказал со мной поговорить? Стас? Леся? — Олеся мне объяснила кое-что, — качает головой Арсений, сгорбливаясь на стуле, упираясь предплечьями в колени, нервно ломая кисти. — Я… Она права, я недалёк в таких темах, но при этом умудряюсь клеймить какие-то понятия, даже не зная почти ничего о их сути. У меня плохо с психологией… — Ты же педагог, у вас это должно было быть..! — Должно было, но не было, — наседает Арсений, не давая Шасту его перебивать. — У нас была такая дисциплина в вузе, да, только вот ты, будучи в этой области самоучкой, разбираешься куда лучше, ты знаешь в этом куда больше меня. Психология в школе? Я тебя умоляю, Шаст, ты же сам говорил, что работал в школе какое-то время, будто ты не знаешь, как в школе с психологией. С психологом. Они приходят к детям раз в год, вкидывают анкеты на выявление девиантного поведения и всё. Вся их работа. Я не был тем учителем, который пользовался для преподавания психологией, я просто пытался вести уроки, следовать программе и увлечь детей тем, что рассказывал. — И как это возможно без ненавистных тебе манипуляций? — с напускным весельем, пряча раздражение, спрашивает Антон. — Или… — Я уже понял, в чём мой проёб, Шаст… Леся рассказала, я же говорю, я навесил клеймо на то, в чём не разбираюсь… Молоток или пила, и я это всё… — Чего? — Леся объясняла, что манипуляция — это такой же инструмент, как молоток. Им ты можешь разбить кому-то череп, а можешь построить дом. И она… Она объяснила то, что ты делал, тот контекст, который я не стал выслушивать, твои мотивы, рассказать о которых я не дал тебе ни малейшей возможности. — О, а Олесю получается выслушал. — Ты бы видел, как она молотком передо мной махала, — пытается выдавить из себя улыбку Арсений, но собственная шутка кажется совсем неуместной. — Я правда жалею о том, что тебе наговорил. И чувствую себя последним идиотом. И чувствую себя так, будто бы просрал единственного человека, с которым впервые за долгие годы могло получится нормальное общение. С друзьями не везло. — А ты не догадываешься почему? — спрашивает Шаст, и теперь в его голосе вместо раздражения, которым он прикрывался, отчётливо слышна обида. — Откуда бы друзья и нормальное общение, когда ты ведёшь себя вот так? Ты грубый, Арс, пиздец какой грубый. И колючий, и вообще… — И вообще, — со вздохом откликается эхом Арсений, опуская голову. — Я не знаю, как это всё, я не умею, Шаст. Разучился. Не знаю, как теперь доверять тем, кто кажется друзьями, не ждать от них удара в спину, я не знаю. — Те ублюдки не были тебе друзьями. — А я и не о них. Ты как-то сказал фразу, которая во мне очень откликнулась. Ты сказал, что твоя точка невозврата произошла раньше, чем началась эпидемия. В том, что касается моей способности доверять и адекватно относится к людям, которые показывают доброжелательные намерение, — у меня так же. Своя точка невозврата… — Ты сейчас пытаешься оправдаться? — Я пытаюсь объяснить. Причина и оправдание — это не одно и то же, не так ли? Твои слова. Я скажу свою причину, но я ей не прикрываюсь, не делаю всё так словно бы мои слова тебе, моя реакция — это не моя вина, а всё тот мудак, который разрушил во мне доверие. Нет. Это причина, а не оправдание, а вину я полностью беру на себя. Если бы не взял, разве бы мог искренне извиняться? — А ты искренне извиняешься? — Козёл ты, — усмехается грустно Арс, рассматривая напряжённую спину. — Если я извиняюсь, то да, искренне. Либо так, либо не извиняюсь вообще. Ты же знаешь мою гордость. Если бы я считал, что был прав, никто бы под страхом смерти меня не заставил перечить самому себе. Сейчас так… — Что значит «сейчас»?.. — Раньше было иначе, раньше был страх за жизнь, за свою свободу, за семью. Это маленькая история, но она выбила из меня всё, что… У меня мир перевернулся после этой ситуации. Тогда ещё в Питере, в школе, где я преподавал… Ты говорил о том, что найти себе кого-то в школе с учётом всего наверняка невозможно, но мне повезло. Хотя какое «повезло», о чём я говорю вообще, — вздыхает прерывисто Арсений, зарываясь пальцами в отросшую щетину. — Мы с ним встречались больше трёх лет, всё было как у обычных пар, за исключением, конечно же, того, что мы не могли никак об этом говорить, не могли показывать на улице. Это выматывало эмоционально, конечно, но лучше так, чем… Сам знаешь. Арсений выпрямляется, откидывается спиной на спинку стула, глаза прикрывает, задирая голову к потолку. — И мне казалось, что это те самые отношения, знаешь, серьёзные, до конца жизни уже. Наивно с моей стороны, видимо, очень наивно. И потом в один год наша школа стала избирательным пунктом. Ты знаешь… Что на них происходит? — Фальсификация, — выдавливает с тяжёлым вздохом из себя Антон. — Да, — тянет шёпотом Арсений. — Одно дело знать, что выборы нечестные, другое — видеть своими глазами, как это происходит. И мы были в комиссии. С ним. И он оказался среди тех, кто участвовал в… Этом. Я был вне себя от злости, — тихо говорит Арс, смотря на плавно танцующее пламя свечи. — Я приехал к нему, накричал. Я… Я поставил его перед выбором. Наверное это было несправедливо с моей стороны, но если сравнивать масштаб несправедливости, то, в чём он был замешан, было куда хуже на мой взгляд. Арсений видит боковым зрением, как медленно к нему разворачивается Антон, как бегает хмурым взглядом по его лицу, высунувшись головой из-под покрывала. Но прямо в глаза Шасту не смотрит, сейчас не получается. Легче это открывать пламени свечи, чем живому человеку. — Я говорил, что уйду, если он не расскажет об этом. Моя просьба быстро пошла нахуй, видимо, я очень переоценил свою значимость, — выдавливает из себя горькую усмешку Арсений. — Моя угроза была такой детской и обиженной попыткой, рядом с которой его угроза была попросту чудовищной для тогдашнего меня. Он сказал, что, если я открою рот, если расскажу кому-то, напишу хоть слово об этом где-то, он моментально раскроет мою ориентацию и скажет, что у меня были отношения с учениками. — Блять… — Это организовать было бы очень легко, — кивает удручённо Арсений. — Кого бы поддержали? Кого бы в итоге повязали со всей той системой, что была? Да они ведь даже в законе нетрадиционную ориентацию сровняли с педофилией и зоофилией. Что бы я мог сделать, если бы всё так случилось? Ни-че-го. Я испугался, — открыто говорит Арсений. — Уволился из школы, уехал как можно дальше, вот как я оказался в этой глуши, Шаст, — хмыкает горько. — Запугали, заткнули, выжили. И даже на огромном расстоянии не осмелился рта раскрыть, потому что он бы точно сделал то, что грозился. И меня бы нашли. И вся жизнь бы пошла насмарку. Арсений смотрит коротко в чужое лицо: пусть у Антона и поджаты губы, пусть и сведены жалостливы брови, но в глазах искра злости читается отчётливо, и Арс знает наверняка: злость не на него. Всё-таки, что бы он не наговорил, что бы не надумал на эмоциях, а Антон был человеком на его стороне. Здесь и до начала эпидемии. Был среди тех, кто боролся, сражался, защищал тех, кто нуждался в защите. И продолжает до сих пор так, как может. А Арсений смешал его с грязью. — Как можно быть уверенным в благих намерениях людей, недавно появившихся в твоей жизни, если тот, с кем ты был в отношениях три года, спал в одной кровати, ел за одним столом, выкидывает нечто подобное? Просто пользуется тобой, обнуляет всё, что между вами было, угрожает уничтожить твою жизнь? Как?.. Я не знаю, — качает головой Арсений. — Это причина, но не оправдание. Это призма, проецирование через которую никак не должно было отразиться на тебе. Ты здесь вообще не причём. Не оправдание… Прости за всё, что наговорил тебе, я не думаю так на самом деле. Ты нужен, Шаст. Всем, кто здесь есть, включая меня. Уверен, что ты нужен даже большему количеству людей, тем, с кем у нас потеряна навсегда связь. Надеюсь, эта ситуация вобьёт окончательно в мою голову то, что ты мне друг, а не враг, и такого больше не повторится. Я своей реакцией подорвал твоё доверие. — Как и я подорвал твоё, оставив себе твой ежедневник и не сказав об этом, — тихо говорит Антон, усаживаясь на краю кровати напротив Арсения. — Я не должен был так делать, это твоё личное, я должен был сразу вернуть, лучше было бы даже не читая. Но я прочитал, влез в личное из любопытства, а потом… С каждым днём, что оттягивал момент возвращения, всё больше боялся это сделать, потому что реакция была ожидаемой. Хотя, — кривится тут же Шаст. — Такого я, если честно, в свой адрес не ожидал. — Прости, — повторяет Арсений, опуская в покаянном жесте голову. — Я правда идиот. — Скорее ты травмированный упрямый баран… — Спасибо большое, Шаст. — Жаль, что мы не встретились в прошлом мире, — Арсений видит, как у Антона вздрагивает уголок губ в грустной улыбке. — Мы бы смогли друг другу помочь. Такая информация, свидетельство, показания, и я… Мы смогли бы обеспечить тебе защиту. — Но лучше поздно, чем никогда? — зеркалит чужую грустную улыбку Арс. — Да уж, — кивает медленно Шаст. — Я бы искренне хотел помочь тебе тогда. Но пойми, я искренне хочу помочь и сейчас. Я правда не… Блять, Арс, я же правда в махинациях с человеческим сознанием — тот ещё дилетант, я самоучка. Я нашёл эту книгу в одном из заброшенных домов, но я не использовал это так, как используют психопаты. Должен предупредить, я не доктор Ганнибал Лектор, — выставляя вперёд ладони, нарочито убедительно заявляет Шаст с высоко поднятыми бровями. Арсений не может сдержать смеха от этой картины. — Ты не мой Уилл Грэм, хотя внешне похож, да и с собаками спишь вечно, но нет. Я абсолютно точно не психопат. Я слишком… Дохуя чувствую, чтобы быть психопатом. И иногда мне кажется, что лучше бы был таким, а то эмоции разрывают нахер. Я правда пытаюсь помочь. Пытался, пытаюсь и буду стараться тебе помогать. Всем здесь. — Ты сказал, что устал от этого, — сочувствующе улыбается Арсений. — Ну да, на сегодня устал, ща посплю и завтра снова за работу. — Так нельзя, Шаст, — качает головой Арсений, пересаживаясь со стула на край кровати рядом с Антоном. — Я не знаю, как давно ты начал своё дело в прошлом мире, но с тех пор ты хоть на неделю останавливался? И я понимаю, что дело несколько изменилось, но суть та же. Ты явно же там работал с коллективами, как это правильно назвать-то… В общем ты регулировал взаимоотношения людей и… Посол? — Точно нет, — смеётся звонко на это предположение Шаст. — Блин, ну ладно, — качает коротко головой Арсений. — Тебе бы отдохнуть. То, что тебя сегодня так накрыло… Это ведь не только из-за меня, это накопительный эффект, а я стал последней каплей. Ну или последним плевком… — Только без излишней драматизации, — припоминает Арсу его же слова. — Это было… Обидно. Очень обидно. — Как я могу искупить вину за свою грубость? — без тени шутки, вполне серьёзно спрашивает Арс, поворачивая к Антону лицо. — Становись на колени и кланяйся в ноги, ударяясь лбом о пол с извинениями. — Шаст. — Что? — Антон со смеху прыскает, смотрит на него такими весело искрящимися глазами, что в момент от воспоминания о том, каким посеревшим и тусклым Шаст был за ужином, снова замораживает все внутренности. — Бля, а ты правда виноватым выглядишь… — Ты правда так думаешь? — возмущённо саркастичным тоном спрашивает Арсений, резко дёргая головой. — А нет. Показалось. — Ша-а-аст, — тянет с неприкрытым осуждением Арс, бодая лбом в плечо, отчего Антон снова звонко смеяться начинает. — Ты пытаешься вогнать меня в состояние, когда я уже правда решу на колени встать и лбом в пол биться, извиняясь? — Дурень ты, — улыбается Шаст как-то особенно мягко, отчего у Арсения при взгляде на него сердце замирает. — Давай в качестве извинений просто обещание, что если какая ещё херня и случится, то мы хотя бы поговорим нормально, а не так, как это было утром. — Тебе этого будет достаточно, чтобы компенсировать всю херню, которую я наговорил? — едва слышно спрашивает Арсений, поднимая к Шасту збянтэжаный взгляд. — Если ты будешь смотреть на меня побитым щеночком… — Ой иди к чёрту, — бормочет Арсений. — Спать пойду, — ворчит он на Шаста, вставая с кровати, но Антон ловит его двумя руками, обхватывая сзади поперёк живота, утягивает на себя, заваливаясь спиной в кровать. — Блять! Арсений выбраться из чужой хватки и кровати пытается, но не особенно убедительно, так для вида скорее, пытается бурчать на ухохатывающегося от этой ситуации Антона. Но по итогу сам с ним на смех срывается, смеётся, извиваясь от щекотки, когда пальцы Шаста пробегаются по рёбрам. — Без таких наказаний! Без таких! — вопит визгом Арсений, зарываясь лицом в подушку. — Тогда в наказание спишь со мной, — с улыбкой шепчет Антон, утыкаясь кончиком носа в шею. — Это вот-вот войдёт в привычку, — тянет с напускным осуждением Арсений. Осуждать Шаста искренне за это не хочется совершенно. Потому что самому дико эти ночёвки нравятся. Чувствовать тепло и мягкость чужого тела, заботу и даже какую-то нежность — после всего, что было, после начала эпидемии да и до неё, сейчас Арсению все эти моменты нужны до безумия. По подобному голод давно, и у Шаста, очевидно, тоже. — Как будем объясняться? — А перед кем это мы должны за что-то объясняться? — усмехается Антон, обнимая двумя руками поперёк груди. Арсений так и лежит спиной на чужой груди, чувствует почти всем телом чужое и, кажется, плавится маслом на сковородке. Только масло прыскается с трещащим звуком и обжигает, а Арсений обжигать кого-то угодно — а Антона уж и подавно — устал. Или это подсолнечное масло прыскается, а сливочное просто тает? Арсений не помнит этого всего совершенно. Да и никакое он не масло, если уж начистоту. Но по Антону размазывает конкретно. Во всех смыслах. — Мы не будем ни перед кем объясняться? Вообще ничего не ответим, если вдруг кто спросит? — Кто например? — с вызовом спрашивает Шаст, чуть пододвигаясь по кровати, чтобы Арс мог удобно лечь рядом с ним. — М-м-м, Майя? — усмехается тихо Арсений, укладываясь уже привычно у Антона на груди, подползая под одеяло, кутаясь поудобнее в края кардигана. — Вот уж кого точно подобное не будет волновать, — смеётся тихо Шаст, обнимая с двух сторон своими большущими руками. — Как ей может не быть дела до того, кто в кровати у её сына? — Вот из твоих уст это как-то совсем плохо прозвучало, — бурчит Антон. — Я говорил про то, что она умеет чувствовать границы. Всегда умела это делать, никогда не нарушала моё пространство, — с улыбкой шепчет Антон. Он прерывается буквально на мгновение, поднимается на локтях, чтобы задуть свечу. И когда комната погружается в полную темноту, ощущения выкручиваются на максимум, и чужая близость доставляет будто бы в разы больше удовольствия. — Каждый раз, когда мне прямо прилетало от неё, это было больше, чем просто заслужено. — Например? — с тихой улыбкой спрашивает Арсений, позволяя себе в темноте даже обнять Антона поперёк живота одной рукой. — Например в десятом классе. Я съебался гулять вечером, телефон сел, а я забил на это благополучно хуй. Вернулся за полночь. Пьяный. Но даже так, даже так, — усмехается Шаст, кивая каким-то своим воспоминаниям. — Она не устроила мне взбучку на месте. Она помогла добраться до ванны, потом буквально уложила меня, заставила выпить стакан воды. Позаботилась в первую очередь. А вот утром, когда протрезвел… Я думал, что на этом и кончилась моя молодая весёлая жизнь, и каждое слово, блять, так уже выверила, каждое слово заставляло от стыда перед ней сгорать. Не было больше такого, никогда. — Не напивался? — удивлённо спрашивает Арсений. — Не подставлял её, предупреждал обо всём. Такое было главное правило, держать друг с другом связь, это самое важное. Но даже эта ситуация не перепрыгнула… Был один момент, когда всего один её взгляд меня вогнал в такой стыд и чувство вины, что все те слова не переплюнут. — И что же ты такого натворил? Настучали на твои побеги с уроков? — Да не, — отмахивается Антон, вздыхая. — Это херня. Про другое. Но тоже в школе. У тебя… Бывали такие моменты, был у тебя какой-то поступок, что вспоминаешь его и вообще не понимаешь, что в голове твоей было? Типа это настолько тупая херня, что оправдаться никак не получается, потому что нет оправданий и бред полный получается? — Наверно, у всех есть что-то такое, — пожимает едва заметно плечами Арсений, вслушиваясь в стук взволнованного сердца. — До сих пор тревожит это? — До сих пор чувствую себя идиотом, — кивает медленно Антон. — До сих пор стыдно и не понимаю. Хочется скинуть на возраст, на кашу в голове, гормоны и всякое такое, но… Не знаю, Арс, хуйня какая-то. По факту, если вложить в одну фразу, то как будто бы и не то чтобы необычный случай. Девчонок в школе постоянно поддразнивают, когда они, знаешь, в девушек начинают превращаться. Да, мозгов мало, да и инстинкты из-за пубертата какие-то доисторические, блять… Прикол типа был, нихуя не прикольный, на кого пытался произвести впечатление, сам не понимаю. Облапал, короче. Ради шутки. Херовая шутка, — горько хмыкает Шаст, а сердце в груди ускоряется всполошенно вдвое. Вздох прерывистый разрывает грудь. — Сам испугался, когда понял, что сделал. Испугался, когда та девочка рассказала. Испугался, когда понял, что маме расскажут. Мне так стыдно никогда в жизни не было, она пришла после собрания и просто… Просто посмотрела, а я сижу, горю весь со стыда заживо, сердце стучит громко и быстро, будто бы по лестнице на верхний этаж забежал за полминуты. И только один вопрос. Зачем ты это сделал? А я не знаю. Не знаю, зачем. Не знаю, что ответить. И бесконечно стыдно. Моё самое ненавистное чувство, не страх, не отвращение, не злость, стыд — вот что пугает в разы сильнее. — Ты извинился перед той девушкой? — Да, — отвечает Шаст, не раздумывая ни секунды. — И долго старался как-то это всё… В общем, не то чтобы замять, но сделать всё, чтобы это было не самым ярким воспоминанием со мной. Чтобы она запомнила меня как нормального человека, а не как ебанутого придурка с неконтролируемыми руками и тупым чувством юмора. Безумно стыдно. — До сих пор, — шепчет Арсений, прикрывая глаза, вслушивается в напуганное, ускоренное сердцебиение. — До сих пор, — вторит эхом Антон. — Мама надолго тогда мне бойкот объявила. И из-за этого наверно… Из-за этого мне кажется, что я этим своим поступком с той девочкой, с тем, что мама узнала, я будто бы пал в глазах всего рода женского и теперь такой же, как, знаешь, эти все… Зачем? Не понимаю. — Я знаю это состояние, — пытается успокоить Арсений, ластясь щекой к груди, будто бы пытается чужое беспокойное сердце успокоить. — Это, не хочется, конечно, приплетать весь этот бред, но всё же это чем-то похоже на состояние одержимости каким-то духом. Будто бы ты не совсем контролируешь себя в этот момент. И это никакое не оправдание, Боже, конечно, нет, просто ощущается тобой через время вот так. — Да, я тоже об этом думал, — вздыхает тихо Шаст. — Что у тебя такое было? — Я был среди тех придурков, которые считали вершиной юмора сбрасывать из окна на людей пакеты с водой, — тихо признаётся Арсений. — И было смешно до момента, пока не услышал, как вместо злой ругани, одна женщина расплакалась в голос. И тоже стало безумно стыдно. И понятно, что ничего смешного в этом не было. И непонятно, зачем это делалось, — вздыхает тяжело Арс. — Думаешь, у всех есть какая-то такая история? — Есть ли у всех то, за что им стыдно? — хмыкает тихо Арсений. — Наверняка. Но я думаю, что именно это и определяет тебя как человека. Хорошего или плохого. — Стыд? — Ощущение неправильности собственного действия, да, — кивает Арс. — Ты… Писал об этом, — шепчет едва слышно Антон. — Прости меня ещё раз, что влез вот так в твои записи и… Прости, правда. — Прощу, если скажешь, почему подчёркивались конкретные мои слова. — Манипулируешь? — усмехается весело Шаст, прижимаясь носом к макушке. — М, немного? — Я подчёркивал то, что мне нравилось, Арс. Просто то, что во мне откликалось. Дурная привычка, всегда подчёркиваю то, что нравится, или то, что заставляет задуматься о чём-то. — Так это не поиск моего слабого места, — крепко жмурясь, шипит на самого себя Арсений. — Какого ещё слабого места? Боже, ну ты серьёзно? Я не такой искусный манипулятор, и вообще, я не манипулятор… Я — медиатор. — Гитарный? — Ага, конечно, блять, — фырчит недовольно Шаст. — Серьёзно. Я не понимаю, что ты имеешь в виду, кто такой медиатор? — Человек, незаинтересованный в выигрыше ни одной из сторон, а потому считается, что он — справедливый судья, который поможет прийти к примирению конфликтующим. — Это было твоей работой..? — Нет, Арс, я имел в виду свою роль в лагере, — вздыхает тяжело Шаст. — Если бы я был медиатором там, согласись, херовый бы он из меня был. Я ого-го как был заинтересован в успехе конкретной стороны. Так себе медиатор получился бы из меня там. А здесь вот так. И я выступал в этой роли и с тобой. Примирял конфликтующие стороны. Ты и новая обстановка, твоё видение социума и лагерь, твоя необходимость в получении авторитета и уже существующий в лагере авторитет, подрывать который никак нельзя. Да и много всего, включая твои внутренние конфликты. Разве что с доверием не справился, — вздыхает тяжко Антон. — Но это лучше делать не скрыто, да? Скрытое влияние — залог охуенной манипуляции, а для здорового доверия нужна открытость. — Знаешь, что мне напоминают наши разговоры? — М? — Передачу «Статус» с Шульман и Курниковым. — О Боже… — Угадай, кто из нас Шульман, — смеётся тихо Арсений. — Вот серьёзно, ты так много и быстро говоришь, у тебя мысль вообще не прерывается в этот момент? — Годы упорных тренировок, я растил в себе оратора, споря с мамой на кухне о Речи Посполитой, — фырчит недовольно Шаст. — И вот уже Шульман наговорила целый доклад, а бедный Максим, дай Бог, ему три предложения за передачу вставить… — Если человеку есть, что сказать, он скажет это, найдёт лазейку и время… — С тобой точно это не работает, — фырчит Арсений, поднимаясь выше, укладываясь виском у Антона на ключицах. — Ни лазейку, ни время не дашь на свою мысль и… — Вот не надо, если… — И перебиваешь постоянно! — возмущается Арсений, кусая мстительно за плечо. — Всё. Мне надо поспать. И возвращаясь к теме о стыде, стоило бы постыдиться того, что ты людей перебиваешь. — Привычка, — бурчит надуто Шаст. — У меня просто мозги быстрее работают, и я уже знаю, что мне скажут, до того, как закончилось предложение, и у меня уже есть ответ, пока вы там… Ай! — Заслужил, — буркает Арсений, отстраняясь зубами от чужого плеча после нового укуса. — Буквально прямым текстом сказал, что я тормоз. — Не говорил я этого! — Мозги у него быстрее работают, и пока там эти улитки закончат свою мысль, я могу уже целый монолог вставить, — причитает Арсений, нарочито передразнивая Антона высокомерным тоном. — Простите, царь батюшка, что мы такие… — Да не говорил я именно так, просто люди любят разворачивать свои мысли там, где и так уже… Ай, сука! — Спокойной ночи, — с довольной улыбкой шепчет Арсений, закрывая глаза. — Козёл. — Да-да. Медленно соображающий, но зато с очень острыми клыками, что я рекомендую тебе запомнить. — Спокойной ночи, — бурчит недовольно Шаст, подтягивая одеяло повыше на груди. — Ты специально мне на лицо его натянул? — Что-что? Тебя плохо слышно, Арс. — Мне начинает казаться, что у тебя фетиш на укусы, а то я что-то не понимаю… — Понял я, — пищит тихо Антон, стягивая одеяло обратно. — Спокойной ночи. — Спокойной, Шаст.***
На рассвете у костра сидят с Шастом и ночными дозорными, пьют чай. — Тепло пришло и уже держится, — говорит Шеминов. — Надо начинать огород засевать. И при этом надо решать, что делать с другим лагерем. — Вот знаете, Шаст прав был, нас с Майей электричество пиздец впечатлило, — Даня прерывается на протяжный зевок, его только разбудили, сейчас он должен пойти на смотровую площадку. — Но мы людей тамошних нихуя не знаем, насколько это безопасно? — Шаст, — зовёт тихо Стас, боязливо смотря на Антона. — Ты… — Нормально, снова в строю, — улыбается немного виновато Шаст, сжимая на короткое мгновение плечо Стаса. — Прости за вчерашний срыв. Заебало. — Да и ты нас всех прости, мы что-то по одиночке терпим, а тебе от всех что-то прилетает, я не хотел тебя обидеть. В любой момент, когда чувствуешь, что уже на грани, говори. Никто тебе мозги ебать не будет, передохнёшь. А я если перегибаю, так ты мне это, ну, тресни, что ли. — Вот это точно будет лишнее, — усмехается весело Антон, хлопая Стаса по спине. — Если мы с тобой драться начнём, это… Помнишь сцену из «Властелина колец»? Или из «Хоббита»? Бля, не помню точно. Там, где хоббиты с великанами… — Шастун сегодня в смотровых ночью. Заменишь маму, пусть отдохнёт, — ехидно заявляет Стас. — Если бы Стас был женщиной, он бы был бы в твоём вкусе? От этого вопроса на ухо от Дани Арсений давится своим чаем. Нет, ну, ему в целом не нужно, чтобы кто-то был женщиной, чтобы положить на кого-то глаз, в этом загвоздка. Хотя больше загвоздка в Стасе. Нет, ничего личного, но вот это уж точно НЕ типаж Арсения. И речь не о внешности. Точно не о ней. — Никогда, — сипит, откашливаясь, Арсений. — Что ты ему уже сказал там? — хмурится Шаст, бегая глазами от лица Арсения к лицу Дани. Либо Арсу второй раз кажется, либо… Нет, не кажется. Боже, Шаст его ревнует. В каком плане, конечно, непонятно, собственничество это на внимание и общение со стороны Арса, ревность к другу или, может, что-то более серьёзное, но факт остаётся фактом. Точно ревнует. — Ничего-ничего, — машет ладонью Даня, заметно краснея. Такой вопрос повторишь на весь лагерь, чтобы ещё и Стас услышал, конечно. — Он спросил о моём типаже, — расплывается в улыбке Арс, обнажая клычки. Вообще эта улыбка для демонстрации ямочек, но за растительностью их наверняка сейчас не видно, надо срочно бриться, а то он остался без главного своего оружия! — Вот как, — тянет с наигранным удивлением, явно пряча раздражение, Шаст. Арсений убеждается в своей мысли. Ревнует. — И какой же? — Если речь о внешности, то фактически никаких требований. Я больше за эрудицию, внутренний мир. И немного за запах. Сам не курю, но от шлейфа табачного запаха что-то меня ведёт, — усмехается, не моргая, в глаза Антона глядя. Пытается в краску вогнать, намекнуть, но слишком поздно понимает: он сказал это, буквально сидя в компании одних курильщиков. — Арсений, я должна предупредить, ты для меня слишком молод, — с наигранным сочувствием заключает Майя, хлопая Арсения по спине. — Спокойной ночи, — прощается она со всеми. — Сейчас утро, а тебе спокойного сна, — поправляет Стас, желая отдыха. Переводит глаза к Арсу. — Я женатый человек, Арсений. Арс чувствует, как заливается постепенно его лицо краской. Вот так сказал, вот так намекнул, вот так молодец. Хотел поддразнить одного, а в итоге сейчас его весь лагерь отошьёт показательно. — В целом, ты тоже ничего, — усмехается весело Даня, нарочито игриво подмигивая. Арс бегает по его лицу ошалелыми глазами, хлопает губами, переводит резко взгляд к Антону, поворачивая голову. А Шаст складывает крепко руки на груди, кусает изнутри щёку, сужая коротко на Арсения глаза. И буркнув что-то себе под нос, уходит со Стасом к огороду. — Это же был подкат к Шасту? — смеётся Даня. — Ну и облажался ты, Арс, просто феерично, — звонче и громче смеётся он, вставая со своего места у костра. — В следующий раз получше подумай, — хохочет Даня, хлопая Арса на прощание по спине. У костра Арсений остаётся один. И щёки жаром печёт точно не от тепла огня. Феерично облажался, это уж точно. Но да ладно, сейчас не до этого. Надо быстро допивать свой чай и бежать в сарай кормить животных. А потом скорее всего придётся бежать к Стасу помогать с огородом. В дом Арсений решает не возвращаться, не ходить туда-сюда, чтобы шумом не беспокоить отдых Майи, вернувшейся с ночного дежурства. В целом так и проходит день. Сарай: кормёжка животных и уборка. Огород: возделывание почвы мотыгами с большой частью лагерных и подслушивание обсуждения планов на посев. Последние силы на сегодня Арсений тратит на помощь Шасту и Позу в приносе в лагерь чистой воды. Время между обедом и вечером. Журавль с Серёжей корпят над ужином. Оксана разгадывает с Колей и Савиной ребусы, играет с ними в прятки. Старик Михалыч читает книжонку в потрёпанной обложке, ругаясь с автором вслух. Ира и Андрей развозят по домам на тачке запас дров для топки печи, если вернутся холодные вечера и ночи. Арсений, присевший на ступеньку на крыльце дома, начинает клевать носом от усталости. Вдруг общий шум округи разрезает протяжный свист, к которому тут же подключаются собаки, лают, явно приученные к этому, своего рода крикуны: сигнальники, которые ставят всех на уши. — Что случилось? — спрашивает взволнованно Стас, подбежавший с Арсением и Антоном к воротам, у которых свистела Маша. — У нас гости, — коротко отзывается та, разбаррикадируя калитку. — Гости?..