***
Дорога до лагеря даётся тяжело, машина пару раз чуть не заглохла, перед закрытым въездом в лагерь свои же долго копошатся, проезд открывают медленно, несмотря на громкие просьбы высунувшегося из окна Антона поторопиться. Он косится с опаской на лежащего на задних сидениях, найденного сегодня Арсения, прикладывает пальцы к шее, прощупывая пульс. Слабый и замедленный. Арсений ещё жив, но вот это уточнение «ещё» заставляет поторапливать своих с большими эмоциями, чем хотелось бы. Стас на него шикает, чтобы не разводил панику на ровном месте, успеют они. А если нет, то не их вина будет чужая смерть, а тех, кто человека до такого состояния довёл. И Антон-то в целом и согласен, и понимает это всё прекрасно, но цена человеческой жизни для него осталась слишком дорогой валютой, чтобы спокойно относиться к её потере. Наконец проезд освобождают. Шаст сразу же вжимает педаль газа, заезжает в лагерь, не паркуясь на привычном месте, а проезжая чуть вглубь к домику Позовых. Придётся выносить Арсения на руках и лучше подъехать как можно ближе. Дима встречает его бурей эмоций, рассказывая о том, что они не могут найти Савину, а как только видит её выходящей со Стасом из машины, сразу же меняется в лице и едва ли не горит заживо от злости. Непонятно, на кого злится, но Антону сейчас совершенно не до этого. Оксана, ехавшая на машине сзади, уже подбегает к ним, помогает Антону вытянуть тело из машины. Позов мгновенно переключается в рабочий режим, командует нести в дом, сам туда забегает, оставляя дверь открытой. Принимается освобождать стол, Катю, свою жену, отправляет за ведром чистой воды. Катя говорит, что принесёт два, Савина убегает с ней, чтобы помочь. Ещё и пластмассовое ведёрко с собой хватает, чтобы тоже воды принести. Тем временем Оксана с Антоном протаскивают тело Арсения до стола, кладут аккуратно. Позов задаёт уже привычные вопросы. Привычные, потому что он всегда спрашивает одно и то же, когда они находят кого-то раненного и притаскивают в лагерь. Антон с Оксаной рассказывают о сломанной ноге, о том, что держали неизвестно сколько в подвале, отчего глазам Арсения был болезнен дневной свет, ну и про очевидное сексуальное насилие тоже говорят прямо. — Понял, — кивает Позов, перенимая из рук Кати два принесённых ведра с водой. — Вы идите погулять, а мы с Катей за работу. — Я тоже… — Шаст, забери её, — строго командует Дима, зыркая на Савину. — Мы ещё поговорим. — Пошли, солнышко, — улыбается дрожащими губами Антон, утягивая за руку Савину из дома. Доводит её до своего домика, садятся на скамейке. Оксана говорит, что пойдёт поможет остальным с разборкой найденных припасов, а они пусть следят за тем, как продвигаются дела у Позовых. — Почему они не дают мне помогать? — обиженно пыхтит Савина, пиная ногами камушки, пока Антон раскуривает сигарету. — Они о тебе беспокоятся, ты слишком маленькая ещё, Савин… — Нет, дело не в возрасте! Дело в том, что я девочка, Коле, вон, его родители разрешают помогать! А мы с ним ровесники! — Может, дело в том, что семья Коли больше бойцы, а твоя семья — медики, — пытается торговаться с Савиной Шаст. — А у медиков не может появиться боец? — вздёргивая подбородок, громко спрашивает она. — Я… Я не знаю. — Ты о таком всё знаешь, Антон. Шаст расплывается в мягкой довольной улыбке, чужая вера откровенно льстит. Докуривая сигарету и внимательно рассматривая Савину, Антон пытается взвесить, что стоит сказать этой маленькой принцессе в доспехах, как ей втолковать, что не позволение родителей лезть в пекло — это не принижение её значимости и силы, а лишь попытка уберечь. — Знаешь, Савин, ты права, — кивает с улыбкой Шаст. — Но, — тянет он, выставляя вперёд ладонь, видя оживлённое девичье лицо. — У бойцов есть карьерный рост, профессиональный путь. — Что это значит? — Это значит, что ты не можешь сразу же стать капитаном, — Антон подтягивает Савину к себе за пояс, заглядывает серьёзно в карие глаза. — Тебе нужно начать с низов. Помогать лагерю тем, чем пока разрешают помогать мама с папой. — Они ничего не разрешают мне делать, они думают, что я для всего мала! — А я вот так совсем не думаю, — улыбается Антон. — Давай пройдёмся по лагерю, посмотрим кто чем занят и приглядим тебе работу. Это как в игре, тебе надо найти заказ, который ты будешь выполнять. Задание. — И как..? — Оксана пошла разгружать машины, подскочи к ней, наверняка она найдёт что-то, с чем ты сможешь ей помочь. — Капитаны начинают с грузчиков? — дёргает скептично бровью Савина, обводя Шаста взглядом с ног до головы. — Уважение растёт из помощи даже в маленьких делах, — фырчит недовольно Антон, натягивая Савинину шапку вниз, на глаза. Савина фырчит, смеётся, пытаясь оттянуть с лица шапку, которую Шаст то и дело натягивает на лицо, в итоге отпрыгивает от него. Показав язык, сказав громкое «вот и пойду», она убегает быстро к Оксане. Шаст вглядывается вдаль, видит, как Савина что-то просит у Окс, а та даёт ей какой-то ящик, от которого Савина чуть ли не пополам от тяжести складывается. — Ой блять, — шипит тихо, морщась при взгляде на эту картину. Савина ставит ящик на землю, убегает куда-то, и Антон уже думает, что обиделась, разочаровалась в собственных силах, но уже через минуту Савина возвращается с тросом, закрепляет карабин на ручке ящика и тащит его по земле за собой на тросе. — Вот так, — улыбается довольно Шаст. — Поработай… — А ты поработать не хочешь? — доносится неожиданно голос над головой. — Я только приехал, — вздыхает Антон, поднимая взгляд к нависшей над ним фигуре в огромном чёрном пуховике. — Не дашь дух перевести? — Ночью отдохнёшь. — Я жду, когда закончат, — кивает в сторону дома Позовых. — Он совсем плох? — Антон только кивает в ответ. — И то, что ты сидишь рядом, как-то помогает Позовым? — Ир, ну двадцать минут дай передохнуть… — Дрова закончились, — безапелляционно заявляет Ира, всучивая топор, древко которого чудом не выбивает из живота Антона весь воздух. — Ты хорошо выглядишь сегодня! — кричит вдогонку. — А дрова-то как хорошо выглядели бы сегодня! — посмеивается громко Ира, даже не оборачиваясь на Антона. На это Шаст только вздыхает тяжело, прокручивает в руке топор. Ну, Савину отправил работать, надо и пример подавать, чтобы не быть голословным, да?***
— Как он? — спрашивает отчего-то шёпотом Антон, замечая Поза курящим на крыльце. То, что Арсений выжил, сомневаться не приходится, Антон слишком хорошо знает, как выглядит Дима, когда не удаётся кого-то спасти. — Живого места нет, — качает головой. — Неудивительно, что вы его с заражённым спутали. Некоторые мертвяки выглядят получше него. Перелом ноги очевидный, причём ломали регулярно, не давали срастаться. Разрывы, всё тело обитое… — А изнасилование? — Точно было, — кивает угнетённо Позов. — И не раз. Не знаю, когда проснётся, мы с Катей следим за ним по очереди. — Спасибо, Дим, — улыбается мягко Антон. — Не знаю, что с нами всеми было бы без тебя. — Не начинай эту шарманку, — отмахивается Поз. — Я выполняю свою работу. Как и все здесь. — Да уж, — вздыхает тихо, глядя на свою ладонь с мозолями от топора. Да и не только топора. — Пойду посмотрю, кому и чем я сейчас могу помочь. Когда проснётся, дай мне знать. — Конечно.***
Арсений не просыпается почти двое суток, но Дима с Катей успокаивают словами, что его организм сейчас восстанавливается, лечится. Они отпаивают его, насколько это возможно в этом состоянии. Позов говорит, что пару раз у Арсения наблюдали жар, но это вполне ожидаемо с тем, в каком состоянии всё его тело. Лихорадка не мучает долго, Арсений точно не заражён вирусом, но само его здоровье и без него держится на одном слове божьем. Антон старается выполнять свою работу. Ира права: сидением рядом с домом Позовых он ни им, ни Арсению никак не помогает. А вот остальным своим помочь может. Колет дрова, таскает воду, сопровождает Оксану и Журавля на охоту. Хотя этим он особо не помогает, скорее хуже себе делает. Убийство дичи всё так же вызывает внутреннее отторжение. Было куда проще есть магазинную розовую колбасу, не задумываясь о том, откуда она взялась, не видя животное в крови, не видя, как с него снимают шкуру. Первое время пытался на почве этих наблюдений от мяса вообще отказаться, но зимой это чуть ли не единственная еда, которую можно добыть. Во время поедания первого за долгое время куска мяса, оленины, Антон от слёз чуть ли не захлёбывался. И даже несколько странно воспринимается такая жалость и вина перед животными рядом с тем, что он чувствует, стоя над убитым человеком. Хотя если речь о таких людях, в руках которых оказался Арсений, то оно и понятно. К тварям у Шаста давно сочувствия не было, атрофировалось ещё в прошлом мире. Они выслеживали эту группировку почти полгода. Это была инициатива Стаса и Оксаны. Ублюдки, у которых они нашли Арсения, — это оставшаяся часть группы, сбежавшая от них, когда они встретились в прошлый раз. Тогда они нашли у них троих таких «пленников». Двое из которых не выжили, а одна девушка живёт с ними до сих пор. Антон встречался в прошлом мире с жертвами насилия. Самого разного. Домашнего, физического, сексуального, психологического. Встречал людей, пострадавших от самого разного, и у каждого из них было разное переживание своего горя. Кто-то не справлялся, кто-то накладывал на себя руки, кто-то жил в вечном страхе, шарахаясь от каждого мужчины. Кто-то утонул в горе и плакал навзрыд при малейшем воспоминании о том, что произошло. А кто-то справлялся со своей травмой через непреодолимую стену агрессии, самой настоящей ярости. Это были люди, которые переживали свою боль через отмщение обидчикам и помощь пострадавшим таким же образом, как они. И Ира была именно такой. Она не боялась, не плакала, только злилась. И Антону даже стыдно за то, что он разглядывает всех, кто в их лагере с похожей историей, словно каких-то подопытных, изучая их реакции, механизмы защиты, как клетки луковицы в школе под микроскопом. Стыдно за мысли «интересно, как будет себя вести Арсений?». За такое мышление Антона осуждает только Серёжа. Среди остальных, кто это за Шастом подмечал, это вызывало больше понимание, ну или снисхождение. Дима и Катя понимают, сами медики, понимают, что плакать над причиной чужого поведения никак решению проблемы не поможет, надо изучать и выводить из болезни, будь то физическая или душевная. Стаса мало волнуют причины, ему важен результат, какую пользу может принести человек лагерю. Это может звучать жестоко, бездушно, но Антон понимает и все психические процессы в голове Стаса. Он стремится сохранить этих людей, сохранить ту жизнь, что они смогли найти, построить вместе. А для этого нужно, чтобы каждый вносил свою лепту. Каждый должен чем-то помогать. И без доверия здесь не выжить, и если Арсений окажется человеком, подрывающим авторитет, если Арсений окажется нахлебником, Стас очень быстро своими руками его либо выкинет за шкирку из лагеря, либо заставит силой работать. Иначе никак. Иначе бы они давно умерли. Безопасность, доверие, скоординированность. Оксана к взглядам Антона долгое время относилась скептично, но увидев, как в своё время Шаст смог вывести из абсолютного ступора и вечных попыток напасть Иру, стала относиться к Антону благосклонно. Мол, неважно как, главное делай то, что ты умеешь. И Антон делает. В лагере у них больше двадцати человек, если быть точнее все двадцать семь. Если Арсений выживет и останется, будет двадцать восемь. Лагерь представляет из себя отстроенную в лесу деревушку, огороженную высоким забором из деревянных кольев. На деревьях — смотровые мостики, домики, в которых всегда сменяются смотровые. Они выбрали место подальше от дороги и населённых пунктов в целях безопасности, но того, что сюда не забредёт стая мертвечины, заражённые животные или какие-нибудь ублюдки, вероятность не исчезает. Было пару случаев, когда сюда добирались стаи мертвечины. Они не убили их, самое смешное, хотя скорее самое грустное, что из-за того, что вирус — мутация бешенства, у заражённых есть максимально тупая слабость. Они не переносят воду. Водобоязнь. И на каждом смотровом пункте есть два ведра воды и водяной пистолет. Смешная детская игрушка, которая спасает. Конечно, они не умирают, их не ранит вода, не жжёт кислотой, но как только в них врезается струя воды, заражённые взвывают на всю округу и уносятся. А потом не возвращаются. Когда только думали о том, где обосноваться, уже заметив слабость заражённых перед водой, думали найти какой-нибудь остров, туда заражённые точно не доберутся. Но и им самим было бы слишком не практично на острове, отрезанном от остальной суши. Это ещё не говоря о том, что на островах тяжелее справляться с погодой. Думали и о том, чтобы сделать оборонительный ров с водой, как вокруг замков и городов раньше. Только вот не поняли, каким вообще образом это организовать. В итоге, пока справляются хоть так. Огороженная территория большая, ограждение строили все, долго, но оно того стоило. И сейчас за высокими наточенными кольями находятся построенные избы, сад с яблонями и грушами, пространство для машин и конюшня, в которой не только кони, но и найденные прирученные собаки и другие животные. Даже парочка котов, но от них толку, если честно никакого, первые в списке Стаса на выселение из лагеря. Будто бы их кто-то кормит, а не сами они себе мышей и прочих грызунов ловят, как же. — Руки ещё не отваливаются? — вздёргивая уголок губ, спрашивает Ира. Антон её вопрос передразнивает сбитым бубнежом, продолжая дрова колоть. Это одна из немногих работ, которые ему доверяют. Всё-таки вся гибкость и ловкость у Шаста ушли в ум, а вот на уровне физическом он слишком неуклюжий. И шутки про то, что он ещё удивительным образом не отрубил себе что-то во время колки дров, слышит чаще, чем «доброе утро». — Ты убила его, — говорит тихо Шаст, упирается руками в воткнутый в пенёк топор, поднимает к Ире глаза, чуть щуря. — Стало легче? — Намного, — холодно отзывается Ира, собираясь уйти. — Это временное утешение, ты же понимаешь, мы уже говорили… — Не лезь. Мне. В голову, — шипит Ира, резко приближаясь к чужому лицу. — Это удовольствие, подпитанное гневом, это своего рода наркотический кайф, а после любого наркотика приходит ломка. И скоро кортизол начнёт тебя душить, — непробиваемо смотрит в ответ. — Когда придёт отрезвление, когда придёт чистота ума, ты сама попросишь с тобой поговорить. Антон вырывает топор из пенька, ставит новый кусок древесины, кивает Ире и продолжает колоть дрова.***
К середине третьего дня после того, как Арсения привезли в лагерь, прямо в момент, когда Шаст вытягивает вилами сено из-под крыши конюшни, сзади кто-то кричит «очнулся!». — Савина! — вздыхает громко Антон, вздрагивая от испуга, сено сыплется ему на голову, а Савина поспешно извиняется. — Он очнулся, — кивает учащённо Савина, помогая Антону отряхнуться от сена, собирает рассыпанное с земли и укладывает в кормушки, к которым тут же подходят кони и козы. — Это прекрасная новость, — улыбается Шаст, вытягивая вилами больше сена, устраивая по другим кормушкам, чтобы всем животным было достаточно. — Как он себя чувствует? — Меня к нему не пустили, я хотела на него посмотреть, но мне сказали, что это неприлично. — Неприлично, — усмехается тихо Шаст. — Ага, а когда я его голого обмывала, о приличии не думали что-то… — Савин, ты только ему об этом не говори, — прыскает со смеху Антон, трепля тёмную лошадь по гриве, поглаживает длинную морду. — Сказали передать Стасу. — Савин, ты же в курсе, что я — не он? — Правда? — изображает вселенское удивление Савина, вот же, Позова порода, сарказм уже с этого возраста фонтаном прёт. — А я-то думаю, что-то Стас подрос, и нос куда-то делся. — Шутница, — цокает языком Антон, вычёсывая гриву лошади щёткой. — Стасу уже сказала? — Да, он попросил позвать тебя. Срочно. — И чего мы тут болтаем тогда? — тут же становится серьёзным Антон, проверяет свою работу в последний раз, бросая быстрый взгляд на лошадей и коз. Подхватывая за руку Савину, выходит из сарая, прикрывает плотно на засов, а Савина его уже чуть ли не волоком тащит, как тот ящик на тросе, к своему дому. Возле крыльца стоит Стас, недовольный, впрочем, это привычно. Антон больше напряжётся, если увидит Шеминова довольным, а пока хмурый, значит, всё стабильно. А стабильность сейчас, всё-таки больше Антону важна. Больше, чем в прошлой жизни, когда не было никакой живой мертвечины и всего этого пиздеца. — Поговоришь с ним, — наставляет Стас. — Оценишь и расскажешь мне, что за человек. — Есть, товарищ майор, — паясничает Шаст, отдавая честь, проходя мимо Стаса в дом Позовых. Дом Димы встречает его привычным запахом мха и древесины, сквозь который прорезается резкий — спирта и крови. Позовы уже к этому запаху привыкли, не чувствуют его, а вот Антон морщится, как и всегда. Пусть и немного, но всё-таки заметно, отчего Поз усмехается каждый раз, а Катя награждает снисходительной мягкой улыбкой. — Привет, родной, — улыбается она Шасту, обнимая за плечи. Антон чуть сгибается, принимает Катины объятия, целуя в щёку, здоровается кивком с Димой, а тот указывает головой, чтобы Шаст шёл за ним. Он и идёт, сжимает только в благодарность Катины руки, под ногтями которых уже высохший слой крови. Дима говорит лежащему на кровати Арсению, что к нему гость, не против ли он. В ответ тишина, но Поз кивает, чтобы Шаст заходил. В комнате занавешены серые тонкие шторки, свет мягкий не режет глаза, но и не оставляет комнату даже в полумраке, достаточно светло, чтобы осмотреть очнувшегося Арсения. Выглядит он пусть и погано, но всё же в разы лучше, чем три дня назад. Раны обработаны, сломанная нога в шине из каких-то палок и тряпок, зафиксирована плотно на одном месте. Его переодели в чистую одежду, да и в целом выглядит он теперь не так, будто бы им мыли три года конюшни. Волосы обстригли, лицо выбрили. Это всё для того, чтобы обработать раны, позаботиться о рассечениях и ссадинах на коже. И пусть парикмахеры из Позовых никакие, но даже с этим не пойми чем на голове Арсений выглядит в разы лучше. На чистой коже лучше видны все повреждения, и тяжёлый вздох разрывает грудную клетку, но вырваться ему Антон не даёт, только улыбается мягко, садясь на стуле рядом с кроватью. — Здравствуйте, Арсений Сергеевич Попов, — с улыбкой говорит Шаст, чуть взмахивая ладонью. — Здравствуйте, Антон Андреевич Шастун, — со смешком отвечает Арсений, разглядывая пришедшего к нему гостя. Арс не знает, как сейчас выглядит со стороны, но чувствует себя невероятно лучше по сравнению с тем предсмертным состоянием, в котором жил последний месяц. Шастун в его глазах для всего происходящего вокруг выглядит больно уж хорошо. Да, уставший, заросший, чуть чумазый, но всё-таки выглядит человеком рядом с тем, как себя в последний раз видел в зеркале Арсений. Антон не исхудавший до одних костей, высокий, вытянутый весь, но не тощий, и тело у него явно способно на самосогревание в отличие от Арсового. Нет на Антоне пяти слоёв одежды, куртку расстёгивает спокойно, а под ней всего-то свитер, а не десять слоёв маек и кофт. — Как самочувствие? — спрашивает Шаст, разглядывая внимательно лицо. — Лучше всех, — упрямо повторяет Арсений, улыбается даже, чуть ломано из-за боли в теле, когда пытается подтянуться на локтях повыше, чтобы сесть. — Кому говорил не двигаться? — строго спрашивает за спиной Антона Дима. — Я хочу сесть… Позов только вздыхает тяжело, подходит к Арсению, подбивает ему высоко подушки, помогает принять хоть относительно вертикальное положение. — Без лишних движений, швы, помнишь? — спрашивает он у Арсения, который вяло кивает. — Больше не бьёшься? — с мягкой улыбкой интересуется Шаст. — Я… Мне жаль, что там так вышло, — осипло отзывается Арс. — Ничего-ничего, я не виню, я всё понимаю, — качает резко головой Антон, встрёпывая свои отросшие, завивающиеся волосы. — Я спрашивал лишь за тем, чтобы… Он протягивает свою ладонь к Арсу, держа её в таком положении, что становится ясно: ждёт рукопожатия. Арсений пусть и нерешительно, а чужую руку всё-таки пожимает. Как ему кажется, Антон каждое своё движение будто бы отмеряет, каждую реакцию и слово контролирует, лишь бы показать Арсу, что безопасен для него. Это противоречиво вызывает чувство тревоги, Арсений никогда не ладил с людьми, умеющими найти подход к каждому. Они его пугали. А страх у Арса проявляется при свидетелях весьма специфично. — Не надо со мной как с жертвой сюсюкаться, — шикает он, выдёргивая ладонь из дотошно мягкого рукопожатия. — То есть, не жертва? — дёргает бровью Антон, чуть склоняя голову набок. — Там, как на курорте, было? — Шаст, — окликает Поз предупреждающе. — Мне трижды ломали ногу, — шипит раздражённо Арсений. — Но я до сих пор жив, а это о чём-то да говорит. — Об удивительном упрямстве, видимо, — усмехается тихо Шаст. — Страшно показать себя слабым? — Шаст, — снова гремит сзади голос Позова. — Или проблемы с мужским авторитетом? — Это как-то влияет на моё самочувствие? — Это влияет на проекцию внутреннего самочувствия на окружающий мир и людей рядом, — качает головой Антон. — А это в свою очередь влияет на то, сможешь ли ты прижиться в лагере. У нас не любят до пизды гордых или нахлебников. Смотри, какой расклад, — Шаст наклоняется чуть ближе к кровати, упирается локтями в свои колени, зарываясь на мгновение пальцами в свои волосы. — Пока ты не выздоровеешь, мы позаботимся, мы не ублюдки, Арсений. Мы помогаем, но если будешь кусать руку, которая тебя кормит, подумай, кому ты хуже сделаешь. Когда встанешь на ноги, можешь уйти, никто тебя тут держать не будет, а если решишь остаться, то придётся ладить со всеми и помогать. Иначе не выжить. Арсений пытается смотреть в чужие глаза так же спокойно и уверенно, как эти глаза смотрят на него. Только вот не выдерживает и десяти секунд зрительного контакта с этим человеком. — Ты меня услышал, — кивает Антон. — Я очень плохо переношу людей, которые, стоя по горло в дерьме, с улыбкой говорят тебе, что всё хорошо. Терпеть это не могу. Из такого вытекает вывод: либо ты лицемер и лжец, либо псих, который реально верит, что у него всё лучше всех. Какой вариант хуже? — Арсений упрямо молчит, сверля взглядом пол. — Ну так что, Арсений Сергеевич Попов, как самочувствие? Антон следит внимательно за тем, как Арсений кусает изнутри щёки, ковыряет ногти, чуть морщась от собственных мыслей. Он тихо вздыхает, прикрывая глаза на мгновение, а потом переводит к Шасту необычайно спокойный взгляд и улыбается снова. Если опять скажет «лучше всех» — безнадёжно. — У меня сломана нога, меня месяц держали в подвале, избивали, насиловали, угрожали тем, что будут отрезать от меня по кусочку, удерживая в сознании, а потом у меня на глазах есть куски моей плоти, — говорит абсолютно ровно, улыбаясь, только в глазах искра злости пляшет. — Как думаете, Антон Андреевич Шастун, как я себя чувствую? Теперь зрительного контакта не выдерживает Антон. — Хотите разумных ответов, не задавайте идиотских вопросов. Антон усмехается совершенно неожиданно, кивает несколько раз, желает Арсению выздоравливать и выходит, игнорируя тяжёлый взгляд Димы вслед. — Ну как? — цепляется Стас, едва Антон выходит из дома. — Что скажешь? — Мне нравится его улыбка. — Чего, блять? — выпячивается на Шаста Шеминов, а тот только отмахивается, мол, не еби мне мозги. — Шастун! — Надо наколоть побольше дров, сырость скоро разведётся, весна близко, — машет рукой в воздухе Антон, уносясь к дровам. Улыбается, когда говорит правду, Арсений совсем по-другому, взгляд у него тоже другой. Всё-таки на людях, говорящих кромешный мрак, при этом улыбаясь, у Антона какой-то нездоровый пунктик. В своей жизни Шаст знал только четверых людей с такой особенностью, и это были невероятные люди. Их невозможно сломить, их невозможно подчинить, их невозможно перекроить. Конечно, он выжил. Арсений, Антон уверен в этом, выживал не для своей жизни даже, он выживал на зло тем, кто его жизнь хотел испоганить. Потрясающий, редкий тип людей. И если у Шаста получится с Арсением найти общий язык, подружиться, может быть, Антон сможет вернуть себе то чувство, которое в лагере никто, кроме него, не знал и не ищет? Было бы неплохо.***
— Добрейший вечерок, — здоровается Шаст, навещая Арсения после прихода темноты. — Еда, — дёргает он в воздухе миской с принесённым ужином. — Я думал, я буду под опекой Димы и Кати, — сипит Арсений, которому Антон, поставив миску на стол, помогает сесть. От каждого движения огонёк свечи опасно вздрагивает. — Ну, они и так третьи сутки с тобой возятся, я подумал, было бы неплохо им передохнуть, да и не один ты у нас болезный, — пожимает плечами Шаст, подтаскивая ближе к кровати столик с тарелкой. — Так что я взялся помочь. Тебе, с тобой. Я тебя не напрягаю? Или это идиотский вопрос? — усмехается тихо. — Пока не понял, — качает вяло головой Арсений. — Ты выглядишь лучше. — Меня отмыли от слоя грязи, крови и рвоты. Так что да, должен выглядеть лучше по логике. — Не любишь комплименты? — А это был комплимент? — скептично изгибая бровь, спрашивает Арсений, переводя взгляд к отчего-то светящемуся Антону. — Вот смотрю на тебя… — Шаст изображает крайнюю заинтересованность, хотя не изображает, кажется, и вправду заинтригован тем, что Арсений собирается сказать. Но Арс сам не уверен, стоит ли. — Мне кажется, я тебя где-то видел, — всё-таки говорит он. — Да, я был, когда тебя нашли, мы говорили… — Нет, это я помню, — отмахивается Арсений. — Мне кажется, раньше. Я мог тебя где-то видеть до начала этого всего? — Каждый из нас каждый день встречает огромное количество людей, тогда так было, сейчас-то, конечно, запоминаешь всех, кого видел. А вот тогда… Не могу ручаться за то, что мы не пересекались в каком-нибудь магазине или что-то в этом роде. — Если бы просто пересеклись в магазине, я бы не запомнил, — качает головой Арс. — Я просто подумал, ну мало ли, какой-нибудь там блогер или музыкант? — Нет, — посмеиваясь, качает головой Антон. — Точно нет. Ешь, пожалуйста. Не богато, конечно… — Не издевайся так надо мной, — перебивает Арс. — «Не богато». До этого дня я ел неизвестно что, не уверен, что это вообще была еда. А тут… «Не богато», — фырчит он недовольно, глядя на тарелку с одной запечённой в костре картофелиной, ломтиком козьего сыра и каким-то мясом. — Разве что… Можно уточнить… Мясо..? — Заяц, — вздыхает тяжело Шаст, переводя взгляд к окну. — Не человечина, конечно, но мне даже от этого херово. — Есть сосиски было проще, не думая о том, что это были животные, да? — Да… — Я не умею охотиться, да и не смогу. — Тебя никто не заставляет, — хмурится Антон, поворачиваясь тут же к Арсу. — Ты выздоравливай и… — Нет, я к тому, о чём ты мне говорил, когда приходил в прошлый раз. Если хочу остаться, мне надо работать, помогать всем, только так можно выжить. — Так ты хочешь остаться, — улыбается мягко Шаст. — Нет, хочу обратно в лес умирать с холоду-голоду, а потом попасться очередным ублюдкам без шанса отстоять себя, — пыхтит раздражённо Арсений, разламывая вилкой картофель на тарелке, перетирая его в пюре. — Не бухти. Я правда рад, что ты так решил, — говорит искренне. — В определённый момент группа людей достигает такого размера, что количество людей становится скорее проблемой, не хочу говорить «балластом», но всё же… Людей так много, что обеспечивать всё необходимое, — слишком тяжело. А у нас до таких размеров ещё далеко, мы скорее на планке «нам надо ещё с десяток, чтобы жить, а не пытаться свести концы с концами». — Расскажи о том, как оно у вас устроенно, — просит шёпотом Арсений, разглядывая чужой профиль в оранжевом свете свечи. — Я расскажу о работе и здешних всё, что захочешь, но с одним условием. От одного только слова «условие» Арсений всем телом напрягается, смотрит на Антона заранее зло. — Не знаю, о чём ты подумал, — выставляет медленно вперёд ладони Шаст, ловя на себе раздражённый взгляд. — Но моё условие — это твоё выздоровление. Выздоровеешь, встанешь на ноги — с меня экскурсия по лагерю. И снова Арсений ловит на себе этот взгляд, полный жалости. И снова это вызывает внутри бурю отрицания и злости. — Не смотри на меня так, — фыркает он, запихивая в себя еду. — Как? — С вот этой вот жалостью, — кривится Арсений. — Будто бы мне два дня жить осталось. — Ты путаешь жалость и сожаление, — качает головой Шаст, мягко улыбаясь. — И в чём же разница? — Ешь, расскажу перед сном, как сказку. — Ты относишься ко мне, то ли как к ребёнку, то ли как к… — Я ко всем отношусь одинаково, — прерывает чужое бурчание Антон. — Ешь и ложись, сон помогает регенерации. Ты же хочешь узнать о лагере, в твоих интересах быстрее выздороветь. Арсений больше не бурчит, не выставляет иголки, не сопротивляется. Доедает молча свою порцию и с помощью Антона укладывается на кровати. Шаст тушит свечу и начинает рассказывать Арсению различие между сожалением, сочувствием и жалостью. Какой-то вопрос вертится настойчиво у Арсения на задворках сознания, но так и не доходит до языка. Сон забирает.***
Антон приходит проведывать каждый день. В обед и перед сном. Больше о самочувствии Арса не спрашивает, только подмечает, что тот выглядит лучше с каждым днём. Когда Арсений просит зеркало, даже сам в этом убеждается. И правда. Мертвенная бледность постепенно сходит с его лица, пропали тёмные круги, глаза больше не назовёшь впалыми. В целом, постоянное питание приводит Арсения в физическую норму. Катя и Дима обрабатывают раны на теле по очереди, промывают, следят, чтобы всё заживало и чтобы рассечины на коже не загноились. Если со старшими Позовыми у Арсения разговоры только на тему его здоровья и питания, то вот с младшей, с Савиной, у Арса складываются довольно-таки интересные разговоры, которые вытягивают его психическое здоровье. Савина смешит его постоянно, одними только эмоциями на своё детском лице довела как-то Арса до хохота, отчего чуть не разошлась рана на животе. За это Поз дочку прогнал гулять куда-нибудь, а на Арсения, как на старшего, долго недовольствовал, говоря, что нельзя же так халатно к собственному здоровью относится. Тем не менее Савина стала для Арсения отдушиной. И что стоит отметить отдельно, фактически маленьким секретным агентом. Именно у неё Арс просил книги, именно с ней шёпотом переговаривался в темноте спальни ночью, когда не спалось. Чуть позже оказалось, что агент у Арсения — двойной. И шпионит она на Шастуна, которому сливает всю информацию касательно здоровья, настроения и желаний Арса. Именно Антоновы книги Савина ему тягает, именно ему рассказывает о том, что Арсению нравится, а что нет. Узнаёт об этом Арс случайно, когда Антон, ведя с ним уже привычный диалог перед сном, говорит о том, о чём не мог знать, потому что ему Арсений этого точно не говорил. И едва в голову приходит понимание, что это Савина проболталась, Арс бурчит про себя, делая девочку чуть ли не главным злодеем. Но в итоге главным злодеем оказывается Шастун. О, в этом Арсений уверяется на второй неделе, понимая, что каким-то образом Антону удаётся выуживать из него ответы на вопросы, на которые Арс бы не ответил даже под угрозой смерти. — Как ты это делаешь? — настороженно спрашивает в один из вечеров Арсений, щуря подозрительно на Антона глаза. — Что делаю? — брови над зелёными глазами взмывают удивлённо. Арсений взглядом пытается чужие эмоции препарировать, понять, что происходит в этой заросшей кучерявой головушке, но ни к какому логичному объяснению для себя не приходит. Для чего Антону эти лишние и совершенно ненужные знания об Арсении? Какая разница чем увлекается и что ему нравится и не нравится в людях? Это какое-то тайное собеседование? Пытается заранее узнать подобное, чтобы было проще определить, в какую работу Арса запрячь по выздоровлению? Так спросил бы это всё у него, прямо. Зачем вытаскивать информацию из Савины? Нет, конечно, есть вероятность, что девочка просто делилась с Антоном в свободной форме, говорила что-то типа «а вот мне сегодня Арсений рассказал...». Они с Савиной не договаривались о конфиденциальности бесед, всё может быть. Наверно, так влияет когда-то привычный устой жизни: не позволять никому в эту жизнь влазить. С другой стороны, если бы Савина просто проболталась так о чём-то, зачем это вуалировать, скрывать? Арсения напрягает факт того, что он начинает привязываться, испытывать симпатию к человеку, о котором ничего толком не знает, которого не понимает. К человеку, который узнаёт о нём не от него самого.***
К середине второго месяца у Арсения наконец срастается кость. Позов эту новость объявляет нарочито торжественно, просит Арса не торопиться и расхаживать ноги, возвращаться к физической активности постепенно. С умом. Говоря простым языком, Дима попросил Арса не скакать от радости, что он наконец может ходить. Скакать, впрочем, у Арсения и не сильно получается. Едва он поднимается с кровати, тут же валится с ног, Дима с Катей ловят под руки, поддерживают крепко, пока Арс делает первые за полтора месяца шаги. Побродив по комнате какое-то время с поддержкой Позовых, Арсений улыбается им чуть зажато, благодарит и просит дать ему шанс справиться самому. Никто не возражает. Пока Арсений расхаживает ноги по комнате, с маленькой шпионкой Савиной прибегает в дом Шаст. Арсу от этого внимания искренне неловко. Что они собрались на него ходящего смотреть, будто он младенец, только-только вставший на ноги. — Ты обещал мне экскурсию, — припоминает Арсений, хватаясь за руки Антона, едва не валясь с ног. — А ты типа уже выздоровел? — хитро щуря глаза, усмехаясь, спрашивает Шаст. — Для экскурсии достаточно здоров. В ответ на это Антон только оглядывает скептично с ног до головы, кивает каким-то своим мыслям, а затем доводит Арсения обратно до кровати. — Ты одевайся потеплее, — наставляет Шаст, присаживаясь на колено перед Арсом, будто бы предложение собрался делать. — А я пока схожу на улицу и найду какую-нибудь палку, чтобы ты мог опираться, как на трость, на неё в первое время, хорошо? Арсений бы мог подумать, что это простейшая практичность. Мог бы подумать, что найти Арсу трость — вариант получше, чем таскать его на себе, если ноги будут не слушаться и подгибаться. Мог бы так подумать, но замечает в глазах Шаста — снова-здорова! — сожаление. И это явно не про то, что Арсению тяжело ходить. Это всё про то же, смотрит так же, как в тот момент, когда понял, почему Арс оттолкнул его от себя при первой встрече. И Арсению бы ерепенится: неужели теперь на нём в глазах Антона всегда будет висеть ярлык жертвы изнасилования? Но стоит признаться себе: Арсу действительно неприятно сейчас касаться кого-то. Он не показал этого подхватившему его Антону, не показал, уверен в этом. Но то ли Шастун — телепат, то ли всё-таки у Арсения что-то читалось на лице — снова Шаст всё понял. — А можно будет твою трость как-нибудь украсить? — вырывает из мыслей вопрос Савины. — У меня есть краски, а ещё ленточки и бусины. — Это было бы просто потрясающе, — улыбается ей Арсений. — Трость ручной работы, это же настоящая роскошь, Савин. — Есть, — торжественно вскидывает кулак Савина, тут же уносясь в свою комнату. Антон с этой картины посмеивается тихо, улыбается привычно мягко Арсу, чуть кивая ему, словно бы в благодарность за что-то. Поднимается с колена и уходит на улицу искать Арсению трость. — Голова не кружится, простреливающих болей в ноге нет? — спрашивает меж тем Дима. — Я чувствую себя потрясающе по сравнению… — Без сравнений, — отрезает Позов. — По сравнению с состоянием на грани смерти мы все охуенно себя чувствуем, мне надо, чтобы ты без сравнений себя нормально ощущал. — Что ж. Тогда бывало и лучше, — усмехается Арс, из-за чего получает крайне красноречивый взгляд от Кати, крепко сжавшей сложенные на груди руки. — Что? Он просил честности! — У меня есть клей и стразы, это будет обалденная авторская трость! — кричит из другой комнаты Савина. — Стразы, — повторяет глухо Арс. — Она сделает тебе волшебный посох, — посмеивается Дима. — Будешь у нас крёстной феей. — Кто? — спрашивает вернувшийся с палкой Шаст. — Арсений, — кивает в сторону Позов. — Савина ему для трости стразы нашла. — Вот это я понимаю шик и блеск, — посмеивается Антон. — А ты чего не оделся? — Я не знаю, во что… — Бля, я запизделся, прошу прощения, — бросает на выходе из дома Дима. Катя уходит вслед за ним, чтобы помочь. — Сейчас принесу! Арсений перенимает из рук Антона палку, прокручивает её в своих руках, разглядывая интересный узор из ходов короедов на древке. Встаёт с кровати, опасливо опираясь на палку, примеряясь, выдержит ли она его вес. Выдерживает, да и в целом показывает себя довольно крепкой опорой. Арс кивает Антону в благодарность, а тот снова улыбается ему одними только уголками губ, теплея во взгляде. — Давай, может, попозже, — упрашивает с нескрываемой надеждой Арсений, видя примчавшую с какими-то коробочками Савину. — Но… — Савин, тебе же надо будет много времени, чтобы сделать красоту, так? — спрашивает с улыбкой Шаст, глядя на Савину. Арсений замечает, что Антон смотрит на девочку как на равную, а не как на ребёнка. Наверняка Савине это очень льстит, понятно, почему она так дружит с Шастом. — Тогда я украшу трость, когда Арсений будет лежать. — Да, про это и речь, — кивает Антон. — Не поможешь пока Серёже на кухне? — Он говорил, что моя помощь больше мешает ему, — бурчит надуто Савина, сгружая коробки на стол у кровати. — А мне вот он вечно жалуется на то, что некого попросить принести воды, когда он дежурный на кухне, — тянет как будто бы невзначай Антон, поднимая взгляд к потолку. — Может, ты предлагала ему помощь, которую хотела оказать сама, а это не всегда та помощь, которая действительно нужна человеку. Так что попробуй ещё раз, только не помогай с тем, с чем тебе самой хочется, а спроси у Серёжи, что ему нужно. — Это сработает? — заинтересованно спрашивает Савина, внимательно щурясь на Шаста. — Наверняка, — кивает Антон. — Если отмахнётся, сходи к Ире, она сегодня укладывает дрова в стену, думаю, от помощи в подаче дров точно не откажется. Ей сложно сгибаться, у неё больная спина… — Тогда я лучше сразу к Ире пойду, а когда закончим, побегу к Серёже! — бросает она, уже выбегая из дома. — В ней очень много энтузиазма, — улыбается Арсений. — Но почему ты не советуешь ей помогать родителям? — Катя с Димой не подпускают её к работе, а когда подпускают, начинают делать столько замечаний, что она не выдерживает, психует и бросает дело. У них гиперопека, — пожимает плечами Шаст, подходя к окну, вглядывается, куда убежала Савина. — Если ребёнок хочет работать, это надо поощрять, а не загонять его в условия, где он работу возненавидит. Катя частенько делает из работы наказание, а я пытаюсь для Савины сделать из этого игру, где в конце она получит… У неё есть тетрадка, и за каждое хорошо выполненное задание я рисую ей звёздочки. Она от этого в восторге, — улыбается Шаст, переводя взгляд к Арсению. — Только Савине или всем в лагере? — усмехается Арс. — Если захочешь, тебе тоже буду рисовать звёздочки, — не остаётся в долгу, отвечая колкостью на колкость, Антон. — Это странно… Никогда не видел, чтобы ребёнок так тянулся помогать и работать. — А ты много детей видел? — скептично изгибает бровь Шаст. — Да. Я с ними работал. В музыкальной школе. Антон во взгляде меняется, смотрит на Арсения в край заинтересованно, чуть щурится, будто бы пытается Арса на какой-то лжи поймать. Только вот ничего здесь от лжи нет, он действительно работал в музыкальной школе, преподавал там последний год до катастрофы. — По тебе никогда бы не сказал, что ты бы выбрал работать с детьми. — Это ещё что значит? — хмурится Арсений. — А кем я должен был по-твоему работать? — Честно? У тебя не выраженная, по крайней мере, не ярко выраженная эмпатия. Проблемы с тем, чтобы находить общий язык с людьми. И это у тебя будто бы что-то принципиальное. Если и работать с детьми, то скорее для удовлетворения своего эго, чувствовать себя самым умным, взрослым, сильным. Где это проще почувствовать? С маленькими людьми. С детьми. — Ты пугаешь меня, знаешь? — кривится Арс. — Знаю, — со смехом кивает Антон. — Но я уже говорил, я ко всем отношусь одинаково, Арсений, я не обижаю тебя и не обижу, если только ты не станешь угрозой для лагеря. — Ты не ответил на вопрос, кем я по-твоему должен был работать? — У тебя острый язык, защитный механизм — агрессия, твоя гордость и принципы для тебя важнее выживания, судя по тому, что ты грубил тем, кто мог тебя убить. Продолжал грубить, оказавшись у нас, проблема с выражением благодарности. Спасение ты воспринял скорее как удар по гордости, насмешку от судьбы, а не благодать. — Я не… — Вот только не надо, — усмехается Шаст, качая головой. — Оброс панцирем и колючками, но это произошло явно раньше, чем это всё началось. Со злостью воспринимаешь факт того, что кто-то может говорить о тебе за спиной или каким угодно образом посягать на твоё личное пространство. — Ты очень сильно меня пугаешь… — Что я могу тебе сделать, чтобы меня бояться? — дёргает смешливо бровью Антон. — В этом плане твоя логика несколько сломана. Хотя это похоже на старую психотравму. Ты не боишься быть сломленным физически, но до смерти боишься, что кто-то может тебя подчинить как личность. Независимость собственного «я» для тебя — главная ценность. Арсений разглядывает с опаской чужое, спокойно улыбающееся лицо. Он точно его где-то видел… — Какая работа? — поднимая взгляд к потолку, прикидывает Шаст. — Там, где ты не будешь зависеть от кого-то, но будут зависимые от тебя, потому что тебе нужно доказать себе, что ты можешь быть главным для кого-то, пусть и только на рабочем месте. В этом плане учитель, конечно, хороший вариант. Но не для детей, которых такой учитель будет иссушать, как энергетический вампир, голодный до внимания и уважения. Я бы сказал, охранник, телохранитель. Подобная профессия бы удовлетворяла чувство собственной значимости, не принижая при этом чувство свободы. Ну или медийная личность с сотней поклонников, писавших бы каждый день, как ты им нужен, как спасаешь и всякое такое. — Кем ты работал? — морщась, спрашивает Арсений, едва сдерживая нарастающую злость. — А какая уже разница, — пожимает плечами Шастун. — Трудовая книжка больше не нужна, диплом — тем более. По образованию я не работал, так что и разницы никакой нет, опыта в профессии я не получил. — А оно было одно? — Что? — Образование, — давит Арсений. — Что-то мне подсказывает, что надо это уточнить. — Потому что у тебя самого не одно образование? — усмехается уголком губ Антон. — И какое, кроме педагогического? — Экономическое, — сквозь скрежет зубов выдавливает из себя Арс. — Ты всегда уходишь от ответов на вопросы? — Экономист, — тянет нарочито удивлённо Шаст. — Ну и как у нас с экономикой? — В лагере? — В стране, — с каким-то нездоровым блеском в глазах и оскальной улыбкой уточняет Антон. — Я не работал по специальности, — выжимает из себя улыбку Арсений. — Может, зря? С такой-то упёртостью и независимым «я», может, ты бы стал тем, в ком мы так нуждались… — Тебя можно с человеком на десять минут оставить? — ворчит недовольно Позов, проходя в комнату с мешком одежды. — Не обращай на него внимания, когда у него эта херня начинается, — шепчет он Арсению, вытаскивая на кровать рядом с ним одежду из мешка. — Это под твои размеры лучшее, что смог найти. Что-то, может, будет великовато… — Ничего, спасибо большое, — кивает в благодарность Арсений. — Подожду на улице, — бросает как-то безразлично Антон. — Курить хочу. Дима провожает Шаста взглядом, Арсений видит, как натягивается синий свитер на груди Позова, когда он тяжко вздыхает. — Тебе помочь одеться или сам справишься? — Сам, — качает головой Арсений, принимаясь натягивать на себя одежду принесённую Димой. — С ним стоит быть осторожным? — С Шастом? — усмехается горько Поз, устраиваясь на скамейке рядом со столом. — Даже не знаю, что тебе на это ответить. Поверь, он не навредит, у него в целом мудрёная голова, выбесить одним словом может, но иногда мне кажется, что он это от безысходности ляпает, лишь бы на чью-то горячую руку нарваться. — Провоцирует? — удивлённо спрашивает Арсений, забираясь в толстый серый свитер. — Чтобы разозлить и получить по лицу? — Для этого ли? — усмехается горько Дима, а редкие брови взмывают на короткий миг над его задумчивыми глазами. — Как дети, познающие мир, суют пальцы в розетку, как химики, пробующие что-то на вкус, определяют ядовитость, так и он. В целом он славный парень, родной для всех здесь, но что я могу посоветовать тебе точно: внимательно следи за собой и своими реакциями при нём. Если не будешь следить за этим, будет следить он. И боже упаси тех, за кем Антон начинает приглядывать. — Вот так успокоил. Спасибо, Дим, — кривится Арсений, вставая с кровати. — Как я выгляжу? — Ты же, вроде как, против идиотских вопросов? — усмехается Позов. — Да, справедливо. Больше у Димы ничего не спрашивает. Обматывает шею шарфом, натягивает куртку, застёгивая до самого верха, после надевает шапку, обувается в ботинки, которые ему принесла Катя. — Спасибо, — благодарит, сжимая на мгновение Катино плечо. — Вы очень много для меня сделали и продолжаете делать. — Мы бы иначе не смогли, — пожимает легко плечами Катя. — Да, за это и благодарю, — улыбается Арсений, выходя со своей палочкой на улицу. — Вот это ты замотался, конечно, — усмехается Шаст, оглядывая с ног до головы. — Уже март, ты в курсе? — Моё тело всё ещё не достаточно восстановилось для самосогревания, — отмахивается от этого замечания Арс, пытаясь меж тем вспомнить, какой по счёту месяц март. Сколько вообще прошло времени? — Помочь? — Сам, — пыхтит Арсений, медленно спускаясь по деревянным ступеням крыльца. Антон на это упрямство только плечами пожимает, продолжает себе курить, но спокойствие читается только на его лице, потому что взгляд и напряжение в руках говорят о том, что он в любой момент готов Арса ловить. Но ловить его не нужно, не так всё плохо, справляется со ступеньками, подходит к курящему Шасту, останавливается в попытке отдышаться, упираясь двумя руками в трость. — На сегодня хватит? — усмехается уголком губ Антон, смотря на него свысока из-за разницы в росте. — Не дождёшься, — щуря глаза на Шаста, качает головой. Только сейчас Арсению наконец выпадает возможность осмотреться, увидеть, что находится за бревенчатыми стенами с мховой прослойкой, увидеть лагерь за пределами избы Позовых. Не сказать, что зрелище особенно впечатляюще, но за последние годы Арс ничего подобного не видел. Построенные одинаковым образом деревянные избы, здания побольше явно с припасами и животными. Высокий забор из толстых и высоких деревянных кольев, смотровые площадки на деревьях по периметру ограждения. Ворота, у которых стоят четыре машины. И люди. Чертовски много для отвыкшего от этой картины Арсения. Каждый занимается каким-то своим делом. Видны люди, несущие воду через узкую калитку рядом с воротами. Виднеется у одного из зданий большой костёр, на котором что-то готовит Серёжа. Он к Арсению тоже заходил с постоянной регулярностью. Как и Оксана с Антоном. Находит взглядом и Савину, которая помогает девушке в большом чёрном пуховике укладывать в стену наколотые дрова. А ещё возвращаются, очевидно, с охоты три человека на конях. У седла видны висящие мёртвые зайцы, кто-то везёт птиц, Арсений уверен, что на спине птичьего охотника видит лук с колчаном наточенных, самодельных стрел. — Кто у нас встал на ноги? — с улыбкой спрашивает Оксана, ведя коня в конюшню мимо Арсения с Антоном. — Как самочувствие? Как всегда лучше всех? — Вам сегодня прямо повезло, — морщится Шаст, глядя на то, как болтаются у бедра лошади мёртвые зайцы. — Бедные… — Они умерли быстро, — доносится тихий голос одного из всадников. — Не мучились. — Спасибо, Андрей, мне сразу стало легче, — кривится Шаст, поднимая взгляд к одному из охотников. Он дожидается, пока конная тройка проедет, поворачивается к Арсу. — Они пока заняты, но по-быстрому, что стоит знать о них. Оксану ты помнишь, она тебя тащила, дочка охотника, сама выливает себе пули, переплавляя всё подряд, так что если у тебя есть что-то металлическое, прячь под подушку. — Говоришь так, словно бы что-то из твоих вещей пострадало, — усмехается Арсений. — Да, — неожиданно отвечает Шаст, поднимая к лицу ладонь и дёргая пальцами. — Кольца. — Она переплавила твои кольца в пули? — взрывается хохотом Арсений. — Говорю же, следи за металлом, — пожимает плечами Антон. — За Оксаной, тот, кто с нами говорил, Андрей — слегка нервный типок, готовился к апокалипсису задолго до начала всей этой истории, попадает стрелой в глаз птицы с двадцати метров. Он в целом-то, если откинуть убийство животных, миролюбивый, слегка со странностями, но если что, будет первым в очереди, чтобы помочь. — Кажется, я видел его в тот день… — Да, он был с нами. Говорю же, всегда первый в очереди на помощь. Последний ехал Журавль, Дима, его обычно не заткнёшь, но после охоты он всегда такой, молчаливый. — Не переносит это?.. — Скорее устаёт адски, — качает головой Шаст. — Если Оксана помогала отцу выслеживать и подстреливать дичь, то Дима, то ли из-за того, что мальчик, то ли так просто вышло, отцу помогал и освежевать тушу, и разделать, и приготовить… Дохуя чего. — Они с Оксаной брат и сестра? — Что? Нет, с чего ты..? А, я плохо объяснил, — качает головой Антон. — Они оба из охотничьей семьи, но из разных, из разных деревень даже. Не родственники. Кости животных перетирают, как и угли от костров, как и навоз, по концу весны и летом используем для удобрения огорода, вон там, — указывает в сторону Антон. — Огородом занимаются все, но в большей степени, конечно, Катя с Дариной, никакого сексизма, просто у остальных было минимум знаний и опыта в этом, вот и повелось так. Тем не менее таскаем навоз, поливаем и пропалываем мы все без исключения. — Понял, — кивает Арсений. — Здание, из которого валит дым, — указывает на одну из изб Антон. — Это дом Серёжи, но по совместительству и кухня. Готовка в большинстве своём лежит на его плечах, но ещё и на плечах Маши, Кати, Журавля и Оксаны. Короче, меняются, помогают друг другу. Меня на кухню не пускают, я там спалю всё к чертям собачьим. Иру тоже не пускают, — кивает в сторону девушки, укладывающей с Савиной дрова, Антон. — Она ненавидит готовить и… Я, конечно, не то чтобы суеверный, но больно подозрительно всему лагерю живот крутило после её готовки. — Думаешь, прокляла? — усмехается Арсений. — Я думаю, что когда кто-то созидает что-то с определёнными эмоциями, эти эмоции оставляют на созданном предмете некий, назовём это так, энергетический шлейф. И если кто-то готовит еду с ненавистью и гневом, то неудивительно, что ты потом блюёшь полдня. — Энергетический шлейф, — повторяет с ухмылкой Арсений. — А ведьмы у вас случайно тут нет? — Есть, — тянет с какой-то заговорческой улыбкой во всё лицо Антон. — Вон тот домик видишь? Там ещё ловцы снов самодельные висят на крыльце и кустах вокруг дома. — Вижу, — кривится Арс. — Это Олеся, она с Зайцем живёт. Ну, в смысле, с Максом. Заяц — это кличка, хотя по факту фамилия. — И чем они занимаются? Прогнозированием будущего? — Слушай и запоминай, — становится в момент серьёзным Антон, переводя строгий взгляд к Арсению. — Каждый здесь работает и вносит свой вклад в это всё, — обводит он рукой лагерь. — Никогда не принижай чью-то значимость, ясно? — Ясно, — тихо отзывается Арсений, опуская взгляд к земле. — Ты привык выставлять себя выше других, но здесь это не прокатит, здесь надо уважать друг друга, не обижать и доверять. Без этого мы все давно были бы мертвы. Я знаю, что тебе важно показать характер, но… — Знаешь? — переспрашивает Арсений, щуря резко на Шаста глаза. — Ты знаешь это или думаешь, что это так? — Знаю, — упрямо настаивает на своём Антон, чуть улыбаясь уголком губ. — Я надеюсь, что ты меня слушаешь и хоть как-то осознаёшь, принимаешь то, что я стараюсь донести. Никто здесь не претендует на твою независимость или безопасность, Арсений. Никто не пытается тебя подавить, вот и ты ответь тем же, не дави других. — Почему-то у меня ощущение, что ты меня давишь, — фыркает Арсений, отводя взгляд к Кате, которая развешивает на шнурах постиранное бельё. — У тебя проблема с восприятием мужского авторитета, — пожимает плечами Шаст. — Но об этом мы поговорим, когда ты сам захочешь. — А если не захочу? — Все хотят поговорить о том, что их мучает. Рано или поздно, — вздыхая, отвечает Антон. — Хватит пока с тебя информации или продолжим экскурсию более подробно? — Продолжим, — кивает Арсений, проходя несколько шагов, опираясь на трость. — Если только ты не устал уже от меня, — усмехается он, сужая на Шаста глаза. Антон рассматривает его с минуту, кивает каким-то своим мыслям, а потом, расплываясь в характерной мягкой улыбке, кивает, чтобы Арсений шёл за ним. У Арсения при взгляде на чужую спину ворочается нехорошее предчувствие насчёт этого человека. Вспоминаются слова Димы, вспоминаются все разговоры с Антоном, в ходе которых он по сути не открыл ничего о себе. Чувство, будто бы уже Шаста где-то видел, подкидывает в костёр этого предчувствия дров. Недоверие, а может, самая настоящая паранойя расцветает в Арсении наравне с необъяснимой симпатией. Может, так работает харизма? Но разве харизма другого человека может перебивать опасения насчёт него? И тем не менее Арсений идёт следом.