***
Чёрная ручка прокручивается в пальцах уже в пятый раз. Ловко и хлёстко. Под ногтями — земля, такая же чёрная и густая, как чернила в ручке. В рельефе кольца-печатки забился мусор: та же земля, немного давно высохшей крови, гнилая древесина. Тяжёлый вздох срывается с обветрившихся и потресканных губ, которые кровят в последнее время слишком часто: недостаток витаминов, еды, воды — всё это слишком заметно сказывается на здоровье. На его здоровье. На здоровье любого живого человека. Сколько уже прошло времени? Судя по палочкам, нашкрябанным в блокноте, пошёл уже четвёртый год. Что изменилось за это время? Количество жертв, возможность обеспечить себя самостоятельно, возможность выжить. Ещё один тяжёлый вздох срывается в холод хижины. Облачком пара вылетает изо рта. В глазах плывёт и едва ли получается разглядеть строчки в записной книжке. Слишком плачевное самочувствие, безнадёжное состояние, наверно, не вернётся. Скорее всего, это последняя вылазка. Что он должен написать? Это предсмертная записка? Кому? Может быть, самому себе, может, тому, кто найдёт это место после него, найдёт эту книжку и посмеётся над тем, что выжил в отличие от хозяина этих записей? Может, археологи, которые после конца этой катастрофы будут строить историческую картину произошедшего? Хотя кто здесь будет строить правдоподобную картину. Сделают во всём виноватым кого-то крайнего, покажут как всегда власть самым важным героем, а жертвы, что с них? Они из могилы уже ничего не скажут. Ручка выскальзывает из пальцев, катится по столу. В последний момент удаётся её словить. Надо что-то написать. И пишет. «Судя по моим заметкам, пошёл уже шестнадцатый день четвёртого года этого ужаса. Я пытаюсь прикинуть, какой сейчас месяц, но, увы, за всем этим, кто бы мог подумать, совершенно забыл порядок месяцев в году. Больше это ненужная информация, не помню, когда в последний раз видел календарь, а если и увижу в чьём-то опустевшем доме, то непременно не разберусь в нём. Всё, что я понимаю: прошло четыре года, мы всё ещё в лютой заднице, никаких эвакуаций не было, сейчас зима, запасы кончились. Как долго я продержался? Как долго обманывал себя, что не упаду до мародёрства? Не буду бродить по брошенным домам в поиске одежды, одеял, хоть какой-то еды? Долго обманывал, жрал кору с деревьев, лишь бы не пасть в своих глазах до вора. И всё-таки сорвался. В первую же зиму. Когда мороз отнял мне пальцы рук. Первое, что я украл из чужого оставленного дома, были одеяла и спички. Пытался утешать себя, что больше это никому не надо, извинялся в пустых, брошенных стенах. Перед кем? В первую очередь, наверно, перед собой, перед своей совестью. Потом обшаривал дома на предмет закаток, макарон, крупы. Всё остальное скисло и сгнило. Возле одного из домов в прошлый раз нашёл пса, не знаю, какое у него было имя при хозяине, но на Пирата он откликнулся. Я пытался ему помочь, пытался откармливать, но чем? Он жил со мной почти полгода, с ним было тепло спать, я чувствовал себя защищённым, несмотря на то, что пёс был кожа да кости, под стать мне. Прогнал его от себя. Боялся, что в один день паду ниже мародёрства. Боялся, что голод заставит совершить то, что не прощу себе. Мяса не ел с начала этой истории и при взгляде на пса что-то нехорошо дёргалось в желудке. Прогнал от себя. Не хотелось сделать для себя буквальным выражение «собаку съел». Надеюсь, у него всё хорошо. Зачищаю ещё один квадрат. «Зачищаю». Смешно. Граблю ещё один квадрат. Надо добыть еды, надо найти больше плотной ткани, чтобы укрываться по ночам и залатать щели. Не могу понять, откуда так сквозит, кажется, вся хижина — одна сплошная щель. У меня совсем мало сил. Недавно только очнулся от обморока. Дальше тянуть нельзя. Надо попытаться найти что-то в южной части городка, до туда я в прошлые разы не доходил. Чувствую себя странно. Эвакуации не было. Остались заражённые и те, кто от них бежал подальше. Когда всё только началось, когда ещё была связь, я слышал, что в больших городах заражённых отстреливают. Как больных животных. Даже не пытаются их обезвредить, словить и найти лекарство. Ищут ли они его сейчас? Насколько это распространилось? Откуда пришло? Вряд ли это то, на что я успею узнать ответы. Говорили только, что это мутировавшая форма бешенства. У обычного бешенства не было лекарства, а у его мутации? Будь я оптимистом, я бы писал о том, что я — свидетель уникальной исторической эпохи. Сюжет с большого экрана, зомби-апокалипсис в реальности. Вау. Но я не оптимист. Города отстроили защитные стены, чтобы контролировать приток людей. На границе проверяют на наличие болезни. Кто остался по эту сторону стен? Заражённые. Не успевшие. Преступники, сбившиеся в кучки. И упрямые идиоты вроде меня, которые не захотели менять свободу на мнимую безопасность. И что со мной сейчас? Хотя я не жалею, лучше по ту сторону стен, чем под их защитой, как в клетке. Я буду рад написать ещё с десяток записок сюда. Для этого надо сходить в город, раздобыть еды и вернуться. Ненавижу вылазки. Боюсь нарваться на заражённых, хотя, если честно, ещё больше меня пугают здоровые люди. Заражённый лишь нападает и рвёт на куски, смерть быстрая. Если напал, то лучше не бежать, если получится выжить после нападения заражённого — ты заражённый. И умирать ты будешь долго и болезненно, а потом и сам станешь разносчиком заразы, потеряв самого себя. Так что, если нападает, если уже зацепил, было повреждение кожи, что-то от него попало на слизистую, как бы ни было страшно, — дай себя добить. Это лучше. Куда страшнее оказаться в руках людей. Ебанутых людей. Коих здесь развелось после катастрофы немало. Кто-то из них сбился в группировки, кто-то одиночка. Насилуют, долго «развлекаются» с тобой, потихоньку режут, делая из тебя шашлык. Да, ебанутые намного страшнее заражённых. И каждая вылазка в город рискует обернуться встречей с кем-нибудь из них. Ведь они тоже обшаривают города, ищут всё, что можно забрать. И из-за нашего сходства в этом моменте меня тошнит. Ещё одна опасность — одичавшие оставленные псы. С Пиратом мне повезло, дико повезло. И я прогнал его, да, для его же блага, но тем самым оставил себя самого без защиты. С псом было безопаснее. Голод обнажает твою истинную суть, твою природу. Действительно ли ты личность, человек или же просто один из многих представителей вида животных. Страх перед смертью показывает истинный облик человека, срывает маски. Всё, чего я хочу после жизни человеком, — человеком и умереть. У меня была, есть и останется до конца моя личность. Несмотря на то, что я, очевидно, дичаю с каждым месяцем всё больше, я стараюсь не сходить с ума. Пишу. Читаю (все книги, которые брал из чужих домов, возвращал после прочтения, клянусь). Я бы хотел сыграть на фортепиано или скрипке, как раньше, но я не находил музыкальных инструментов, да и боюсь, что шум бы привлёк ко мне кого-то. Поэтому просто пою. Мычу старые мелодии. Безумно скучаю по музыке. А ещё по голосам других людей. Как бы не накликать беду такими желаниями. По голосам адекватных людей, можно внести такое уточнение? Стараюсь не ввести в привычку постоянные разговоры с самим собой, но молчанием, как мне кажется, делал хуже. Когда нашёл Пирата и заговорил вслух спустя долго время, испугался собственного голоса. Отвык от него. Совершенно. Начал ловить себя на том, что забываю многие моменты, которые были до этого ужаса. Словно этот холод и дикость выжимают из моей головы всё, что было раньше. Чтобы ничего не спасало. Стараюсь повторять каждый день с утра и перед сном, когда находит паника, когда рука тянется к ножу, стараюсь напоминать себе. Важно помнить самого себя. Понимать, что ты не что-то аморфное, навеки слившееся с этим всем. Ты — отдельная единица. Снова в глазах мутнеет, нельзя так много сил тратить на записку. Пойду. Надеюсь, вернусь». Откладывает ручку на стол ослабшими, дрожащими пальцами. Не перечитывает, к чёрту это. Он встаёт со стула, тут же хватается крепко пальцами за спинку, вжимается ногтями в дерево, стараясь удержать себя на ногах. Желудок уже давно не урчит, просто жрёт сам себя, растворяя в желчи, сколько не пей воды из озера рядом, чтобы разбавить жжение в животе. Резкий кивок головой и вздёргивание рук — попытка взбодриться, обмануть организм, будто бы в нём есть какие-то силы и нечего ему киснуть. Сколько уже слоёв одежды на исхудавшей груди? Майка-безрукавка, две майки с рукавами, свитшот, свитер, толстовка. Шесть. Тёплые женские колготки — вообще сейчас не волнуют никакие предрассудки, лишь бы не замёрзнуть насмерть. И штаны. Было бы неплохо натянуть ещё болоньевый комбинезон сверху, но тогда на него не налезет куртка, а ей отдаётся более важное стратегическое значение. Шея обматывается платком, сверху — найденной арафаткой в чёрно-белый аргайл. И последнее чёрный шарф, в котором можно спрятать от колючего ветра половину лица. И шапка, конечно. Не приходилось бы так утепляться, если бы на костях осталось хоть что-то. Организм совершенно себя не греет. Иммунитет упал, проломив не дно, а что-то гораздо ниже. Надо беречь организм с помощью внешней поддержки. На ступнях два слоя обычных, тонких носков, затем шерстяные и обувь. Тесно из-за такого количества ткани, но лучше тесно, но в тепле, чем потом не чувствовать ног. Да и с точки зрения простуды — это чувствительная для поражения зона. Наравне с горлом. Смотрит в зеркало, натягивая перчатки. Остались видны только глаза, особенно яркие рядом с чёрной тканью натянутого на лицо шарфа. Голубые. — Я — Арсений Сергеевич Попов, — бубнит он в шарф, смотря на себя в зеркале, натягивая на спину рюкзак, в котором лежит записная книжка и ещё одна, скрученная сумка. — Восемьдесят третьего года рождения. Родился в Омске. Закончил два вуза и колледж. И нихера уже не помню с учёбы, — резко зажмуривается, уходя от зеркала. Из дома Арсений выходит в два шага, прикрывает плотно на засов, оглядывается по сторонам, прислушивается и идёт по уже давно сделанным засечкам через лес в сторону провинциального городка. — Здесь жил Александр Андреевич. Или Анатольевич? Неважно, — резко качает головой. Зря, в глазах мутится. — Стоять, — приказывает Арсений самому себе, растопыривая руки в стороны, чтобы удержать равновесие. — Александр. Старик Саша куда-то пропал, но мы были хорошими друзьями, он бы точно не был против, что я живу в его хижине. Разговаривать с самим собой Арсений всё-таки ввёл в привычку. Чтобы не пугаться своего голоса, чтобы не сойти с ума. Потому что, как оказалось, с ума проще сойти молча, а не во время разговора с собой. Надо говорить. Надо идти. Надо держаться.***
Вот и виднеется вдалеке один из заброшенных городов. Один из многих. Арсений вытаскивает из рюкзака бинокль. Было необходимо разглядеть местность до захода в город. Не появились ли заражённые люди или животные, нет ли бродячих псов, нет ли людей. Улицы пустуют. Больше Арсений не медлит, заходит в город, бредёт, подавляя звуки собственных шагов и дыхания, по пустым улицам. Здесь всё осталось почти в таком же состоянии, как и в то время, когда тут ещё были люди. Будь сейчас тепло, наверняка бы было заметно, как сильно разрослась трава, но сейчас зима и улицы кажутся мёртвыми. Такими же, как и были раньше, за исключением горящего света окон и фонарей, ездящих туда-сюда машин и людей, бредущих по своим делам. Всего три детали, но без них город стал выглядеть странно, чуждо, как фальшивая декорация, будто бы не дома стоят на самом деле, а выкрашенные односторонние картонки. Не город, а его муляж. Стоило бы, конечно, привыкнуть за четыре года к этой картине. Только вот, как кажется Арсению, он не то что привыкнуть, он за это время даже осознать толком не смог. Сначала была информационная изоляция. Людям до последнего рассказывали, что проблема не так страшна, как её пытаются выставить независимые СМИ. Рассказывали про то, что государство делает всё, чтобы разобраться с проблемой и обезопасить здоровый процент населения. Те, кто был не в больших городах, те, кто получал известия из телевизора, отрезанные от других средств массовой информации, вообще весь первый год находились в дичайшем информационном пузыре, не зная о том, что в стране, на континенте расцветает новая болезнь, создавшая в каком-то плане новый вид. Агрессивный, начавший развивать коллективное мышление, имеющий своё разнообразие. Арсений, хоть и был в маленьком городке, но всё же — не деревня. Был интернет, были другие источники информации, но даже так доходило очень долго. Только после того, как заражённые начали появляться рядом, только после того, как Арсений своими глазами из окна квартиры увидел, как трое заражённых, сбившихся в стаю, нападают на человека и разрывают его. Только после этого масштаб начавшегося (лишь начавшегося!) пиздеца стал доступен пониманию. Стал, но тем не менее понят не был. Долгое время тешились надеждами на эвакуацию. На поиск лекарства. На объединение стран, их усилий, чтобы побороть то, что представляет теперь для любого государства одинаковую опасность. Год проходил в стадии торга и отрицания. И сейчас Арсений скорее в стадии депрессии, чем в стадии принятия. Неужели всё так и закончится? Но чем больше впускаешь в свою голову подобные мысли, тем быстрее они тебя сжирают. Думая о том, как умрёшь, забываешь думать о том, как выжить. А с учётом всех сложившихся обстоятельств думать Арсению нужно именно об этом. Первые дома Арсений проходит, даже не рассматривая на предмет припасов, эти здания он уже обшарил с первого по верхний этаж. По крайней мере из тех квартир и комнат, что можно было открыть. Когда-то он вёл заметки, что-то вроде дневника наблюдений за заражёнными. Записывал, что замечал за этими несчастными. Вопрос о том, можно ли верить хоть единому слову в старых статьях, мучает Арсения до сих пор. Но в том, что это заболевание — форма, мутация бешенства или что-то очень родственное этому вирусу — сомневаться не приходится. Во-первых, заражение с большей вероятностью происходит именно через слюну заражённого. Укус, попадание на слизистую слюны заражённого — ты заражаешься со стопроцентной вероятностью. В случае попадания крови заражённого на слизистую или в кровь здорового вероятность заболевания снижается, из всех на кого попадала кровь заражённых, заболевали около тридцати процентов. Знать бы почему кто-то может выдержать, не заразиться от крови, может, в этом есть часть отгадки к поиску лекарства. Только вот у Арсения нет медицинского образования, только мысли и наблюдения. Во-вторых, как и при классическом бешенстве, симптомы проявляются водобоязнью, не переносимостью яркого света, агрессией, повышенным слюноотделением. В следующей стадии страдает моторика, заражённый испытывает трудности с контролем собственного тела, движений и с координацией в пространстве. Важно уточнить, что не все, но об этом чуть позже. Для обычного бешенства одним из основополагающих факторов последней стадии заражения является паралич. Сначала глазные мышцы, заражённый теряет возможность двигать глазами. Атрофируются нижние конечности — заражённый теряет возможность передвижения. Извращается аппетит — заражённый проявляет интерес к «несъедобному». Полностью теряется личность. Ну и в конце концов, паралич дыхательных путей, удушье, которое приводит к смерти. При классическом бешенстве. Эта форма, эта мутация в целом исказила последнюю стадию. Да, некоторые заражённые испытывают проблемы с движением глаз и ног, но в целом их не парализует, они сохраняют возможность передвигаться. И паралича дыхательных путей тоже нет. В таком случае, будь это эпидемия обычного бешенства, заражённые передохли бы за две недели. И в том, что их личность, разум полностью разрушены, Арсений тоже сомневается. Он видел заражённых, бродящих в группе, работающих в команде. Что-то в этом не даёт покоя. Можно было бы предположить, что заражённый заражённого чует, вот и не нападают один на другого, но Арсений видел, как одна группа рычала на другую, видел бои за территорию. Так себе «В мире диких животных», если честно. Но это наблюдение заставляет Арсения думать, что личность этих людей ещё существует, что-то в них значительно искажено, надломились определённые установки психики, но… Даже стайные животные, оказавшись заражёнными, перестают быть частью своей стаи, перестают себя контролировать. А тут что-то осталось. Понять бы, по какому признаку они делятся на группы. Есть ещё проблема в том, что заражённый заражённому рознь. Разные виды, не то чтобы у них какие-то уникальные сверхспособности, они отличаются скорее внешне, чем по какому-то функциональному признаку. Хотя и это тоже отчасти. Есть заражённые, «вросшие» в землю, они могут услышать тебя за много километров и что-то Арсению подсказывает, что дело в грибах. Общение через сигналы мицелия. Фактически телепатия, только с помощью единения с почвой. Но в таком случае конкретно этот вид должен быть каким-то образом связан с грибами, чтобы стать частью сети мицелия. Есть заражённые, горланящие посреди ночи, из разных сторон, словно бы какую-то перекличку устраивают, как волки. И именно эти заражённые работают в группе «сиреной». Они как сигнальные огни, которые зажигаются во время нападения на форт, как колокола, в которые били в старых городах при нападении разбойников. Есть охотники. Те, что прошаривают леса и приносят в логово своей группы то, что показалось съедобным. Иногда животное, а иногда груду камней. Всё-таки аппетит у них дико искажён и понимание «съедобное-несъедобное» отбилось напрочь. Как дети, тянущие с одинаковым воодушевлением в свой рот что собственный палец, что рассыпанные таблетки, что оловянных солдатиков. И тем не менее, некий общественный строй у них сформировался, они развиваются. Но они опасны для людей, агрессия проявляется моментально, но… Арсений уже не уверен, что дело только в болезни. Почему, когда в городе всё началось, заражённые хватали не первого встречного, а будто бы выбирая, кого им схватить? Что если это не агрессия как симптом, что если это память? Нападают ли заражённые на людей, которые ничего им не сделали? Может ли быть, что это распространение этой эпидемии обусловлено подавленной злостью на кого-то и ненавистью? Иногда от всех этих мыслей хочется отмахнуться, отвлечься, думать о чём-то отвлечённом или о себе самом, как быть дальше. Но Арсений почему-то чувствует, что думать, размышлять о причинах любой катастрофы нужно. Если не переварить причинно-следственные связи, слишком велика вероятность ступить ногой прямиком в капкан. Если прийти к объяснению в своей голове, внезапное открытие может однажды сильно тебе помочь. Возможно, даже спасти твою жизнь. Доходит с этими мыслями до первого дома на следующей улице. В первую такую вылазку Арсений был готов бить окна квартиры на первом этаже, потому что другого пути открыть подъезд не представлялось. Какого же было его удивление, когда он понял, что все двери подъездов открыты — замки электромагнитные, без электричества все подъезды открываются. Интересно, пользовался ли этой лазейкой кто-то для ограбления? Хочет ли Арсений это знать? На первом этаже дома все квартиры закрыты, это привычно, это Арсений уже знает. И стоило бы ему как-то научиться за это время взламывать замки, что ли. Но как это делается, он видел только в фильмах, где всегда всё легко. Да и отмычки у него как инструмента нет, а шпильки в этом не помогают: Арсений правда пытался. И либо дверь удаётся вышибить, что неосуществимо на данный момент с его массой и запасом физических сил, либо просто махнуть рукой на закрытую дверь и искать открытую квартиру. На улице таких штук двадцать точно находится. А если совсем всё плохо, то всё-таки приходится выбивать окна на первых этажах и лазить так. В первой квартире Арсений не находит ничего из еды, но отрывает в шкафу, который покрылся сантиметровым слоем пыли, кое-какие вещи для утепления: пару шарфов, шерстяные носки в двух парах и толстый плед. Всё это складывает в большую сумку, вытянутую из рюкзака. В другой квартире находит коробку с мотками скотча. Набирает себе в рюкзак несколько мотков, чтобы заклеить щели меж стенами и окнами в хижине. Сомнительно, но об этом Арсений порассуждает в том случае, если найдёт что-то лучше (строительную пену, например). А пока, что есть, то и берём. На фотографии семей, участь которых вполне предсказуема, больно смотреть. Улыбающиеся дети, молодые пары. В одной из квартир Арсений находит детскую с маленькой качающейся кроваткой из дерева. Думать о том, что стало с этими людьми, не может. Проводит пальцами по висящим над кроватью на ниточках игрушкам, вслушивается в тихий звон, заглушаемый завыванием ветра с улицы. Арсений выпрямляется резко по струнке, выглядывает в окно. Ветер не был таким сильным, когда он шёл сюда. Но вот, кружит уже вовсю, поднимая снег с земли. Начинается метель. Придётся остаться в одном из домов, переждать. А пока надо продолжать искать, из еды Арсений так ничего и не нашёл. Только сгнившее, скисшее и стухшее. А с таким он умрёт к завтрашнему утру. Найти бы какие-то сухофрукты, макароны, да и засохший каменный хлеб был бы прекрасным обедом. Украшения, деньги, раритеты — это всё остаётся нетронутым, обделённым внимания. Это сейчас так не нужно и бесполезно, что даже смешно становится от того, как много раньше подобным вещам придавали значения. Еда, тепло и вода — вот, что на самом деле сейчас нужно. И ни за какие деньги с украшениями Арсений это получить не может. Всё рухнуло, здесь уж точно абсолютно всё. На верхнем этаже только одна открытая квартира. Как и во все предыдущие, Арсений заходит очень тихо, опускает ручку медленно, чтобы не щёлкнула, тянет на себя, готовый в любой момент закрыть обратно, если на него набросится заражённый, заплутавший в доме. Никто на него не кидается, кажется, у заражённых непереносимость жизни в коробках — ещё одно отличие от здоровых людей. А может, тоже агрессия по памяти, может, они при жизни ненавидели эти квартиры и дома, вот теперь и не суются сюда. Но Арсений ошибся. То, что на него никто не кинулся с дверей, не показатель того, что в доме никого нет. Первое, что он слышит — загнанное дыхание, граничащее с рыком. Сквозь щёлку приоткрытой двери заглядывает в квартиру и видит, как один заражённый, тяжело дыша, смотрит в стену. Одежда давно превратилась на нём в лохмотья, кожа местами слезла с мяса, кровь чёрными сгустками дрожала на плечах и лице. Поражённые болезнью глаза злобно сверлили сквозь поволоку катаракты стену, плакали кровавыми слезами. Заражённый, будто бы отдышавшись от долгого забега, набираясь сил, снова принимается за своё занятие: разгоняется в два шага и врезается в стену. Воет, рычит, скулит от того, что не может вырваться из клетки. Злится ещё сильнее и снова, и снова врезается с разбегу в стену, разбивая себя о бетон. Арсений прикрывает дверь так же тихо, как и открыл. Прижимается лбом к поверхности двери, зажмуриваясь, дышит ускоренно от этого зрелища, от испуга и от того, что вряд ли кто-то поймёт. От сочувствия. В голове стучат мысли: попытаться ли помочь? Вывести из дома? Это всё сердце, его голос, эмоциональный голос. Разум же отговаривает. В целях самосохранения, в целях выживания не приближаться к заражённым. Да и если по какой-то причине не нападёт на Арсения, даст вывести себя на улицу, в таком случае Арс благоприятствует распространению болезни. А это точно перечит разуму. Сочувствие и рациональность в купе приводят к одному только решению: добить. Но для такого у Арсения слишком тонка кишка. Да и нечем. Да и слаб он сейчас слишком. Но это ощущается как отговорки, потому что уверен на сто процентов: не смог бы. Оставаться в одном доме с заражённым не очень хочется, поэтому Арсений перебирается в соседний дом тут же. Метель за это время разбушевалась. В другом доме, в квартире на третьем этаже находится наконец хоть какая-то еда. Макароны и крупа. Благодать самая настоящая. И находя в шкафу набитые в наволочку сушёные яблоки, Арсений готов плакать от счастья. Он заваливается на пыльный диван, наедается яблоками, прижимая покрепче к боку набитый крупой и макаронами рюкзак. После перекуса начинает сильно клонить в сон. Арсений занавешивает окна, придвигает к двери на всякий случай стол. И, закрутившись в слои найденных одеял, позволяет себе уснуть на время метели.***
Засыпать явно было ошибкой. Это Арсений понимает, едва просыпается на рассвете следующего дня. И просыпается не потому что выспался, не потому что свет прорезался сквозь тёмные шторы. Лучше бы от этого. Арсений проснулся из-за шума снаружи. Из-за гула подъехавших машин и громких разговоров с улицы, когда из машин кто-то выходит. Он быстро выбирается из вороха одеял, подскакивает к окну, чуть отодвигая штору, всматривается. — Блять, — шипит тихо, видя выбирающихся из машин людей. Если что и умел в совершенстве Арсений, так это выявлять ублюдков по первому взгляду. По глазам, по мимике, по движениям. Читал людей с первого взгляда. И сейчас не сомневается, что перед ним группа отъявленных мудаков, наживающихся на всеобщем горе. Даже отсюда слышно, как один мужчина командует с какой-то нездоровой весёлостью перерыть здесь всё вверх дном. Арсений доходит быстрым шагом до входной двери квартиры, проверяет, закрыта ли та на все замки, крепче придвигает стол, а ещё кресло, наваливает на свою баррикаду больше вещей, чтобы дверь даже выломать не было возможности. Нужно отсидеться, переждать пока эта группа обрыщет здесь всё, что сможет, и свалит. На случай, если баррикада и замки его не спасут, ищет место, в котором можно было бы спрятаться в квартире, затаиться. Шкафы точно не годятся, их обыскивают в первую очередь. Под столом и под кроватями прятаться тоже не вариант, Арсений сам заглядывает туда в поисках чего-то спрятанного. А куда тогда? А больше некуда. Остаётся только надеяться, что в квартиру в целом не смогут проникнуть. Следит, спрятавшись за стеной, чуть отодвинув штору, за чужими передвижениями. Считает, сколько приехало людей. Группировка, будь то часть от неё или целая, состоит из семи человек, это если Арсений всех успел увидеть и сосчитать. Один — точно главарь. Пока остальные обыскивают дома и брошенные машины, взламывая ломом багажники и разбивая локтями окна, этот стоит у своего джипа и курит. На мгновение даже мелькает мысль о том, как вообще сейчас справляются курильщики, для них ведь найти сигареты так же важно, как Арсению — еду и тёплую одежду. Но долго об этом думать не получается. Всё-таки благополучием курильщиков Арсений обеспокоен меньше, чем собственной безопасностью. Что пугает сильнее, у этих людей есть оружие. Какое-то самодельное, вроде куска древесины с гвоздями, какое-то — вполне себе настоящий огнестрел. Откуда? Можно было бы предположить, что ограбили какой-нибудь полицейский участок, но в этой глуши не то чтобы огнестрельный арсенал в участке богатый. Может, бывшие охотники? Нет, кому Арсений врёт, его отец был охотником, это не то оружие. Это военное. Мысль вязкая и тёмная сама формируется в голове, это люди, которым не приходилось добывать себе оружие, это люди, у которых оно всегда было. Полиция или военные — Арсений судить не берётся, но страх за свою безопасность в сто крат усиливается. В ком он точно не уверен, в чьей человечности сомневается, так именно в людях, бывших на подобных местах. Они и раньше не были обременены ответственностью за свои действия, а сейчас само слово ответственность кажется потеряло весь свой вес. — Просто пережди, — умоляет себя шёпотом Арсений, съезжая спиной по стене, прячась лицом в сложенных на коленях руках. Выглядывает снова, держась пальцами за подоконник, пытается ухватиться глазами за одежду, за обувь. Сомнения отпадают, действительно всё так. Арсений видит, как двое заходят в подъезд, в котором он сейчас находится, забивается в угол напуганным зверем. Хоть собак-ищеек у них нет, а вот Арсу бы пёс не помешал. Хотя вряд ли бы он как-то помог, больше вероятность того, что Пират бы выдал его лаем или скулежом. — Там был «тухляк», — слышит Арсений с улицы. — Бился башкой об стену. — Реально? — взрывается хохотом другой голос. — Покажи. — Я добил его. — Блять, как всегда тебе всё веселье. Арсений вздыхает судорожно, сжимает свои плечи, ломает пальцы. Скорее бы они свалили отсюда. — У нас тут кто-то шарился недавно, — говорит один голос на улице. — Следы на снегу метель замела, конечно, но в домах пыльно пиздец, следы на пыли свежие, мокрые. — Твою мать, — скулит тихо Арсений, сжимая крепче себя руками. Всё это оборачивается для Арсения плачевнейшим образом. Сначала те, кто снаружи, предполагают, что это бродил здесь кто-то заражённый, но когда находят следы, ведущие в закрытую квартиру… Становится ясно, что в ней кто-то зашился. И Арсению некуда бежать, да и надо ли? Квартиру не вскроют. Наверное. Арсений ошибается. Квартиру вскрывают, взламывают дверь, а затем принимаются оттаскивать со входа мебель, которая служила пусть слабой, но хоть какой-то баррикадой. Прыгать из окна нет смысла, Арс только переломает себе ноги, если не убьётся вообще. Незаметно перебраться через балкон в другую квартиру тоже не получится, все окна выходят в сторону, где остались стоять у машин остальные. Его выдала проклятая пыль. Смешно. Было бы смешно, если бы не так пугающе обидно. И куда бы он сейчас не попытался спрятаться, его выдадут следы на пыли. Но всё равно пытается. Прячется в задвигающуюся нишу на колёсиках, под диваном, откуда достал одеяла и плед. Места чертовски мало, кости ноют. Но это всё сейчас не так важно, сердце лихорадочно стучит в висках. Арсений зажимает себе рот двумя ладонями, пытается не издать ни звука. Глаза режет от пыли, глаза слезятся и начинают ужасно болеть, но Арсений терпит. Вслушивается в расчётливые медленные шаги по дому. Видимо, хозяин этих шагов, боится, ждёт, что кто-то нападёт из-за угла. Может, так и стоило сделать? Нет, с теперешним состоянием у Арсения не было бы и шанса противостоять в борьбе. Старается дышать размеренно, когда шаги приближаются. Старается не издать ни звука. Нос дико чешется, из-за пыли дерёт горло и щекочет нос. Лишь бы не расчихаться, не закашлять. Арсений зажимает пальцами крылья носа, активно сглатывает слюну, чтобы хоть как-то промочить сухое горло. Пыль, проклятая пыль. Уже выдала его присутствие здесь, хоть его убежище пусть не выдаст. Он так старался спрятаться, не попасться, не выдать себя, что звук колёсиков, когда ящик выдвигают из-под дивана, разбивает ему сердце. Ну конечно, нашли, какой ещё мог быть правдоподобный вариант развития событий? От чужого злорадного торжествующего смеха у Арсения наворачиваются слёзы. Мужчина вздёргивает его вверх одной рукой, вглядывается в лицо, щуря глаза. И всё бы ничего, если бы в них была хоть капелька чего-то человеческого. Но нет, ничего подобного в чужих глазах Арсений не видит. Только отражающееся в чужом зрачке собственное перепуганное лицо — вся человечность. Из дома его не выводят, а выталкивают, все припасы, всё, что он насобирал за день в сумку и рюкзак, закидывается в багажник машины. — Так-так, — тянет главарь, закуривая новую сигарету. — Кто тут у нас? — Прятался в ящике под диваном, для постельного который. — Для подстилок, что ли? — усмехается главарь. — Ну, выходит, сам себя так определил. Подстилка, да? Если что Арсений понял о себе за свою жизнь, так это то, что, когда он переступает свою предельную черту ужаса, испуга, когда уже страшнее некуда, — он перестаёт чувствовать страх вовсе. Странно, парадоксально, но как есть. И сейчас вместо того, чтобы дрожать, бояться того, что с ним после таких слов сделают, он лишь скапливает у себя во рту побольше слюны, а затем плюёт прямо в чужое лицо. Черта страха пройдена, больше никакого испуга, адреналин перерабатывается в ярость. Реакция не заставляет себя долго ждать. Первый удар Арсений ловит своим лицом, первый, а за ним ещё парочка. Кровит разбитая губа, нос и бровь. И когда чужая грубая рука вздёргивает вверх за подбородок, Арсений только смеётся с полным ртом крови. Что он знает точно, ублюдкам доставляет удовольствие страх и слёзы в чужих глазах. Злит ли их обратное? Наверняка. До безумия. Но лучше Арсений сдохнет упрямо на своих условиях. И снова плюёт в чужое лицо, но теперь кровью. — Возьмём на воспитание, — шипит главарь, утирая с лица кровь. Нет. Нет-нет-нет. Почему они не убили его на месте?!***
«Воспитание» у ублюдков развлечение, видимо, любимое. Воспитывают они Арсения с охотой, энтузиазмом. По раза четыре на дню, кто воспитывает тело Арса воспринимать всю возможную боль, кто воспитывает терпеть психологическое насилие. О том, как его сначала пустят по кругу, а потом убьют и пожарят на костре шашлыком Арсений слушает каждый вечер, как сказку на ночь. Уже как будто бы и привык. Уже и огрызаться начал: «Что вы меня пугаете, давайте уже к делу, а то завозились вы». Арсению уже умереть хочется спокойно, чтобы закончился этот бесконечный адский круг, где его заставляют есть не пойми что, топят головой в ведре и бьют ногами до потери сознания. Зато спит и ест, ха-ха. Кому-то покажется, что Арсений сошёл с ума, но у него не то чтобы та среда, чтобы убиваться о своём положении. Едва сломается под давлением этих упырей, тогда всё станет только хуже. Очень не хотелось бы превратится в бесхребетную подстилку для тварей, которые будут наслаждаться тем, что сломили человека. А пока кусает, плюётся, огрызается, пока пытается противостоять, есть ещё надежда на то, что всё как-нибудь… Да как? Как тут что образуется??? Приедет принц на белом коне и спасёт? Было бы, конечно, неплохо, только вот откуда ему взяться и как до его появления протянуть — вопросы хороши. — Слушай… Арсений вздыхает тяжело, глаза показательно закатывает, цокая языком. Только вот тело всё-таки остаточно чувство самосохранения проявляет: жмётся спиной к стене подвала, в котором его держат, ногу сгибает в колене, прикрывая грудь. Вторая нога лежит неподвижно, сломана. — Не слушаю, но ты можешь высказать мне всё, что на душе, — хорохорится Арсений, переводя совершенно незаинтересованный взгляд к пришедшему мужчине. — Разговаривать полезно. — Ты в курсе, сколько ты уже здесь? — дёргает бровью мужчина, подтягивая окровавленный пенёк, усаживаясь на него. — Я сбился со счёта на второй неделе, — беспечно пожимает плечами Арс, говоря таким тоном, будто бы ситуация абсолютно будничная. — А пенёк, на котором ты сидишь, в крови из-за того, что у кого-то из вас геморрой и кровь из жопы течёт? — Пенёк в крови, потому что на нём башку прошлому болтуну топором отсекли. Арсений старается сделать вид, говорящий «о как, интересно, ясненько». Только вот глаза не поднимает, потому что знает наверняка: в них сейчас ужас, завладевший сердцем. — Уже месяц почти. Хорошо держишься. — За это будет какая-то награда? Типа быстрая и безболезненная смерть? — усмехается язвительно Арс, возвращаясь моментально в состояние лютой агрессии. — Мужик, что с тобой не так? Ты их только больше своим поведением провоцируешь, понимаешь ты или нет? — Тебя послушать, так ты мессия, пришёл мою душу спасти, — смеётся надломленно Арсений, поднимая взгляд к потолку. — Им, вам так много надо, чтобы вас спровоцировать. Не кажется, что проблема в вас? — Не думал сбежать? — Каждый день, наверное, поэтому вы мне ногу сломали, — шипит зло Арсений, раздражённо зыркая в сторону мужчины. — Что, если я помогу тебе сбежать? — неожиданно говорит тот. — Услуга за услугу. Арсений смотрит внимательно, щурится с открытым недоверием на мужчину. Что ещё за услуга? — У тебя ебальник такой, ну, порядочный. Ты мог бы помочь нам с тем, чтобы заманить кой-кого в ловушку, мы дальше сами, а ты съёбывай, куда хочешь. — Если у вас есть враги, — расплывается в улыбке Арсений, прикрывая веки. — Я с радостью помогу им. Не вам. Какие ещё «услуги» на примете есть? — Можешь отсосать. Вот от этого предложения улыбка на губах мгновенно превращается в ломаный оскал. Интересно, этот идиот это всерьёз, думает, что так Арсения обманет, или это какой-то новый прикол среди их братии? Типа разводим дурака на минет, заверяя его в том, что отпустим. — Если твой член, — начинает урчащим шёпотом Арсений, хлопая ресницами, — однажды по какой-либо причине окажется у меня во рту, я незамедлительно откушу его нахер, — заверяет с оскалом Арс, медленно кивая. Мужчина только кривится, разглядывает Арсения с неприязнью и злобой, а потом уходит. Арс лишь встряхивает головой, откидывая назад, с лица слипшиеся, отросшие пряди волос. От грязи что по телу, что в волосах жутко чешется вся кожа, раздражённо зудит жжение в местах, за чистотой которых следить надо с особенной регулярностью. К своему новому «аромату» Арсений уже привык, не чувствует вони, но точно знает, что она была бы старому Арсению невыносима. Старому Арсению теперешний завидует ужасно. Самой настоящей тёмной, чёрной завистью. У него было всё, что только нужно для жизни. Тепло, одежда, ванна, еда и питьё, лекарства. Музыка, интернет, фильмы. И даже с этим всем он не смог быть счастливым. Конечно, о том Арсении он помнит достаточно, чтобы понимать, почему не было ему счастья. И причины угнетают до сих пор, столько лет в стране, которая медленно себя хоронит, душит каждого умного человека. Конечно, какое там счастье? Но тому, что было на бытовом уровне… Арсению бы вернуться в те дни хоть на мгновение, поесть, поспать, помыться. А потом можно обратно в машину времени и в ад, где нет больше ни черта от государства, но полный пиздец с тем, что нужно на уровне выживания. Тут ведь всегда из крайности в крайность. Причём из крайности «полная жопа» в крайность «лютая хуйня». Но так уж повелось. Страх атрофировался. Начал перерабатываться в агрессию и нечто под названием «может и камикадзе, но это лучше, чем тварь дрожащая» ещё во времена до эпидемии. А сейчас Арсений позволяет себе трястись от страха только в том случае, если его никто-никто не видит. В другом случае, он не просто поскалит зубы, но и по локоть руку откусит, что обернётся, скорее всего смертью, но главная ценность: не показать себя слабым и напуганным. Вот и не показывает.***
Сегодня у мразей по плану пришёл день проверки воспитания. За это время стало понятно, как ощущается физически и психологически изнасилование. Хотел ли Арсений это узнать? Конечно, блять, нет. Пришлось ли это узнать? К сожалению, выбора ему не оставили. Он пытался давать отпор, пытался бить одной здоровой ногой, вгрызаться зубами. Он пытался. Но чужое численное превосходство, преобладание в силе не дали ни малейшего шанса. Арсений думал, что сломается после этого. Когда рассуждал бессонными ночами о том, что до этого однажды точно дойдёт, это лишь дело времени, уверился, что на это его не хватит. Но оказалось, что Арс более сильный человек, и после взятия тела силой душой не сломался. Испуг дёргался в груди при виде скользящей по стене подвала тени, когда к нему кто-то спускался, но каждый раз Арсений находил в себе силы поднять глаза к обидчику, плюнуть в его сторону, оскалится в демонстрации того, что он сильнее, лучше, выше этих ублюдков. Все издёвки и изнасилования убедили в одном: убийство этих тварей — точно не грех. Не то чтобы Арсений набожный, но на религиозно-этические темы порассуждать горазд. Вот и думал об одной из главных библейских заповедей: не убей. Думал о том, распространяется ли эта заповедь на всё живое. Если так, то все люди давно её нарушили, за жизнь все убили комара, паука, микроба, муравья. Что-то живое точно было убито каждым человеком. Если же «не убей» распространяется исключительно на людей, в таком случае стоит зацепиться за определение слова «человек». А вот в том, что над ним издеваются не люди, Арсений не сомневается. Это самые настоящие моральные уроды, чудовища в антропоморфном виде. Это не будет убийством человека. Всё чаще, засыпая, Арсений подробно представляет себе, как убивал бы каждого из них. Теперь он начинает думать, что сходит с ума. Но что ему сделать, если бесконечная злость, даже не это, скорее ярость — единственное, что спасает его от того, чтобы сломаться и потерять себя. Если для сохранения рассудка ему нужно каждую ночь подробно представлять, как он разбивает череп, вскрывает зубами горло или раскалывает чью-то спину топором — это ещё не самый худший способ выжить. Конечно, поговори бы он об этом со своим старым психотерапевтом, это несомненно было бы звоночком к скорой Арсовой психгоспитализации. Только вот закончилась та эра, нет больше мира с привычными нормами морали и психофизического здоровья. Арсений лежит с диким авитаминозом, сломанной ногой и избитым телом, с разрывами тканей и мечтает о кровавой расправе. Психическое и физическое здоровье? Кажется, это что-то из сказок. Арсений слышит, как спускается кто-то нерасторопным шагом на подвальный этаж. Заставляет своё тело расслабиться, не покажет он страха и напряжения, не окажет этим ублюдкам такой услуги. — Как задница? — Ты так заботлив, начинаю думать, что между нами что-то серьёзное начинает завязываться, — строит жалостливую мину Арсений. — Интересно, когда уже кто-то психанёт и отрежет тебе нахер язык. — Отрезанный язык на хер — такое себе удовольствие. Больше с Арсением не разговаривают, подрывают за руку с пола, вздёргивают за грудки, подбивая сапогом здоровую ногу. Болезненное шипение Арсений подавляет, только морщится немного, повисая тряпичной куклой в чужих руках. И снова копит слюну во рту. Только вот его ребята, походу, выучили уже, как выглядит лицо Арсения, когда тот начинает плеваться, чужие пальцы сжимают крепко лицо за щёки, не позволяют плюнуть. — Ты такая бешеная блядь, что начинаю беспокоиться, не "тухляк" ли ты. — Я — нет, а вот вы — гниль самая настоящая, — шипит невнятно Арс, пытаясь выдернуть своё лицо из чужой хватки. А мужчина тянет его по ступенькам наверх. Ни разу, как сюда забросили, Арса не выводили на улицу. Даже в туалет. — На улицу? Выходит, день шашлыков настал? Начались майские праздники? — За-ва-ли ебало, — приказывает членораздельно мужчина, шикая на ухо. — Дичь проще есть, когда она молчит? Хотя мне кажется, вас такое не останавливает. Арсений ловит животом чужое колено, выкашливает кровавую слюну вперемешку с рвотой в виде желчи. Хочется, чтобы это уже наконец кончилось. — Тихо, — приказывает мужчина, резко останавливаясь, зажимает Арсу рот ладонью, отчего тот чуть не давится рвотой, пытается оттолкнуть от себя, но не выходит. Приходится заставить себя глубже дышать и сглатывать. Возле дверей с той стороны, на улице слышится какой-то шум, возня, если не самый настоящий переполох. Арсений вслушивается внимательно в крики с улицы, вздрагивает от первого выстрела. — Чтобы сидел тихо, — шикает мужчина, уносясь на улицу. Из-за того, что отпустили слишком резко, Арсений валится, едва успевает ухватиться руками за перила — единственное, что спасает от падения кубарем с лестницы. С той стороны крики и выстрелы продолжаются. А Арсению это всё уже, если честно, до пизды. Если их убьют, славно. Если это такие же твари, которые найдут потом при обыске местности Арса и устроят второй круг ада, нет, спасибо, уважьте. А если нормальные люди? А верит ли Арсений ещё в их существование? Стрельба и крики продолжаются ещё около получаса. Арсений лежит на лестнице, боясь пошевелиться: каждое движение — боль во всём теле. Ждёт, в душе болея за тех, кто решил надрать задницы этим ублюдкам. Болеет и молится, чтобы не такие же ублюдки. И последний выстрел. И тишина. — Я проверю, все ли добиты, а вы проверьте здания! — командует мужской голос. — Только осторожно, ради Бога, блять, заглядывайте за углы! Арсений смеётся сдавленно, снова закашливаясь. Есть шанс сбежать, но после этого он точно не жилец: не в том состоянии, чтобы обеспечить себе выживание. Есть шанс найти убежище, союзников, но это если повезёт с теми, кто сейчас обыскивает здания. В глазах мутнеет на несколько мгновений, тёмные пятна мушками кружатся перед взором. Арсений взвешивает в уме, сможет ли выбраться на улицу. Если ему и хватит сил, то есть риск быть подстреленным. Этого не особо хочется. И так хватает покалеченности тела. Арсений думает окрикнуть, но голос его срывается на страшное сипение, голосовые связки отвыкли даже говорить громко, не то что кричать. Получается только звать едва ли слышно и сипеть в попытках поддать голосу громкости. Дверь наверху скрипит, открывается. Арсений впервые видит свет за месяц, и это оказывается для его глаз невыносимо болезненным. Отворачивается резко, шипит-сипит болезненно, пытается спрятаться от света. — Тут мертвечина! — доносится сверху женский крик из-за захлопнувшихся дверей. «Мертвечина»? О нет, они приняли его за заражённого. Вот же блять. Слышится бег нескольких человек, кто-то подходит к дверям, раскрывает их медленно, всовываясь только носом и выставленным дулом охотничьего ружья. — Я не болен, не болен, — сипит Арсений. — Заражённые не говорят, так? Я не болен… Дверь открывают медленно, осторожно, Арс отворачивает лицо от света, продолжает повторять шёпотом, что не болен, не заражён. — Один из них? — строго спрашивает женский голос, тыча в щёку Арсения охотничьим ружьём. — Перестань, Оксан, по нему же видно, — шикает кто-то сбоку от Арсения, присаживаясь рядом с ним на ступеньке. — Эй, — зовут шёпотом. — Ты как? — Лучше не бывает, — вырывается облегчённо смешок. Арсений смотрит на севшего рядом с ним мужчину, разглядывает загорелое лицо с выразительными карими глазами, чувствуется в чужой внешности что-то южно-восточное. — Серёжа, — представляется мужчина. — Это Оксана. Она у нас тяжёлая рука, но в целом это сейчас оправдано. Ты можешь встать? — Нет, у меня сломана нога, — качает головой Арсений, вглядываясь в лицо вставшей рядом с Серёжей Оксаны, которая сжимает крепко пальцами древко ружья. — Я сейчас позову наших, кто побольше, чтобы могли тебя вынести, я ростом для такого не вышел, — улыбается Серёжа максимально добродушно, тут же уносясь по лестнице вверх. — Как ты у них оказался? — холодно осведомляется Оксана, пронзая серыми глазами насквозь. — Неудачно выбрался и заснул в неподходящем месте в неподходящий момент… — Херово выглядишь. Очень херово. Ты точно не мертвяк? — Нет, спасибо, что спросила, — огрызается Арсений. — Что тут у нас? — вздыхает мужчина, которого привёл Серёжа. — Твою мать, а ты живой вообще? Арсений пытается перевести максимально красноречивый взгляд на мужчину, но тот стоит в свете, а глаза ещё не привыкли, болят дико. — Его к Позу бы побыстрее, — вздыхает тяжело Серёжа. — Дотащишь? — Дотащу, — кивает мужчина, быстро спускаясь на ступеньку, на которой лежит Арсений. Он тянет к Арсу руки с очевиднейшим желанием поднять его, но что-то в Арсении в этот момент переклинивает, злость, смешавшись с испугом, бьют в голову на ровном месте. От чужих рук Арсений отшатывается, бьёт здоровой ногой мужчину в колено. Тот чуть ли не валится с лестницы, успевает ухватиться за стену. Серёжа всплёскивает руками с громким «какого чёрта, блять?!», Оксана наставляет резко ружьё, не меняясь в лице. И только тот, кого Арсений пнул, смотрит прямо и будто бы с пониманием. Болезненным и сочувствующим. — Всё хорошо, — говорит он тихо, опуская за дуло ружьё Оксаны и сжимая пальцами второй руки плечо Серёжи. — Всё нормально, — переводит взгляд к Арсению. Брови над зелёными глазами изламываются с горьким сожалением, губы поджимаются. — Лучше попросить женщин помочь подняться? — спрашивает он тихо у Арсения. Арс только смотрит в чужие сожалеющие глаза и чувствует, как на собственные наворачиваются слёзы. Понимание собственной реакции приходит с пониманием чужого вопроса. Арсений кивает. — Хорошо, сейчас позову, — мужчина склоняется к уху Оксаны, шепчет что-то, отчего ружьё всё ниже опускается в чужих руках, а потом обеспокоенный взгляд переводится к Арсению. — Я сама, — говорит Оксана, всучивая в руки Серёжи ружьё. — Идите. Серёжа явно не понимает, что произошло, но уходит, когда его плечи крепче сжимают чужие руки. — Всё нормально, — говорит Оксана, подхватывая Арсения под руку. — У нас добрая часть лагеря через это прошла, считай, ты наш юбилейный. — Слабый повод для радости, — сипит Арс, а у Оксаны это вызывает пусть и едва заметную, но всё же искреннюю улыбку. — Блять, как ярко… — Шаст, солнечные очки есть у кого-то?! — громко спрашивает Оксана. — Да, сейчас принесу, момент, — откликается мужчина, которого Арсений ударил рефлекторно на лестнице. — Вот, — протягивает он Оксане очки. — Давай-ка посмотрим, — она передаёт очки Арсению, приглядывается к нему, когда Арс натягивает солнечные очки на переносицу. — Ну и херово же ты выглядишь, — смеётся она. — Спасибо, очень приятно, — бурчит Арс. — Мы повезём тебя в лагерь, подлечим, поставим на ноги. А дальше как хочешь, можешь остаться, можешь уйти. — Кто-то выбирал уйти? — Нет, никогда, — качает головой Оксана, таща Арсения к одной из машин. Мужчина, которого назвали Шастом, открывает дверь на задние места джипа. Арс видит, как его руки вздрагивают, тянутся к нему и Оксане, словно бы хотят подхватить, помочь. Но Шаст всё понял, по одному только взгляду на Арсения после удара. Наверно, у них и вправду это случалось уже часто, раз он так хорошо знает подобную реакцию. В целях самочувствия Арса или в целях собственной безопасности Шаст, сколько бы ни тянулся, а всё-таки не прикасается, кивает Оксане, поджимая крепко губы, захлопывает дверь машины и усаживается на водительское место. — Как тебя зовут? — спрашивает шёпотом, то ли боясь спугнуть, то ли сохраняя Арсения от лишней громкости. — Арсений Сергеевич Попов, восемьдесят третьего года рождения, — бормочет Арс, как в бреду. — Довольно-таки официально, — улыбается подбадривающе Шаст. — А я — Антон Андреевич Шастун, девяноста первого года рождения. Из Арсения этот ответ выбивает тихий измученный смешок и улыбку. Кивает, демонстрируя признательность, радость от такого знакомства. — Я рад встретить вас и ваших людей, Антон Андреевич Шастун, — выдыхает тихо Арсений, падая вбок, раскладываясь по всем задним сидениям. Он задевает рукой ворох какой-то ткани возле сидения в ногах, ударяется предплечьем обо что-то твёрдое за тканью. А ворох неожиданно звонко ойкает. — Что за..? — Антон хмурится, отклоняется, обернувшись, чтобы заглянуть на задние сидения. — Это ты? — Нет, — качает головой Арсений, поднимая боязливо ткань. — Привет, — расплывается в улыбке, видя маленькую кареглазую девочку, спрятавшуюся под слои ткани, свернувшись калачиком. — Савина! — взвывает Шаст, хлопая себя по лицу. — Что вы здесь забыли, маленькая леди? — строго, открыто злясь, спрашивает у девочки Антон. — Прости-прости-прости, — рассыпается она в извинениях, подскакивая на ноги, усаживаясь рядом с животом Арсения. — Я хотела с вами! — Твой папа с меня три шкуры снимет! — шикает Антон, быстро беря Савину на руки и пересаживая её на соседнее место, чтобы не тревожила раненого Арсения. — Мы сказали, мы столько раз тебе говорили, что… — Что здесь делает Савина??? — доносится глухо из-за двери машины. — Шастун, ты совсем ебанулся? — Я не брал её! — горячо оправдывается Антон. — Она в машине спряталась! — Дома поговорим, — строго заключает мужчина, забравшийся в машину, пересадив Савину к себе на колени. — Поз на нас живого места не оставит, ты вообще понимаешь это??? — Я не знал, что она с нами! — Как он? — кивает в сторону медленно теряющего сознания Арсения мужчина с большим носом, длину которого подчёркивает острый козырёк кепки. — Арсений Сергеевич Попов, вы как? — Лучше всех, — сипит Арс, прикрывая глаза. — Надо ехать, Стас, остальные… — Уже закончили, — отрезает вопрос Стас, взволнованно и хмуро смотря через плечо на Арсения. — Точно не мертвяк? Выглядит совсем херово. — Сказал, что не болен, — говорит тихо Шаст. — «Сказал»? Ты понимаешь, что будет, если мы привезём в лагерь заражённого? — строго спрашивает Стас, видимо, он у них глава. — Я правда не болен, я клянусь, — шепчет Арсений одними губами, а затем темнота забирает его. Это смерть? Именно сейчас, когда появился шанс, появилась надежда? Как жестоко…