В светлом ахуе

Классическую свадьбу Миша не хочет категорически, и Андрей в целом его прекрасно понимает. Ему и самому совсем не охота весь этот прекрасный, только им двоим принадлежащий вечер развлекать дальнюю родню и выслушивать миллион однотипных поздравлений. Да и деньгам своим они найдут применение и получше, чем организовывать пир на весь мир. Поэтому праздновать решают камерно, в кругу самых близких, а еще немного стилизованно. Тут в дело вступает Мишина любовь к истории, и он всё хочет устроить с элементами разных старинных обрядов и игрищ. Андрей только за, в том, что Миша описывает, он с удовольствием бы поучаствовал, а уж тем более в ведущей роли. Свадебный наряд Миша себе тоже выбирает не классический. Ищут его долго, пока, перемерив кучу всего в разных магазинах, Мишка не останавливается наконец на молочно белой шёлковой тунике свободного кроя, с абстрактным золотым декором. Смотрится в ней он не иначе как каким-нибудь эльфом или сказочным принцем, уж очень ему этот наряд к лицу. В нем его в итоге и хоронят… В день перед похоронами Андрей держится до странного хорошо. Хотя критерии этого «хорошо», конечно, в подобных ситуациях весьма размытые. В его конкретном случае хорошо уже то, что он хотя бы не пытается сделать ничего с собой, чтобы отправиться за Мишей следом. В полутрансе он то сидит у гроба, перебирая бездумно пальцами чужие волосы, то уходит в Мишину комнату. Разглядывает плакаты на стенах, пластинки, рисунки, школьные тетрадки, сохраненные мамой, папку с черновиками к диплому, который так и не успел защитить. Андрей не может точно сказать, но вроде как ему даже удаётся вполне вменяемо общается с какими-то Мишиными родственниками и друзьями, которые все, как один, зачем-то стараются обнять его или хотя бы похлопать по плечу, и просят держаться. Андрей вроде держится пока что и без их напоминаний. А потом он просыпается утром в день похорон и внезапно осознает, что вот теперь действительно всё, это конец. Как когда спускаешься по сломанной лестнице, и вдруг понимаешь, за мгновение до того, как сорваться, что ступенек дальше нет, только пустота. Сначала он ещё пытается держаться, хотя бы ради Мишиных родителей и Лешки. Пытается держать голову трезвой, но не получается. Его ломает, выворачивает изнутри, и полная капитуляция теперь — лишь вопрос времени. Андрею кажется, что он застрял в каком-то дурном сне и никак не может проснуться. Они были так счастливы, и всё было настолько прекрасно, что поверить в реальность кажется попросту невозможным. Слишком уж она невыносимая. Совсем недавно ещё он был в раю, а сейчас ад открыл для него свои двери с тихим сочувствующим: «Примите мои соболезнования!» — Одна короткая фраза, а эффект от нее, как от пули в лоб. Хотя нет, пуля — это смерть быстрая и считай безболезненная, а Андрей чувствует себя скорее так, будто с него медленно снимают живьём кожу. Мишенька в гробу лежит бледной фарфоровой куколкой. Такой неправильно идеальный, неправильно неподвижный и тихий. Такой родной и в тоже время до неузнаваемости чужой. Никогда у него так аккуратно не были уложены волосы, и одежда на нём сидит идеально: ни единой складочки лишней, ни единого пятнышка. Андрея тошнит. Он на стенке гроба едва ли не виснет, наплевав на все правила приличий и чужое мнение. Ноги его не держат совсем, а голова не соображает. Даже Татьяна Ивановна держится сейчас более достойно. Она вообще выглядит странно спокойной, тут уж либо шок, либо слоновья доза успокоительного, потому что в спокойствие её нет скорбного принятия, когда научился жить со своим горем, а именно отстраненность, будто она совсем не понимает, что происходит. Андрей ей как-то даже завидует. Боль слишком сильная, и ему бы хоть мгновение передышки вырвать для себя, но похоже для этого надо вырвать сразу сердце себе, чтобы уже не мелочиться. Время прощания подходит к концу, еще на шаг приближая к страшному, неизбежному финалу. Кто-то что-то говорит ему, гладит по спине, о чем-то просит, но Андрей не может и не хочет никого слышать. Его оттягивают от гроба, но он сопротивляется, вцепившись в бортик, обитый атласом. Люди вокруг шумят. Кто-то плачет громко, безутешно, кто-то кричит ему: — Тише! Уронишь ведь! Андрей, отпусти! Нельзя же так! Возьми себя в руки! Легко сказать и совершенно нереально сделать. Не тогда, когда отчаянием к земле давит так, что и головы не поднять, а болью потери размалывает мучительно, как мясорубкой. Глаза и вовсе от слез так распухли, что Андрей себя чувствует едва ли не слепым. Голова не соображает совсем и даже для дыхания приходится прикладывать усилия. Ему говорят: «Крепись!», «Будь сильным!» — но Андрей думать может сейчас только об одном, о том, что обещаний своих не выполнил: не защитил, не сберёг. Вот был Миша с блестящий глазками-бусинами, очаровательными щёчками, ресницами густыми, которые трепетали бабочками, когда он прикрывал смущенно глаза. И губы у Миши были пухлые, мягкие, красивые. И улыбка самая лучшая. И самый сладкий голос. Миша был такой противоречивый, одновременно потрясающе красивый и смешной, неуклюжий и грациозный, наивный и не по возрасту мудрый, шумный и задумчивый. Столько было всякого разного в Мишке, в характере, во внешности, в привычках, чтобы его описать. А теперь Миша — это горстка пепла, которую выдают родителям в керамической урне. Андрея мутит. Он выбегает. Бежит в уборную и там его рвёт. Пустой желудок терзают спазмы, всё никак не отпускает мысль о том, что Мишеньки нет больше даже мёртвого. Вообще нет. Ничего от него не осталось, а вместе с ним в том крематории и Андреева душа сгорела за компанию. — Он тебя очень сильно любил. Безумно любил! Говорил, что хочет, чтобы дети ваши на тебя были похожи, — говорит ему на кладбище Шурка, тоже такой неправильно безжизненный, серый от горя. — Может тебе станет легче, зная это. — Не станет! — хрипит Андрей задушенно. — Не станет! Настоящая любовь — она как преступление без срока давности, приходит и остаётся с тобой навсегда. Как и боль потери. Принято считать, что время лечит, но видимо Андрей — неизлечимый больной. Да, он однажды эту невыносимую жизнь научиться выносить, и даже улыбаться снова научиться, но легче ему так и не станет. Да, он найдет себе жену, и даже полюбит её по-своему, но отпустить Мишу так и не сможет. Он об этом никогда и никому не расскажет, но правда такова, что Агату приметит в толпе на той вечеринке он из-за похожей стрижки и такой же, как у Миши, футболки. Из полиции он уйдёт. Уйдёт, потому что слишком многое будет напоминать, потому что станет одновременно слишком мягким и слишком жестоким. Первое время Андрей и вовсе удариться в запой, пока однажды, бредя домой с очередным пакетом бухла, не услышит, как какие-то подростки в парке поют их песню. Тогда он решит жить их с Мишей общей мечтой, и пусть Миши нет больше, а голосом ему до него не дотянуться никак, но он приложит все силы, чтобы «Король и шут» — их детище жило, а вместе с ним в памяти людей жил и Миша. Первым делом с ребятами они выпустят новый альбом, доведя до ума Мишины почти готовые записи. В следующем альбоме уже не будет его голоса, но будут мелодии, те, что писал он на кассетах под рыбу. А дальше останутся только упоминания, и лицо его на всех обложках, на всех Андреевых рисунках, и черты его и мимика продолжат жить во всех Андреем созданных персонажах. Андрей так и не сможет отпустить, даже когда уйдет Агата, поставив его перед выбором. Та самая терпеливая и понимающая Агата, что за годы совместной жизни ни разу не попрекнет его тем, что раз в году, в один и тот же день он стабильно напивается в хлам, а еще покупает цветы, предназначенные не ей, и уходит, не говоря, куда. Понимающая и любящая Агата не выдержит, уйдёт, в тот день, когда угаснет окончательно её надежда на взаимность, ведь так устроен мир, что первой угасает любовь, та, что так и не нашла отклика в чужом сердце. Они останутся друзьями, продолжат общаться и воспитывать вместе дочерей, и Андрей до конца жизни будет чувствовать себя виноватым перед этой женщиной, и даже фото её так и останется у него в кошельке, но всё ещё на второй странице. Сделанному однажды выбору, Андрей так никогда и не изменит. О Мише говорить он будет много: во всех интервью, на встречах с фанатами, просто с друзьями и семьей. Мишу он будет называть своим всем: идейным вдохновителем, музой, его любовью. Такова будет обложка, а за обложкой этой Андрей скроет суровую правду о том, что чувство слепой любви и поклонения в нём граничит с приземляющим осознанием того, что без всей этой шелухи, Миша был юной невинной душой, и мог бы ещё долго жить и творить, если бы Андрей смог его сберечь. Но Андрей не смог… Михаил Горшенёв станет символом. Его образ растиражируют и пригребут себе и правые и левые. Кто-то будет считать его героем и борцом с режимом, кто-то жертвой, подростки будут носить на рюкзаках значки с его лицом, а один ушлый американский журналист, оказавшийся в нужное время в нужном месте, и вовсе то самое фото с Мишей — наивным, но искренним мальчиком, вставшим меж двух огней, выставит на престижном конкурсе и возьмет за него премию, подарив двадцать первому веку свою версию культового «занимайтесь любовью, а не войной». И кто-то из отечественных звезд, еще не продавших душу и совесть за бабло, хмуря морщинистый лоб, скажет: «Мне кажется, Иисус время от времени приходит к нам снова и снова, но мы каждый раз его распинаем». Когда впервые «Король и шут» соберёт «Юбилейный», Андрей придёт на кладбище ночью, перебравшись через забор, чтобы не столкнуться с фанатами, и, обняв холодный камень, словно человека, скажет сквозь слезы: — Мишка, мы это сделали! Ты ведь видишь, да, мы это сделали! Мы вместе! Твоя музыка, наш мир, наши песни, люди любят их, люди любят тебя! Знаешь, сколько присылают рисунков, видео снимают, стихи посещают тебе, знаешь… — он будет долго говорить, то смеясь, то плача, но так никогда и не получит ответа. Михаил Горшенёв станет легендой и останется в истории, но сколько бы не пела молодежь его песни, не подражала образу и не рисовала на стенах его лицо, настоящий Миша так и останется мёртвым: не дожив, не допев, и даже так и не успев под татуировкой спрятать свой шрам, и на безымянный палец надеть обручальное кольцо. За иконами всё ещё остаются сломанные судьбы слишком рано ушедших людей. А Андрей Князев продолжит жить дальше. Пусть вот так странно, для кого-то неправильно и со скелетами в шкафу. Скелеты они ведь, на самом деле, есть у всех. И жить с ними можно. Главное надёжно запирать этот шкаф на замок. Вот только мало этого, и хочется Андрею шкаф этот то ли на глубине Марианской впадины схоронить надежно, чтобы самому забыть и от всех спрятать, то ли настежь его распахнуть, да так, чтобы боль-стекло в нем разлетелось наконец вдребезги и осколками посекло всех, кто уклонится не успел. Уж слишком боли этой для него одного невыносимо много…