В светлом ахуе

Сказал бы кто Андрею год назад, что однажды его — взрослого человека, на минуточку спецназовца, вытащит на сцену какой-то панкующий мальчишка, притом не шантажом даже, а одним только взглядом своих щенячьих глаз, Андрей бы посмеялся. И вот на тебе… Начинается все безобидно, с того, что в процессе занятий по гитаре, Князь начинает подпевать Мише им же написанные песни, и так их голоса внезапно хорошо сходятся, хотя вроде как совсем из разных опер оба, что уже тогда Мишка загорается идеей Андрея вытянуть на сцену. Теперь, когда им есть, где репетировать, так ещё и Андрей помогает с покупкой новых инструментов, но главное с текстами новыми, сказочными, Андрюхой написанными, дела у них идти начинают явно живее, чем раньше. А потом, на день рождения, Андрей дарит Мише аренду на запись в профессиональной студии. Это дорого, конечно, очень дорого, на самом деле, но то, каким безумно счастливым Мишка выглядит, узнав о своём подарке, это стоит всех затрат. Счастливый Миша — такое же слабое место для Андрея, как и Миша грустный. Перед ним у Андрея нет никаких шансов устоять, если он чего-то просит. В этот раз Миша просит его записаться вместе с ними. — Ну Дюш, это ведь только голос, никто не узнает! — упрашивает он, убеждая Андрея в том, что его участие в записи останется секретом и никак не повлияет на его должностную репутацию. Как не крути, а не положено офицеру спецназа выступать по маргинальным клубам в составе панк группы. И всё же перед Мишиными просьбами, особенно когда тот так сильно чего-то хочет, Князь бессилен. Первый альбом недавно переименованного «Короля и шута» таки выходит с его вокалом, и внезапно обретает очень неожиданную, но чертовски приятную популярность в народе. Теперь уже концерты свои «Шуты» дают не в маленьких клубах для сотни человек, а на уже вполне крупных площадках, и даже начинают что-то там зарабатывать. Дальше делом времени становится то, когда Миша таки уламывает его присоединиться к выступлениям вживую. Впервые случается это под новый год. Сохраняя конспирацию, на сцену Андрея выводят в маске, таинственно представляя его «Человеком загадкой». Зрителям такая таинственность заходит на ура, да и в концепцию группы вписывается прекрасно. В первые разы Андрей правда жутко нервничает, но потом втягивается и начинает ловить кайф. Особенно приятно осознавать, что вот теперь они с Мишей мир их волшебный полноценно делят на двоих, уже не на полставки. Ну а в июне связь их укрепляется ещё сильнее, когда они подают заявление в ЗАГС. Одногруппники Мишины ждут в июле выпускного, а Миша ждет с нетерпением их свадьбы. Впрочем, Андрей этого ждёт не меньше. Пусть близость первая с Мишкой у них уже и случилась (хотя и не до конца) после одного из концертов, выпавшего аккурат на Андреев день рождения, но всё же Андрею не терпится их отношения окончательно узаконить и юридически и меткой, чтобы точно уже никто и заикнуться не мог о том, что с Мишей у них всё несерьезно: так, взрослый альфа играется с глупым маленьким омегой. Не то чтобы его очень волнует чужое мнение, но Мишу от всех этих сплетен грязных хочется оградить. Ещё, помимо свадьбы, готовятся они потихоньку и к записи нового альбома, а осенью и вовсе планируют организовать что-то вроде небольшого тура по ближайшим городам. У Миши большие планы, и пусть изначально Андрей их считал чем-то навроде детской блажи, то теперь они о большом и светлом будущем «Короля и шута» мечтают вместе. Андрей со своей двойной жизнью себя ощущает иногда героем комиксов. Днём он полицейский, а вечером человек в маске, поющий про колдунов и живых мертвецов. Да даже и город у них — чем не Готэм какой-нибудь? В нём вон тоже никогда не бывает покоя и тишины… Питер — на то и город революций, что тут бунтуют всегда. Андрей привык. Он не волнуется, когда в один из жарких июньских дней их подразделение в очередной раз выходит на городскую площадь, чтобы противостоять толпе радикально настроенной молодёжи. В конце-концов панки — на то и панки, что им положено бороться против системы. Здесь этим никого не удивишь. Поэтому Андрей и не нервничает особо. Не нервничает даже тогда, когда в толпе находятся агрессивно настроенные подстрекатели, и обстановка начинает резко накаляться. Волноваться начинает он, когда в бушующей толпе замечает вдруг знакомую растрепанную макушку. А дальше обстоятельства развиваться начинают с удвоенной скоростью. Из толпы кто-то бросает первым бутылку, и вторя его примеру, толпа переходит в наступление. Андрей же в этой суматохе пытается уследить за Мишей, а потому не замечает того мгновения, когда по голове ему вдруг прилетает здоровенным булыжником. Каска, конечно, сохраняет его черепушку целой, но от силы удара в голове всё равно звенит, и он падает на землю. Рядом мелькает проворная черная тень, и Андрей чувствует, как кто-то ложится на него сверху, закрывая собой. — Не надо! Нельзя так! — слышит он взволнованный Мишин голос. — Это ведь человек живой! Миша наклоняется, смотрит на него с беспокойством и спрашивает: — Вы в порядке?! Вот же Иисус Питерского разлива… Даже не знал, кто, а защищать полез, собой рискуя. И правда ведь рисковал. Уже вон видно, что по плечу ему прилетело. Там теперь ссадина и большое красное пятно, которое завтра превратится обязательно в здоровенный синяк. — Куда полез?! — кричит Андрей вместо ответа. — А если бы прибили! Вот теперь ему действительно страшно. Не за себя и голову свою разбитую. За Мишку. С его безрассудством станется влипнуть в неприятности, тем более сейчас, когда неприятности не надо даже искать, вон они всё ещё летят в их сторону бутылками и камнями. Вот только Миша его тоже слушать сейчас не готов. С какой-то мрачной решимостью он поднимается на ноги и маленький, но гордый, встаёт между бушующей толпой и строем спецназа. — Вы посмотрите на себя! — кричит он, обращаясь к толпе. — Вы себя многие анархистами называете. Но какие же вы нахрен анархисты?! Пьяные, как твари, угашенные, людей вон распугиваете, ведете себя, как дикари, как звери! Какая нахрен анархия, когда вы людей камнями забиваете?! И вы, вы тоже хороши! — поворачивается он теперь уже к спецназовцам. — Что мы, раз неформалы, то всё, не люди уже?! Можно нас, как зверье, травить? Дубинками гасить? Да, — голос Мишин срывается от волнения, но остаётся громким, — мы злые. Мы злые, потому что на самом деле нам страшно. Мы не понимаем, как нам дальше жить, есть ли у нас будущее, нам кажется, что нас никто не любит и мы никому не нужны. Я знаю, о чем говорю. Но мы ничего хорошего не построим насилием! — пытается он донести очевидную для себя истину обеим сторонам. — Мир он ведь не из ненависти создан, а из любви! Зла вокруг и так достаточно, так зачем ещё и нам друг друга ненавидеть? Мы ведь не враги вам, мы не с луны откуда-то свалились, мы ведь ваши: ваши братья, сестры, друзья, дети и внуки! С кем-то вы по-соседству жили и вместе во дворе играли в футбол, с кем-то сидели за одной партой, служили вместе, сигарету первую на двоих раскуривали. Мы люди, такие же, как и вы! А люди помогать друг другу должны, любить друг друга, защищать, а не ненавидеть! Стянувший лопнувший шлем, Андрей слушает его и с тоской думает о том, что не должен Миша быть здесь сейчас. Такой светлый, невинный, наивный. Не должен пытаться на хрупкие свои плечи взвалить эту непосильную ношу. Христос вон и тот не сдюжил. Ему то куда? Толпа, пусть не вся, но зачинщики беспредела, впрочем, с ним бы согласились в том, что подобными жестами примирить кого-то удаётся только в кино пожалуй, но никак не суровой реальности. Да, камни лететь перестают. Люди подзатихают, переглядываясь и переговариваясь взволнованно, но говорить о том, что конфликт исчерпан ещё очень рано. — Да что вы его слушаете?! — кричит из толпы какой-то пацан, вырываясь вперед. — Менту своему оставь эти сопли про любовь! — бросает он брезгливо в Мишину сторону, подскакивая к нему и пихая его в плечо. Андрей в этот момент решает, что ему явно пора бы уже подняться на ноги. Между тем наглый парень продолжает, распаляясь с каждой секундой всё сильнее: — Да они же нас за людей не считают! Как гасили, так и будут гасить! Или мы их! — выкрикивает и выхватывает нож. Андрей среагировать вовремя не успевает. Словно на замедленную съёмку его поставили. Смотрит тупо на нож в чужой руке, на перекошенное злобой, изъеденное шрамами от прыщей, лицо очередного глупого мальчишки, решившего, что он способен что-то изменить в этом мире, ещё и вот так. Сколько ему? Лет семнадцать? Ну точно не больше двадцати. Вместо того, чтобы попытаться уклониться, Андрей почему-то думает о том, что ему этого дурака жаль. Сядет ведь по глупости, с пьяного глаза, лучшие годы потеряет в тюрьме. Мир словно срывается резко с паузы. Пацан кидается вперед, и в этот момент между ними вдруг кидается Миша с каким-то совсем уж детским испуганным: «Пожалуйста не надо!». У Андрея звенит в ушах. Он не сразу понимает, что произошло. Вот Мишина спина перед ним, вот стоит тот самый дурак с перекошенным теперь уже от страха лицом. Из ослабшей резко руки выскальзывает и падает с глухим стуком на асфальт нож. У ножа красное лезвие. «Зачем красить лезвие в красный?» — всплывает в голове глупая мысль. Все-таки нормально ему прилетело той каменюкой, надо будет провериться, точно ли нет сотряса. А потом вдруг в толпе испуганно визжит какая-то девчонка, и Андрея накрывает резко осознанием произошедшего. Он кидается вперед как раз в тот момент, когда Мишины ноги подкашиваются, и он начинает оседать безвольно на землю. Подхватить его под руки легко, Горшенёв ему не чета, он тощий и легкий, хоть и высокий. — Дурак! Зачем полез?! — воет Андрей в ужасе, рушась на колени вместе со своей ношей. Укладывает на землю он Мишу максимально осторожно. С ранеными иначе нельзя. Не дай бог как-то не так тронешь и сделаешь хуже. — Вызовите скорую кто-нибудь! — орут в толпе. Андрей смотрит на Мишу с неподдельным ужасом. В его руках он тряпично безвольный. Это неестественное какое-то ощущение чужой бескостности вызывает нервный зуд и боль в груди. Дышать тяжело. Шумно сглотнув слюну, Андрей снова опускает взгляд. Брови у Миши приподняты сейчас почти до комичного жалобно, как в мультиках, вот только не смешно сейчас нихера, никому из присутствующих. Миша глядит на него в ответ распахнутыми широко и будто-бы удивленно глазами и поджимает плаксиво губы, как ребенок. Его черная футболка с белым черепом на животе уже промокла от крови. Дрожащей рукой Андрей цепляет её за край и задирает ткань до торчащих ребер. В этот момент он даже вполне себе на серьёзных щах молиться кому-то о том, чтобы там оказался не больше чем глубокий порез. Но либо недостаточно усердно он молиться, либо поздно спохватился, потому что везение сегодня точно не на его стороне. Удар очень удачный… Очень НЕудачный точнее! Даже если нет серьезных повреждений внутренних органов, в любом случае кровотечение сильное. «Помоги! Помоги пожалуйста!» — всё ещё к кому-то неопределенному взывает Андрей, зажимая дрожащими руками рану. Обычно мягкий, сейчас Мишин мокрый впалый живот от напряжения кажется каменно твердым. — Миша, Мишенька, — просит альфа жалобно, — потерпи пожалуйста немного, маленький! Хороший мой, драгоценный, потерпи! Скоро тебе помогут! Всё будет хорошо! Миша хнычет от боли, жмурится крепко, а потом по побелевшей щеке сползает медленно первая слезинка, за ней вторая, третья… Обычно привыкший скрывать свою боль, Миша сейчас плачет, и для Андрея это — контрольный в голову. Он ломается. Целует исступленно ледяные щеки в испарине, гладит по спутавшимся волосам, не замолкая, обещает, что всё будет хорошо и просит не закрывать глаза. Между кино и реальностью разница главная в том, что реальность, она как солдафон — простая и жестокая. В реальности нет никаких пафосных сцен киношных с последними словами про любовь. Миша молчит, стонет только жалобно. Глаза у него шалые от боли, поплывшие, быть может он уже и не осознаёт толком ничего сейчас, не то чтобы говорить что-то… Наконец подбегают медики. Двое подхватывают Мишу осторожно, но торопливо и укладывают на каталку. — Быстро звони на подстанцию, — командует один другому, — пусть готовят операционную и срочно кровь для переливания! Пульс нитевидный. Олег, ставь скорее капельницу! Боюсь не довезем! Плох очень. Твою ж мать! — ругается врач морщась. — Жалко мальчишку, зелёный совсем! Андрей, едва успев встать, вновь оседает без сил на землю. — А со вторым что? — слышит он голоса над собой. — У него голова вон вся в крови. — Да ты на руки его посмотри! Кровь останавливал, — отзывается первый врач нервно, а потом обращается к самому Андрею коротким: — Твой что-ли? Андрей заторможено кивает. — Поедешь с нами? А то знаем мы вас, — хмыкает доктор хмуро, — потом будете в операционную ломиться и на всю больницу орать, словно это вас там режут. Андрей не отвечает, но подскакивает, как черт из табакерки резко. Доктор криво усмехается. Командует: — Пакуйся в салон, Ромео! Стойку с капельницей будешь держать, чтобы не улетела. Впереди дорогу ремонтируют, будет трясти, а по объездной мы точно его не довезём. Андрей встаёт устойчиво и держит крепко, ещё и каталку ногой фиксирует. Это он умеет, их как-никак учили крепко стоять на ногах, поддерживая друг друга, когда на щиты к вам бросается взбесившаяся толпа. Он так сосредоточен на своей задаче, что дорога для него пролетает в один миг. — Все всё можешь отпускать! Приехали. Ты молодец парень, хорошо справился! — хлопает доктор его по плечу. Андрей кивает и плетётся вслед за каталкой, пока его не тормозят, предлагая присесть на скамейку. Андрей сползает по стенке. Голова кружится нещадно. Прикрывает устало горящие, словно от перцовки, глаза. А когда открывает, над ним суетится молодая медсестричка с нашатырем. Все-таки сотряс.