В светлом ахуе

Андрей просыпается в больнице. В свои почтенные годы он уже точно может это определить, даже не открывая глаз, по писку аппаратуры и специфическому запаху. Из странного у него болит голова, хотя вроде как болело сердце, но опять же, в его возрасте, если болеть начинает что-то одно, то болит потом всё. Да уж, видимо перенервничал он в очередной раз в эту чёрную дату и таки угодил в больницу. Нехотя Андрей открывает глаза и хмурится. Всё вокруг кажется таким непривычно резким, ярким, четким, а ещё… устаревшим? Это что же, его получается увезли не в какую-нибудь хорошую частную клинику, а в простую больницу где-то в глубинке? Как же так вышло, спрашивается? Червяк сомнений начинает ворочаться неприятно в голове. Ну не могли же дети и внуки с ним так небрежно поступить, словно избавились… Голову пробивает вспышкой боли, и Андрей, морщась, думает: «Дети? Какие дети?» В мыслях всплывает образ худощавой темноволосой женщины и имя Агата, но едва он тянется за этим воспоминанием, как оно тает тенью на солнце. Кто такая Агата? Аппаратура пищит. Болит голова, словно его… Точно! Его же ударили по голове! Камень разбил каску, и он упал, стукнувшись ещё и об асфальт. Что-же было дальше?! Андрей напрягается, силясь вспомнить, и вдруг воспоминания возвращаются резко и беспорядочно, как посыпавшиеся из переполненного шкафа вещи. Вереницей проносятся перед глазами образы: Миша умирает у него на руках, машина скорой, вой мигалок, больничный коридор, крематорий, кладбище, Миша в гробу… Андрей воет от ужаса и боли и подрывается постели. Сам себя же раня, тянется к самым страшным воспоминаниям, но и они тают, пока не остаётся только память о том всеобъемлющем чувстве страха и безысходности, и о неизвестности, сводящей с ума. Почему, черт возьми, он здесь?! И главное — что с Мишей?! Голова кружится, но Андрей железно намерен выбраться из своей палаты. Ему нужно знать, что с Мишей, а остальное неважно. Правда он совсем не знает, куда ему нужно идти, так ещё и сразу в коридоре его ловит медсестра. Пытается уговорами вернуть в палату и зовёт врача. — Андрей Сергеевич, у вас черепно-мозговая травма, вам сейчас нужно соблюдать постельный режим, по крайней мере пока мы не проведем повторное обследование! — взывает к нему прибежавший доктор. — Вернитесь в палату! Говорить тяжело. В горле пересохло пиздец, но Андрей всё равно выдавливает хрипло: — Миша… Я не вернусь, пока не узнаю, что с Мишей! Доктор хмурится, но медсестра, опередив его, говорит: — Вы же спрашивали уже об этом вчера, когда только пришли в себя. — При подобных травмах частичная амнезия — это норма, — успокаивает врач и её и Андрея. — Ваш Миша жив, — не затягивая, сообщает он главное, за что ему огромное спасибо. — Пациент сейчас в отделении реанимации. Нам удалось стабилизировать его состояние. В себя Михаил Юрьевич пока не приходил, и тем не менее в настоящее время можно с большой долей уверенности утверждать, что угрозы жизни для пациента не наблюдается. От облегчения у Андрея аж подкашиваются ноги, и врач с медсестрой под руки заводят его в палату. Уже вернув не в меру инициативного больного в постель, доктор вдруг вздыхает тяжело и говорит: — Есть кое-что ещё, что вам нужно знать. Это пока предположения, но понимаете, ранение пришлось в нижнюю часть живота, при этом были нанесены повреждения органам репродуктивной системы… — Короче пожалуйста! — просит Андрей, морщась от головной боли. — Я сейчас туго соображаю. Доктор снова вздыхает, мнется нерешительно, а потом все-таки говорит: — С высокой долей вероятности, ваш омега не сможет иметь детей. Это тяжёлая новость, поэтому я вам её сообщаю сразу, чтобы вы могли ее принять и иметь силы поддержать вашего омегу, когда мы сообщим об этом ему. Андрей молча кивает. Говорить ничего не хочется. С другой стороны, нужно быть благодарным за то, что хотя бы сам Миша жив, а с остальным решат позже, в конце концов можно и усыновить. С этими мыслями он проваливается в болезненный глубокий сон, больше похожий на беспамятство. ***** Миша всегда себя позиционировал, как атеиста, поэтому совершенно не находит объяснения тому, что с ним происходит в последнее время. Он помнит резкую боль в животе, испуганное лицо Андрея над собой, его умоляющий голос, а потом он закрывает глаза, а когда открывает, его окружает похожее на сладкую вату облако, мягкое, как пух, и в нём он парит, словно в невесомости. Больше нет боли, нет страха, и тело ощущается таким легким, что кажется, будто чтобы взлететь, сейчас достаточно будет просто взмахнуть руками. А потом Миша ощущает всем своим существом чьё-то присутствие. Всеобъемлющее, величественное, но в тоже время совсем не пугающее. Как в раннем детстве, когда одно осознание того, что мама где-то рядом, помогало спокойно засыпать. Миша чувствует на себе взгляд этого НЕЧТО, как рентген пронзающий его насквозь, всю его душу, все его мысли. ОНО знает всё, и Миша на мгновение чувствует себя пугающе беззащитным перед этим всеведающим взглядом. ОНО тем временем обретает форму, осязаемую и эфемерную одновременно, становясь похожим на свет, принявший человеческий облик. Невозможно различить черт его лица. Словно облака в ветреную погоду, они меняются, перетекая плавно из одной формы в другую. Это выглядит одновременно завораживающе и пугающе. НЕЧТО протягивает к нему руку, и в следующий момент Миша осознаёт себя сидящим на огромной чужой ладони, такой-же, как облако ранее, осязаемой и призрачной одновременно. Отдаленно это похоже на то, как теплый ветер ласкает кожу: ты ощущаешь его, но не можешь потрогать. НЕЧТО держит его на ладони так, как сам Миша держал однажды мышонка, которого спас из мышеловки у бабушки в деревне. По сравнению с НИМ Миша ощущает себя таким же крошечным и беззащитным. Но страх первых мгновений уходит, и Миша осознает, чувствует, что ОНО не причинит ему зла, НЕЧТО добро к нему. — Не бойся! — Миша не может сказать точно, слышит ли он действительно этот странный, ни на что ранее им слышанное не похожий голос, или же это собственные его мысли. — Кто ты? — спрашивает Миша в ответ и тут же, засмущавшись, исправляется на «Вы». Откуда-то он знает, что ОНО сейчас улыбается. — Ты очень занятный, — говорит, словно мурлычет, — и совсем не боишься. — Ну я вообще во все эти штуки не верю так-то, понимаете, да? — бормочет Миша смущенно. Он сейчас чувствует себя определенно как-то нелепо, объясняя этому НЕЧТО, что вообще-то, согласно науке, его не существует. Часть его думает о том, что наверняка это обидно, когда ты есть, но в тебя не верят, и Миша просит: — Вы только не обижайтесь! ОНО смеётся, и его смех одновременно грохочет грозой и шелестит тише легчайшего ветерка. — Ты чистый, как дитя, — говорит НЕЧТО, — такие чистые души редко встретишь, особенно в последние сотни лет. Миша не знает, как ему на такие заявления реагировать и только пожимает неловко плечами. — Так Вы, ну… — мямлит он, не решаясь сразу озвучить всё ещё кажущуюся ему абсурдной догадку, — Бог? Я, получается, умер, да? — Да… — шелестит в ответ то-ли голос НЕЧТО, то-ли эхо. Миша вздыхает, хотя дышать ему здесь и не нужно уже и прислушивается к собственным ощущениям. На удивление, осознание собственной смерти не кажется ему пугающим. На мгновение грудь сжимает тоска, но она уходит быстро. Здесь и сейчас, рядом с НИМ, слишком спокойно и легко: нет боли, нет страха, стыда за себя, неуверенности и потерянности. — Я попаду в ад или в рай? — уточняет Миша осторожно и получает в ответ: — Всё намного сложнее ваших человеческих представлений, сложнее и в тоже время проще. Твоя душа чиста, и умер ты, пожертвовав жизнью ради другого человека. Ты сделал это даже дважды, впервые, когда вступился за побиваемого камнями, даже не зная, кто он. В тебе много добра и света. Сейчас перед тобой откроется путь, и там, за дверью, ты найдешь свой лучший мир, тот, где будет хорошо тебе. Звучит довольно оптимистично, поэтому Миша даже почти не боится, когда его осторожно ставят на землю, ну или то, что здесь имеется вместо неё, и шагает к выросшим из пустоты воротам, напоминающим скорее не ворота, а портал, как изображают его обычно в фильмах и компьютерных играх. Осторожно он переступает одной ногой порог и тут же отшатывается, едва не сорвавшись в вязкую серую пустоту. Собравшись с силами, он снова пытается сделать шаг туда, думая о том, что, возможно, здесь, как в фильме про Индиану Джонса, путь откроется тому, кто поверит, но пустота всё ещё щерится на него страхом перед неизвестностью, и тело сковывает пронзающим до костей холодом. А в следующий миг из-за ворот в серую пустоту врывается вспышка света и вытягивает его обратно в тепло и безмятежность. Мишу же всё ещё потряхивает, и он жмётся к чужой ладони в поиске утешения и тепла. — Странно… — ОНО звучит растерянно. — Твоя душа пока не может найти путь. Значит ты ещё не готов. Возможно, тебе нужно время, чтобы окончательно принять свою участь. И Миша остаётся с НИМ. ЕМУ нравится живая детская любознательность этой странной души. ОНО даже говорит однажды, что впервые общается с человеком, который не испытывает перед ним страха или раболепного благоговения. Для НЕЧТО это в новинку. А уж сколько всего нового Миша узнаёт из их бесед, сложно не то что перечислить, а даже осознать. ОНО показывает ему, как рождаются звезды, как за мгновение вырастают и разлетаются в пыль горы, Миша теперь кутается в облака и свет, как в одежду и убирает волосы венком из ветвей молнии и капель дождя. — Как Вас зовут? — спрашивает Миша однажды. — У Вас есть имя? — Тетраграмматон, — отвечает ОНО, и Миша сконфуженно бормочет, что имечко, конечно, то ещё. — Вы похожи на музыку, — пытается как-то раз Миша описать свои ощущения. — Когда мелодия рождается в голове, и ты вроде как слышишь её целиком, но пока не можешь дотянуться и касаешься лишь ее отдельных частей. И ты знаешь, что она существует, но в тоже время её будто бы и нет. ОНО улыбается, щуря довольно глаза-звезды. Часто они говорят о том, что люди называют Раем. НЕЧТО под этим подразумевает путь, который Миша должен найти. ОНО объясняет терпеливо, что тот самый Рай для всех свой. — Вот скажи, — спрашивает ОНО, — хотел бы ты оказаться в том Раю, каким обычно люди его представляют? Миша хмурится. Тянет задумчиво: — Ну-у-у, жить в прекрасном саду, в окружении добрых зверюшек и вечном покое, наверное, хорошо, но мне кажется, что там ужасно скучно. — Вот видишь, — НЕЧТО улыбается, — тебе было бы скучно, а должно быть хорошо. Кто-то действительно захочет жить в прекрасном саду, в золотом дворце, а кто-то счастлив будет провести свою вечность в хижине в суровых холодных горах, потому что он жил там, и именно это для него лучшее место во всей вселенной. Счастье у всех своё. А где бы хотел быть ты? Миша в ответ только пожимает задумчиво плечами. Он правда не знает. Чувствует себя тем самым школьником, от которого требуют ответить, кем он станет в будущем, а он о профессиях этих, между которыми приходится выбирать, едва ли знает что-то, как не знает и того, какой будет его взрослая жизнь, куда занесет его, и что бы действительно пригодилось ему в этой жизни. Ещё несколько раз Миша пробует найти свой путь, но возвращается каждый раз обратно. — Возможно, это потому, что ты не ищешь покоя, — говорит ОНО задумчиво. — Ты учишься, ты жаждешь новых впечатлений, новых открытий, твой дух беспокоен, и всё ещё привязан чем-то к жизни. Скажи мне, чего ты хочешь? — спрашивает НЕЧТО, но Миша не может дать ответа. В его голове слишком много всего, и он никак не может поймать ту самую мысль. Она, как солнечный зайчик, заглянувший в окно ранним утром, щекочет его, но никак не даётся в руки. Когда Миша думает об этом, ОНО взмахивает едва уловимо кистью, и на ладонь Мише в самом деле прыгает белкой пушистый клубочек света. Прыгает, а потом соскакивает на землю и убегает прочь. Миша бежит за ним, пока в какой-то момент, подпрыгнув высоко высококо, комочек света не рассыпается на тысячи искр и, упав на землю, не превращается в гладь зеркала. Миша опускается рядом на колени и заглядывает в него. Первое время он видит лишь своё отражение, одновременно знакомое и совершенно неопозноваемое, но потом зеркальная гладь идёт рябью, как речная вода в ветренный день, и в её глубине, как в телевизоре, Миша вдруг видит Андрея. Андрей тоже такой знакомый, но одновременно чужой. У своего Андрея Миша не помнит этих морщин, этого серебра в волосах, и эта боль в глазах, её точно не было. Андрею больно, так больно, что даже здесь Миша эту боль может ощутить, и он так невыносимо несчастен… Миша плохо осознает, что происходит дальше, всё его существо стремится туда, к Андрею, а потом его накрывает ослепительной вспышкой боли, и в себя он приходит в руках НЕЧТО, прогоняющих агонию ласковыми прикосновениями. — Ты пытался вернуться на землю, — говорит ОНО с несвойственной обычно ЕМУ грустью. — Но ты не можешь сделать этого. Твоя судьба уже написана, и пути назад нет. Впервые с тех пор, как попал сюда, Миша горько плачет, сжавшись в комочек, и даже ОНО не в силах утешить его своим теплом. С того дня весь этот заоблачный мир Мише становится не мил. Он страдает глубоко и самозабвенно, ни в чем не находя успокоения. ОНО настаивает на том, что своей жизнью он заслужил покой и счастье, и не должен страдать здесь, а должен наслаждаться, но Миша страдает. В итоге НЕЧТО сдаётся по ощущениям где-то через неделю, хотя у времени здесь весьма специфический ход. Само ОНО об этом говорит расплывчато, называя время — всего лишь выпадением из вечности. НЕЧТО звучит неуверенным и даже встревоженным. — Получив шанс прожить жизнь иначе, ты можешь уже и не вернуться сюда, — говорит ОНО. — И даже вашу любовь с Андреем и уготованную вам вечность вы можете потерять, если воспользуетесь вторым шансом неправильно. Готов ли ты так рискнуть?! Действительно ли ты этого хочешь?! — Я хочу вернуться к Андрею, безумно хочу, но больше всего на свете я хочу, чтобы он был счастлив! — отвечает Миша, не колеблясь ни мгновения. — Если он сможет быть счастливым без меня, то пусть будет, но если нет, то я бы хотел вернуться! — Что-ж, — ОНО улыбается ласково и немного печально, — тогда иди! Сохрани свою душу такой же чистой! — просит и напоследок шепчет: — Я буду скучать по нашим беседам! А потом Миша закрывает глаза и чувствует, как падает. Перед глазами пролетают обрывки воспоминаний: их с Андреем встречи, первый поцелуй, их примирение, моменты тихого счастья, первый совместный концерт, Андреев день рождения, и наконец тот день на площади. Взмах ножа — живот вновь пронзает болью. Миша видит со стороны себя на операционном столе. — Зафиксируй время смерти, — говорит врач устало молодой женщине ассистентке. Другой ассистент убирает дефибриллятор и кислородную маску и отключает его тело от капельницы. — В первый раз всегда сложно терять пациента, Анфиса, но такова жизнь! Смертей ты увидишь ещё не мало. Оставь мальчика, мы здесь сделали всё, что могли! — голос врача звучит тихо и печально, но девушка — Анфиса его почему-то не слушает. Она и сама не знает, почему лично для неё так важно спасти любой ценой этого ей совершенно незнакомого парня, но что-то движет ей, и она, ослушавшись распоряжения доктора, упрямо начинает «качать» его вручную, между вдохами упрашивая: — Давай, родной, дыши! Ну дыши же! И Миша слушается. А потом приходит темнота, и последнее, что он слышит, прежде чем провалиться в неё, это громкий и взволнованный голос доктора. — Да быть этого не может! Чудо какое-то! Подключайте его обратно к системе быстро! В следующий раз Миша открывает глаза уже в палате. Ему едва хватает сил на то, чтобы подергать немного рукой на проверку, после чего слабость вновь затягивает его в беспамятство. — Просыпайся, Миша! Просыпайся! — слышит он самый родной на свете голос в следующее своё пробуждение, и открыв глаза, едва слышно зовёт: — Андрей… ***** На поправку идёт Миша не слишком быстро, но стабильно. За время пребывания в больнице он даже успевает подружиться с той самой медсестрой, что его спасла. Когда он говорит ей спасибо в первую их встречу, она удивляется, спрашивает, откуда он знает, но Миша и сам не может вспомнить, откуда. Лишь какие-то мимолётные образы мелькают в голове. — Мне, наверное, снилось, — шепчет он. — Странные красивые сны… — Под наркозом многим видятся интересные вещи. Это нормально, — отвечает Анфиса с улыбкой и поправляет на нём одеяло. А потом наступает время дополнительных обследований, и когда врач все-таки сообщает ему диагноз, Миша сжимает руку сидящего рядом с ним Андрея почти до боли, но держится достойно. — Мы пройдём через это вместе! — целуя нежно в висок, говорит ему Андрей, чтобы с самого начала развеять все сомнения. Миша в ответ благодарно улыбается ему сквозь слезы. А в сентябре следующего года они из роддома забирают двойню. Двойняшки — оба вылитые Миша в детстве, ну разве что у старшенького альфы волосы светлые и Андреевы голубые глаза, про которые все уверены, что они потемнеют вскоре, но те так и остаются светлыми. Князевы бы может и пошли за третьим, чтобы был кто-то похожий и на Андрея, но, увы, хотя врачи и сделали всё возможное, но для этого теперь недостаточно будет даже чуда. Впрочем, они и так уже получили то, о чем не осмеливались даже мечтать с теми прогнозами, что им давали. Двойняшки растут, как на дрожжах. Оба глазастые, долговязые и пухлощекие. Миша первое время надеется ещё, что с возрастом они станут хоть немного похожи на отца, но сыновья растут его копиями. — Нет, все-таки на тебя вообще не похожи, — еще шесть лет спустя, капитулируя, констатирует таки Миша со вздохом. — Они сидят в парке на скамейке, в очередном из городов необъятной, куда занесли их гастроли, и обнявшись, смотрят, как играет на детской площадке их малышня. — Ростислав, — зовет Миша старшего из двойняшек, — отпусти пожалуйста кошку, она не бездомная! Вон толстая какая! — животных их старшенький просто обожает и в дом с улицы тащит все живое, что ему попадается под руки. Ростик вздыхает грустно и отпускает жирную кошку семенить дальше по своим делам. В это время к скамейке подбегает Костя, таща на буксире какого-то малыша, очень уж похожего на Андрея, только кареглазого. — Если тебе очень уж хочется ребенка похожего на меня, то давай украдем вот этого. Он выглядит милым, — шепчет Князь любимому на ухо. Миша улыбается широко и тянет, закатывая глаза: — Ну дура-ак! — Твой дурак, — соглашается Андрей, улыбаясь в ответ. — Мой!