Pray For Demons

В комнате темно — эта история не про источники света, внешнего или внутреннего. В комнате тепло, но если прижиматься вплотную к Джошу — а Тайлер прижимается — становится жарко. Эта история, впрочем, не о том, как согреться, или как сжечь всё в адском пламени. Она не о балансе, не о попытках успеть везде, где хочется. Она не о понимании, которое ищет каждый: она не о всепрощающем безусловном принятии сродни материнской любви или пропагандируемом религией, нет. Эта история о Тайлере Джозефе, который в данную конкретную минуту пытается дышать ровнее. У него не получается. Дыхание то и дело сбивается, рука соскальзывает, ладонь ведёт по груди Джоша; реального Джоша, из плоти и крови, который перебирает пальцами пряди его волос. Так они лежат: на кровати Джоша, прижавшись друг к другу, в одежде. Без всякого фильма, без всяких настолок, вообще без всяких игр. Без вопросов, которые Тайлер проглатывает, вроде того, куда свалил воображаемый Джош с испачканной в соусе рубашкой. И дело даже не в том, что Тайлер боится того, что Джош точно сочтёт его сумасшедшим; Тайлер подозревает, что уже знает предполагаемый ответ Джоша. «В прачечную. Куда же ещё тащить испачканные рубашки?» Тайлер представляет себе голос Джоша, когда он произнесёт это: тон немного насмешливый, ласковый; пальцы, ерошащие его волосы. Глаза Джоша снова будут смеяться: это ведь так очевидно, простая логика, насчёт прачечной. Джош обязательно добавит ещё что-то про команду Дьявола, и о том, что Тайлер всё время упускает это из вида — забывает о самом важном. Тайлер не спрашивает — в конце концов, какая, к чёрту, разница; молчание с Джошем не похоже на то молчание, которое раньше царило в его доме во время ужина. До третьей попытки Тайлера, до того, как тишина стала для его матери чем-то невыносимым. Тайлеру кажется, что он может вообще ничего не говорить и не объяснять: Джош всё знает заранее, но почему-то иногда всё равно спрашивает. Некоторые вещи просто должны быть озвучены. Губы Джоша прижимаются к переносице Тайлера, серебряное колечко кажется нагретым, оно вжимается в кожу. Тайлеру просто интересно: когда Джош, наконец, отстранится, останется ли след, подобный тем, что остаются на щеке от складок на наволочке? Джош вздрагивает, будто прижимаясь губами к его коже может читать его мысли напрямую из головы. Не то чтобы Джошу надо было для этого прижиматься вообще, но, возможно, так поток мыслей улавливать и расшифровывать легче. Тайлер не знает, Тайлер не спрашивает, даже когда Джош коротко вздрагивает и улыбается, будто давит смешок. Они лежат, после того, как Джош приканчивает бургер, а Тайлер доедает двойную картошку — точнее, скармливает как минимум половину двойной картошки Джошу и откусывает у него его бургер. После того, как Джош, не спрашивая и ничего не отвечая, точно таким же способом, как нёс его через толпу в клубе, тащит Тайлера на своей спине в свою комнату. Тайлер в свою очередь тоже не спрашивает: только хватается поудобнее и держится. Свет на кухне и в длинном коридоре остаётся гореть, и Тайлер гадает: оставляет его Джош для Барри и Джимми, его соседей по квартире, или для того, воображаемого Джоша из его фантазий, который свалил куда-то, хлопнув входной дверью и прихватив его рубашку. Должно быть, и правда — в прачечную. Тайлеру просто интересно: есть ли у воображаемого Джоша его воображаемые ключи? Тайлер представляет себе, как воображаемый Джош крутит воображаемым пальцем у своего воображаемого виска, мол, и кто тут из нас двоих ещё свихнулся? Из троих, машинально поправляет Тайлер сам себя. Из троих: Джош, Тайлер, и воображаемый Джош из фантазий Тайлера. Их трое, как три зубчика на конце пластиковой серой вилки — брелока на ключах; трое, как количество голов у Цербера, трое, как Отец, Сын, и Святой Дух. Да, пожалуй, есть от чего свихнуться. На этот раз короткий смешок сдержать Джошу не удаётся, Тайлер машинально гладит его по груди сквозь тонкую хлопковую ткань футболки и невольно улыбается тоже. — Знаешь, я написал тебе песню. Вообще-то, Тайлер планировал просто сказать: «Я написал песню», без всяких там уточнений и посвящений. Это вырывается из его рта само, это рвётся наружу откуда-то из груди, подгоняемое колотящимся сердцем. Тебе. Джош, скорее всего, уже об этом знает, а если даже это как-то проплыло мимо его восприятия, он понял бы, едва услышав её. — Я хочу её услышать, — Джош словно читает — без словно — его мысли снова, он так и говорит это, не отрываясь от его переносицы, будто передаёт слова напрямую в мозг Тайлера. Получается щекотно. — Она сырая ещё, — Тайлер не прибедняется, просто предупреждает. Она сырая, он плохо помнит текст собственной песни, несмотря на то, что сам её написал: та версия, что записана в одной из его тетрадей и та, что он играл посреди ночи Крису по памяти — отличаются. Как и та, которую Тайлер играл маме, от той, которую он демонстрировал Мэдди и от той, которую показывал Джею. Тайлер почти уверен, что сейчас выйдет какая-то новая, немного несуразная и наверняка очень глупая. — Ага, — соглашается Джош, он чуть заметно кивает, его губы вместе с серебряным колечком на нижней проезжаются по переносице Тайлера. — Я знаю. — И я её ещё не записывал, — Тайлер беспомощно пожимает плечами. Джош закатывает глаза; Тайлер вообще-то не видит этого, но может очень чётко представить. Глаза Джоша по-прежнему смеются, а Тайлер за него держится. — Принести тебе гитару? Тайлер никогда не говорил Джошу, что умеет играть на гитаре, он не стоит с ней на сцене; наличие Криса и Ника позволяет ему сосредоточиться на синтезаторе и собственном дрожащем голосе. Джош и так знает — Тайлер и в этот раз не спрашивает, откуда. Команда Дьявола. Фотки со страницы Фейсбука на аккаунте Мэдди. Какая, к черту, разница, если Джош уже знает. — У тебя что, есть гитара? — Тайлер смеётся; он представляет, как Джош выбирает гитару в магазине лишь для того, чтобы Тайлер однажды сыграл на ней. С него станется. Тайлер представляет: пальцы поглаживают струны, Джош прикидывает, которая подойдёт лучше. — Нет, — Джош коротко усмехается. — Она есть у Джимми. Он не будет против, если мы её одолжим. Тайлер чуть содрогается, отодвигается, чтобы посмотреть Джошу в глаза; его ладонь всё ещё лежит на груди Джоша. Ну, его сердце точно бьётся, он настоящий, из плоти и крови, этот Джош — пылает адским жаром и улыбается, когда смотрит на Тайлера. Личный Дьявол с дьявольским обаянием, который продолжает обнимать Тайлера и позволяет ему за него держаться. — А синтезатора у тебя нет? — Тайлер спрашивает это вкрадчиво, почти невинно, едва сдерживаясь от смеха. Джош не сдерживается, бодает лбом его лоб; ступня Тайлера проезжается по его лодыжке. Сплетённые тела, переплетённые души, смеющиеся. — Иди ты, — шутливо фыркает Джош — и продолжает так же крепко держать его. Тайлер точно знает, куда ему идти. — Что, — он подсказывает. — К Дьяволу? Джош целует его в уголок губ вместо ответа; концентрированная нежность, единственный ответ на все риторические вопросы. Его личный Дьявол: розовые волосы, серебряное колечко в нижней губе, смеющиеся глаза и очень горячие руки. У Тайлера перехватывает дыхание, пережимает горло, замирает сердце. В конечном итоге всё перестаёт иметь значение, даже рубцы на его руках: правый и левый, и тогда Тайлер упирается ладонью в грудь Джоша. — Иди уже за своей гитарой, — полушутливое полуворчание. Тайлер думает о том, что воображаемый Джош из его фантазий уже слышал эту песню, когда он играл её среди ночи Крису по телефону. Тайлер думает: времени прошло всего ничего, но по ощущениям это всё было словно в другой жизни. Другая реальность: всё, до момента, пока Тайлер не приехал в клуб с дурацким названием Персефона, пока не нашёл там Джоша, а потом — пока Джош не нашёл там его. Джош отправляется искать гитару в комнату Джимми; команда Дьявола, видимо, в Аду всегда кто-то может одолжить твои вещи без спроса. Тайлер остаётся один, в темноте, на постели Джоша — и наконец-то осматривается. Адская комната личного Дьявола — всё это время было как-то не до того, чтобы приглядеться к деталям. В глаза не бросается ничего примечательного: книжные полки и ноутбук на столе, кровать застелена покрывалом, Тайлер представляет, что если открыть дверь шкафа, на него посыпятся скомканные и упиханные силой шмотки. Комиксы и коробка из-под пиццы, пустая чашка рядом с ноутбуком, на стене плакат «House of Heroes», стопка CD-дисков, пустые банки из-под энергетика. Всё в порядке вещей, ничего, что указывало бы на то, что комната принадлежит Дьяволу. Кроме, конечно, самого Джоша. Они возвращаются вдвоём — воображаемый Джош из фантазий Тайлера и Джош реальный, из плоти и крови; Тайлер смаргивает, ему требуется секунда, чтобы понять, кто из них кто. Глаза реального Джоша смеются, у воображаемого Джоша нет при себе белой рубашки: ни с пятном, ни свежевыстиранной. Воображаемый Джош молча кивает в сторону кухни — и Тайлер кивает. Если Тайлер и сходит с ума, он решает отложить этот вопрос на потом, по меньшей мере, до завтрашнего утра; время в Аду всё ещё течёт иначе. Джош протягивает Тайлеру гитару, и только потом садится рядом; они оба садятся, по обе стороны от Тайлера. Матрас прогибается, Тайлер подбирает под себя ноги. Он всё думает: что случится, если он случайно коснётся воображаемого Джоша? Вряд ли мир перевернётся, вряд ли он даже остановится. Реальный Джош не спрашивает, включить ли Тайлеру свет; словно знает заранее — в темноте можно притвориться, что никаких рубцов на его предплечьях нет, хотя даже сейчас они заметно выделяются на коже. Даже если на них абсолютно наплевать Джошу, на них не наплевать Тайлеру — и по-настоящему Тайлер может забыть о них только сейчас, когда касается струн. — I'm taking over my body, back in control, no more shotty, — может, тело Тайлера и не дрожит, но дрожит его голос, словно идёт крохотными трещинами. Тайлер думает о том, что руки не слушались его первое время — каждое движение отдавалось болью сквозь все таблетки и препараты. Гитарные аккорды, негромкий голос Тайлера — он не может этого слышать, но ему кажется, что Джош задерживает дыхание. Сколько времени Дьявол может не дышать? Надо было спросить до того, как начать играть. — Not anymore, flesh out the door, swat! Воображаемый Джош хлопает по собственному правому бедру — там, где дыра в джинсах почти до самого паха. — I must've forgot, — Тайлер невольно улыбается. Тайлер не смотрит на него, ни на одного из них — он сосредотачивается, он растворяется, он теряется в море — он поёт об этом. Он рассказывает историю — ту, которую Джош уже знает, но ту, которую всё равно хочет услышать. Словно в детстве, просишь маму снова и снова рассказать тебе сказку. Тайлер представляет себе маленького дьяволенка Джоша в своей адской колыбели, он касается крошечным пальцем своей губы, того места, где двадцать лет спустя будет красоваться серебряное колечко. — And the story unfolds, — Тайлер вкладывает в слова душу; он старается, пытается, ему кажется, что этого недостаточно, всё недостаточно, и тогда он старается снова; Тайлер снижает голос до шёпота. — You should take my life, you should take my soul. Так поступает Дьявол, верно? Забирает жизнь, покупает душу — но Джош делает совсем другое. Возможно, все эти истории о Дьяволе — чушь собачья, рекламная кампания христианства, плохой пиар. Всё, что делает Джош: окружает его окружение, читает его мысли, просчитывает каждое его действие; заставляет его хотеть жить дальше. Глупая песня, несуразная, ещё сырая: пророческая. Тайлер поёт: — And I'll be holding on to you. И когда он произносит это, пропевает это, ему кажется, что он больше не молится, а если и молится, то точно не Богу. Тайлер повторяет это снова и снова; и он действительно имеет это в виду. Развлеки мою веру. Песня словно длится целую вечность, кажется, Тайлер будто поёт её целую жизнь — успевает умереть и воскреснуть, снова умереть, очнуться в другом мире, успевает побывать в Аду и снова вернуться сюда, на кровать Джоша в его квартире. Тайлер заканчивает играть — и снова оказывается между реальным Джошем и воображаемым Джошем, из фантазий Тайлера. — Она всё ещё потрясающая, — говорит воображаемый Джош, когда Тайлер замолкает — и делает глубокий, шумный вдох. — Ты потрясающий, — говорит реальный Джош, то ли поправляя, то ли дополняя слова своей воображаемой Тайлером копии. Тайлер отвечает смешком, негромким, тихим; он если что-то и потрясает, то только воздух, но когда он поворачивает голову, у него перехватывает дыхание от того, как на него смотрит Джош. Теперь Джош не просто читает его мысли: теперь он заглядывает ему прямо в душу. Пророческая песня, чересчур откровенная. Джош берёт его ладонь в обе свои — кончики пальцев правой касаются запястья, самого начала грубого выпуклого рубца, всё ещё красного, хотя этого не разобрать в темноте. — Тебе нужно исполнить её со сцены, — вот, что говорит Джош. Он не имеет в виду, что Тайлер должен, обязан это сделать, нет. Он имеет в виду, что Тайлеру самому это нужно. — Я не планировал, ну, знаешь, — Тайлер медлит, подбирая слова, так, будто Джош не знает в точности, что он хочет сказать, и что чувствует, и о чём думает. — Бросать музыку. Завязывать с ней. Или делать перерыв. — Знаю, — кивает Джош. — Я просто не думал, что вернусь, и что... — Тайлер запинается. — Знаю, — повторяет Джош. — Но это первое, что я написал, с тех пор как... — Тайлер сжимает ладонь Джоша своей. — Ну, это. Я пытался, но у меня ничего не выходило. — Пока ты не появился, — продолжает мысль Тайлера воображаемый Джош из фантазий Тайлера. — Мы оба. Джош больше не говорит ничего вслух, он делает кое-что похуже; он тянет к себе ладонь Тайлера и касается губами его запястья ровно там, где начинается шрам — грубый, выпуклый рубец, свидетельство того, что Тайлер неудачник, доказательство того, что он не способен даже умереть. В кожу врезается серебряное колечко, такое же нагретое, горячее, как и губы Джоша. Тайлер думает о том, что ничуть не удивится, если завтра утром от его рубцов не останется и следа — они просто окажутся сметены с его кожи и лица земли дьявольским обаянием. Они сидят так до самого утра, втроём на одной постели в комнате с закрытой дверью: человек с тревожным расстройством и тремя попытками суицида в анамнезе, Дьявол во плоти и плод воображения, застрявший между вымыслом и реальностью. Гитарные аккорды, подрагивающие струны и такой же подрагивающий голос, который становится чуть увереннее с каждой исполненной песней: Тайлер исполняет то, что Джош уже слышал — должен был слышать на концерте, и то, чего слышать не мог — старые наработки, которые остались погребены в тетрадях и откинуты по каким-либо причинам, но всё равно напрочь врезавшиеся в память. Тайлер поёт — одну за другой; если Джимми и Барри и возвращаются, они этого не слышат — сам Тайлер не слышит. В Аду не только время течёт по-другому, в Аду и само пространство меняется — сужается до размеров небольшой комнаты с толстыми стенами, когда тебе необходим простор, или расширяется до пределов целого города, когда ты чувствуешь себя слишком одиноко. Говорят, предрассветные часы — самые страшные; это то, что чаще всего случается именно по ночам. Ты задумываешься о жизни и приходишь к выводу, что задумываться, толком, и не над чем. Ты мучаешься бессонницей и ворочаешься с боку на бок. Сегодня все внутренние демоны Тайлера молчат; Тайлер играет свой маленький концерт для очень узкого круга — и его окружение снова сужается. — Тебе нужно продолжать это, — Джош говорит уже после, когда Тайлер выдыхается, или когда у него заканчиваются песни, сразу почти после того, как он играет несколько из них по второму кругу, не помня, что уже пел их сегодня; после того, как относит гитару обратно и после того, как они забираются под одеяло, Тайлер неловко ворочается, но по итогу всё равно оказывается прижатым — или прижимающимся — к Джошу. — Обычно люди не могут жить без воздуха. Они умирают от удушья. А ты — не сможешь без музыки. Просто задыхаться будешь дольше. Джош снова говорит это: тебе нужно. Не в смысле, что Тайлер что-то кому-либо должен. В смысле — он нуждается в этом сам, больше, чем кто-либо в чем-либо нуждается. Джош говорит это, когда голова Тайлера лежит у него на плече, говорит, пока обнимает его, говорит, пока кончики пальцев скользят по его спине, и пока его ладонь, наконец, не замирает, находя самое удобное положение — на пояснице Тайлера. Кровать достаточно большая, чтобы можно было лежать, даже не соприкасаясь, разойтись по разным её углам, отвернувшись друг от друга, лёжа спиной к спине, как теперь спят родители Тайлера. В какой-то момент родители Тайлера просто перестали разговаривать друг с другом — возможно, они передают друг другу послания через Господа, но если Бог глух к ним так же, как к Тайлеру — то лёжа спиной к спине они просто молча готовятся к очередной войне. В какой-то момент в семье Джозефов всё пошло по пизде — так сказал бы Джош, если бы комментировал эту ситуацию, а воображаемый Джош пошутил бы про непорочное зачатие Джея: к тому моменту родители Тайлера не перестали друг на друга смотреть, но перестали друг друга видеть. — Музыка — это то, что вытащило меня из психушки, — Тайлер фыркает, будто это — одна из самых смешных шуток, которую он когда-либо произносил вслух. — Но я всё ещё не уверен, что это, ну, знаешь, сработает. Я сейчас даже не про деньги и не популярность. Ну, в меньшей степени про них. Просто я всё время чувствовал, что ей чего-то не хватает. Мне не хватает. Не хватало. Воображаемый Джош сидит на письменном столе, слева от ноутбука, болтает ногами, светит бледной кожей в огромной дыре на джинсах и громко насмешливо фыркает. Воображаемый Джош из фантазий Тайлера любит сидеть в местах и на предметах, для этого не предназначенных, но каждый раз, когда Тайлер смотрит на него, он отвечает самым невозмутимым взглядом, мол, ну что с того, что я здесь сижу, я воображаемый, мне можно. — Кого-то, — поправляет Тайлера воображаемый Джош. — Всё это время тебе не хватало не чего-то, а кого-то. И кому-то следует об этом знать. Скажи ему — это то, что воображаемый Джош уже говорил раньше, это то, что снова звучит в воспоминаниях Тайлера, в его сознании, в его голове. И если в чём-то Тайлер уверен так же сильно, как верил в детстве в существование Бога, а после третьей попытки суицида в этого самого Бога отсутствие, если и осталось что-то, во что-то Тайлер способен верить всем сердцем, без сомнений и без оглядки, то это именно оно: что Джош и так знает. Это как и с любой другой религией: она не терпит вопросов, ты либо веришь, либо нет. Игра на наивности и доверии. — Да, — говорит Джош, и Тайлер чувствует по его голосу, слышит, что он улыбается; опять, снова. — Я знаю. Спи. *** Вся фишка бессонницы в том, что сначала тебе никак не удаётся уснуть, а потом — никак не удаётся проснуться. Болтаешься весь день между сном и явью, одной ногой здесь, другой там, чтобы окончательно проснуться только к вечеру, и снова большую часть ночи заниматься попыткой уснуть. Тайлер это знает по себе: он не помнит, когда в последний раз у него был нормальный режим дня, и когда он засыпал не перед рассветом. Тайлер вообще не помнит, когда в последний раз засыпал, едва голова касалась подушки. Ему выписывали кучу всего: успокоительные, антидепрессанты, снотворные. Какие-то из них Тайлер глотал — первые пару недель, так он сказал матери, но на самом деле всего пару дней. Волшебного эффекта это не возымело, а тот эффект, который получился, ему не понравился. Тайлер смирился со своей бессонницей, принял её, предпочёл вечерние и ночные смены утренним. Бессонница победила — она сместила свой график, и теперь с трудом уснуть удавалось куда позже, чем в предрассветные часы. Тем удивительнее: Джош говорит — спи, а Тайлер подчиняется. Глаза закрываются словно сами собой, мысли запинаются одна о другую, сознание падает — и через несколько секунд Тайлер и в самом деле отключается. Дьявольское обаяние, не иначе — так об этом скажет Тайлер после, когда проснётся, пытаясь разложить в голове по полочкам всё случившееся. Сон Тайлера — рваный, отрывочный, поверхностный, и всё-таки — сон. Тайлер просыпается каждый час, чтобы убедиться, что весь вчерашний вечер и вся эта ночь ему не приснились, не привиделись. Он открывает глаза лишь на секунду — или не открывает, а просто вдыхает запах Джоша, или просто сосредотачивается на тепле его ладони, лежащей на пояснице, или трётся затылком о его плечо, или проделывает всё это вместе взятое. Джош остаётся лежать рядом с ним, пока в комнате начинает светлеть, Джош не сдвигает ладони с его поясницы и не убирает руки из-под его головы, хотя к этому времени она наверняка должна бы затечь. Джош коротко целует его в макушку, молчаливо призывая засыпать обратно, или просто размеренно дышит, или просто существует — живой, настоящий, из плоти и крови, из жара и обаяния, воплощение Дьявола. Это должно пугать — но Тайлера это успокаивает, убаюкивает получше любой колыбельной матери в детстве. — Доброе утро, — вот что говорит Джош ближе к полудню, когда Тайлер открывает глаза дольше, чем на одну секунду, смаргивает и фокусирует на нём взгляд. Технически, это уже не совсем утро, или вовсе не утро, но в Аду время течёт иначе. — Знаешь, всегда ненавидел эту фразочку, — Тайлер смеётся, когда говорит это, точно так же, как смеются глаза Джоша, когда Тайлер снова утыкается лбом в его плечо. — Так и просится продолжение, вроде... — Прекрасный день, чтобы умереть? — подсказывает Джош. Воображаемый Джош из фантазий Тайлера крутит пальцем у виска, мол, и кто же тут ещё из нас троих — нормальный. Воображаемый Джош, он успел сменить джинсы на те, что без дыр, и футболку на ту, что другая: такая же чёрная, но другого оттенка. — Знаешь, я должен был умереть сразу после того, как родился, — вдруг говорит Тайлер; на его губах всё ещё остаточная улыбка, но он не смеётся больше. — Мама рассказывала. Был небольшой шанс, что я выживу, и мама молилась, чтобы Бог сохранил мне жизнь. И когда я выжил, она назвала меня Тайлером, в честь святого Тайлера, ну, знаешь, день, когда я родился и всё это, хотя изначально собиралась дать мне другое имя. Иногда я думаю, что на этом божественная поддержка закончилась. Лимит исчерпан. Джош смотрит на Тайлера очень и очень внимательно, а потом гладит его по щеке костяшками пальцев. — Знаешь, в чём различие между Богом и Дьяволом? — тихо спрашивает Джош, и, когда Тайлер мотает головой, продолжает. — Дьявол никогда не отвернётся от тебя, никогда не отступится, никогда не отправит тебя на другой конец религиозной шкалы, только потому, что ты, по его мнению, сделал что-то не то. Тайлер вспоминает: пророческая песня. Джошу следует забрать его жизнь, забрать его душу. Пока Джош только гладит его по щеке — и улыбается уголками губ. Демон-искуситель со своими дьявольскими речами. Тайлер не может удержаться от того, чтобы не ткнуть ему пальцем в щёку, чтобы точно убедиться, что Джош — настоящий, реальный. Джош поворачивает голову и щёлкает зубами рядом с подушечкой его пальца. Тайлер повторяет про себя: не отступится, не отвернётся, не уйдёт. Тайлер говорит: — Не уходи, — тихо, уже не улыбаясь, это та просьба, от которой перехватывает горло. Воображаемый Джош смотрит на Тайлера со смесью недоумения и жалости. — Это моя квартира, — напоминает Джош, и его глаза смеются. — И моя комната. И моя кровать. И ты в моей футболке. Точно уверен, что не ошибся с текстом сценария и произнёс нужную реплику? Тайлер со смехом пихает его в бок, Джош уворачивается и тоже хохочет — а потом целует Тайлера так, чтобы у него перехватывает дыхание снова, только уже по другой причине. — Пойдём, — Джош произносит это целой вечностью позже, гладя Тайлера по щеке. — Парни наверняка сделали кофе и на нас тоже. Тайлер помнит: адская кофемашина на адской кухне, махина черного цвета, огромная и пугающая, с таким количеством кнопок, что, кажется, на ней можно играть, как на синтезаторе. Тайлер помнит: Барри Стражински, огромный парень, по телосложению больше тянущий на медведя в форме охранника, которого он видел вчера. Тайлер помнит: Джимми, который не против того, чтобы Джош одолжил его приставку, гитару и один только Дьявол знает, что ещё у него можно одолжить. Тайлер тянется за своими джинсами, небрежно брошенными вчера прямо на пол возле кровати, пока Джош встаёт и потягивается. На это Тайлер старается не смотреть — то есть, он почти откровенно пялится, опираясь о пол одной рукой и выворачивая голову в самом неудобном положении. Воображаемый Джош тоже потягивается: передразнивает, если только этим жестом вообще можно передразнить. Джинсы Джош натягивает те же, что были на нём вчера, а вот футболку достаёт из шкафа. Тайлер засматривается: вещи не вываливаются, едва Джош открывает створки, но там, внутри, точно сложены комом. — Не дашь мне что-нибудь, — Тайлер неопределенно дёргает плечами, просовывая ногу в штанину. — С длинным рукавом. Он не произносит вслух слова «прикрыть», Джош и так знает, зачем нужна закрытая одежда и перебор по ткани. Повисает пауза — тягучая, вязкая, словно мёд, Джош смотрит на Тайлера, а затем засовывает руку в недра шкафа. В детстве Тайлер любил сказку про Нарнию, и сейчас тоже вспоминает о ней, пока Джош, не глядя, шарится в шкафу. Джош, наконец, выуживает оттуда спортивную кофту на молнии, медлит несколько секунд, взвешивая её в руке так, словно оценивает её шансы. Или — шансы Тайлера. — Она твоя, — Джош кидает её Тайлеру, дожидается, пока тот поймает, но продолжает до того, как Тайлер успевает её натянуть. — Но она не нужна тебе. Там. На кухне. Тайлер представляет себе: вопросы. Тайлер представляет себе: любопытные взгляды. Тайлер представляет себе себя, с заведёнными за спину руками, как заключённый или осуждённый. Воображаемый Джош из фантазий Тайлера согласно кивает со своего письменного стола: да уж, мол, в такой позе кофе спокойно не попьёшь. Тайлер смотрит на Джоша со всем скептицизмом, на который только способен, но продолжает просто держать кофту в руках. Белые полосы на плечах и предплечьях; фирменные тканевые рубцы, призванные скрыть настоящие. — Барри ничего не скажет и никогда ничего не спросит, если ты не поднимешь эту тему сам, — Джош наконец-то говорит серьёзно, но его глаза смеются, посмеиваются, как солнце, которое пробивается через самые плотные облака. — Всё, что тебе требуется помнить, так это то, кто его злобная мачеха. Он скорее пулю в висок себе пустит, чем станет уподобляться ей. А Джимми... Тот что-то заметит, лишь если ты поднесёшь к его глазам руку и ткнёшь пальцем в шрам, но ему всё равно потребуется минутка, чтобы проверить, нет ли у него такого же. Это всё, что тебе стоит знать о внимательности Джимми. Уголки губ Тайлера неуверенно дергаются. — Команда Дьявола, да? — Тайлер хмыкает. — Да, я помню, просто... Воображаемый Джош прижимает к губам воображаемый палец, так, что кончик пальца касается маленького серебряного колечка. Ну, спасибо ещё, что не шикает: ещё чего не хватало! — Тайлер Роберт Джозеф, — Джош с точностью копирует интонации матери Тайлера, когда она злится — Тайлер не выдерживает и прыскает со смеху, а Джош продолжает говорить с тем же нарочито сердитым видом и тем же строжайшим тоном. — В конечном итоге, ты провёл со мной целую ночь, остался жив и раскрутил меня на кофе и завтрак. Просто поверь мне на слово: они боятся тебя гораздо сильнее, чем ты — их. Тайлер смотрит на спортивную кофту в своих руках так, словно она может его укусить. Алая, с белыми полосами, пахнущая Джошем и ополаскивателем для белья с химической отдушкой, лишь отдалённо напоминающей о ромашковых полях. Это — выбор. Поступки, которые ты совершаешь, выкладывают кирпичики на дорогу — в Ад или в Рай, вопрос выбора, а не везения. Это — вызов. Джош смотрит — выжидающе и немного насмешливо. Воображаемый Джош из фантазий Тайлера тоже смотрит, и на рукавах его чёрной футболки появляются белые полосы — по три параллельных. Ну, каждый выражает свою поддержку, как умеет. — Ты уже знаешь, что я сделаю, да? — Тайлер спрашивает, выдыхает это со смешком. Пожалуй, он уже тоже знает, что он сделает, и теперь лишь тянет время — будто пытается набраться смелости и храбрости, чтобы на это решиться. — Я даже знаю, почему ты это сделаешь, — Джош протягивает ему руку. Почему мы вообще делаем то, что делаем? Говорят, покончить с собой — трудно. Как прыжок в ледяную воду, как прыжок с крыши. Ты вскрываешь себе вены, наплевав на боль. Ну, сделать это — точно проще, чем пройтись позже по улице в футболке с коротким рукавом, светя своими рубцами. Это даже не улица, так, адская кухонька с командой Дьявола в зрителях. Первый уровень, для новичков, для тех, кто впервые взял в руки джойстик. — И почему? — спортивная кофта всё ещё в руках Тайлера, он держится за неё, как за последнюю соломинку; но он помнит, за кого ему нужно держаться — и за кого он будет держаться. — Потому что я не понимаю. Тайлер говорит это, но до того, как Джош успевает ответить, Тайлер поднимается — подрывается с кровати так быстро, словно боится передумать, и хватается за его ладонь. Настоящая, крепкая, горячая; Дьявол во плоти. Спортивка остаётся лежать на кровати — красным пятном на белой простыни. — Потому что ты поверишь мне, что можешь всё, что угодно, — вот что говорит Джош, притягивая к себе Тайлера ближе за руку. — И сделаешь всё, что угодно. Что захочешь. Понимаешь? В теории звучит так, словно Тайлер продаёт душу Дьяволу. На практике это выглядит иначе: Джош просто гладит кончиками пальцев уродливый шрам на его предплечье — от запястья до локтя. Что угодно. Что захочет. Тайлер понятия не имеет, чего хочет — он точно знал, что не хочет жить, до момента, пока не встретил Джоша, но чего он хочет сейчас? Тайлер не знает, Тайлер себя ещё не спрашивал. Тайлер не понимает. — На что ты подбиваешь меня на самом деле, Джош Дан? — Тайлер улыбается, прячет непонимание за ухмылкой, туда же запихивает страх, туда же запихивает сомнение; накрывает всё ухмылкой и его именем. Обычное, человеческое имя — имя Дьявола во плоти. — Ты никогда не попробуешь, если не узнаешь? Джош смеётся. Должно звучать наоборот, но Джош всегда переворачивает всё с ног на голову. Это звучит, как вопрос, это звучит, как вызов. Тайлер сжимает его пальцы своими. Это как будто в первый раз выходить на сцену, даже если она крохотная, а играть всего одну песню, даже если в клубе полтора человека, и те — пьяные ко всем чертям. Это будто прыжок с высоты в ледяную воду, — ты не знаешь точно, что она ледяная, только представляешь, только догадываешься, — и она кажется тебе ледяной до момента, пока ты не прыгаешь. — Ладно, — говорит Тайлер; он соглашается, даже не понимая, на что именно, не осознавая до конца, предчувствуя подвох, но не разбирая, в чём именно он заключается. — Ладно. Хорошо. Дай только ширинку застегнуть. Воображаемый Джош из фантазий Тайлера покатывается со смеху, пока реальный Джош протягивает руку и застёгивает Тайлеру молнию сам. Видимо, чтобы у него совсем не осталось никаких оправданий; тянет язычок молнии вверх, пока они смотрят друг на друга. Глаза Джоша смеются, на дне зрачков Тайлера плохо спрятанная паника. — Пойдём уже, — передразнивает воображаемый Джош свою реальную копию. Он спрыгивает со стола и подхватывает спортивную кофту; натягивает её на себя в пару мгновений — видимо, чтобы у Тайлера не осталось и путей отступления тоже. Тайлер оборачивается уже в коридоре, на треск ткани. Воображаемый Джош рвёт рукава вдоль; один только Дьявол знает, как так ловко у него получается. Воображаемый Джош рвёт рукава по линии воображаемых рубцов — от манжетов до самого локтя. Модные в этом сезоне в аду лохмотья, Дьявол от кутюр. Тайлер смотрит на воображаемого Джоша: ему одновременно смешно и жутко, он будто пьяный от восторга или от присутствия Джоша — их обоих. Тайлер смотрит: смесь порицания и восторга. Воображаемый Джош невозмутимо пожимает плечами, разводит руками в разные стороны, словно распахивает объятья или перекрывает движение в коридоре позади себя. Кончики воображаемых пальцев почти касаются невообразимых стен. На долю секунды Тайлер представляет себе, что всё здесь — воображаемое, всё — иллюзорное, всё — декорации, и те фальшивые. Воображаемый Джош подмигивает ему, мол, Ад настоящий. И ты, мол, тоже. Они всё ещё держатся за руки, когда добираются до кухни; путь близкий, меньше половины минуты, как бы Тайлер ни старался растянуть путешествие. Там, на кухне, спиной к ним сидит здоровенный бугай с крохотной чашечкой кофе — Барри, тот, которого Тайлер встретил вчера, пока Джош нёс его на своей спине через весь клуб. Напротив Барри, через весь стол, сидит, очевидно, Джимми Уорд — по виду в два раза меньше Барри, и с в три раза более отсутствующим видом. Тайлер бы сказал, что Джимми весь, целиком, в блокноте прямо перед ним. Кончик ручки стучит по заполненной наполовину мелкими закорючками странице. — Привет, все! — насмешливо тянет Джош. — Все, это — Тайлер. Барри обшаривает Тайлера взглядом; гладко выбритая физиономия выражает узнавание на темной коже; Барри проходится ладонью по своей гладкой, как яйцо, макушке. — О, — только и говорит Барри. Он переводит взгляд на Джимми и — Тайлер готов поклясться — пинает его ногой под столом. Воображаемый Джош за спиной Тайлера обводит кухню взглядом — видимо, в поисках подходящих поверхностей, не предназначенных для того, чтобы на них сидеть. Джимми ошарашенно поднимает взгляд на Барри, Барри кивает в сторону Тайлера, Джимми поправляет очки на носу, наконец, устремляет свой взор на Джоша и Тайлера. — Привет, Тайлер, — наконец, говорит Барри. Улыбка у Тайлера — нервная. Взгляд Барри скользит ниже, Тайлер чувствует каждой своей клеткой, как Барри пялится на его правую руку. Но не на шрам на предплечье — от запястья до локтя, нет. Барри рассматривает их переплетённые с Джошем пальцы. — Привет, — поддакивает Джимми. — А я и не слышал, как ты пришёл. Или вы вместе пришли? Джимми переводит взгляд с Тайлера на Джоша и обратно, Барри закатывает глаза. — Очевидно, что он ночевал здесь, — фыркает Барри, а затем обращается уже к Тайлеру, ну, или к переплетённым пальцам Джоша и Тайлера. — Джимми чуть-чуть не от мира сего. — Искусство? — Тайлер спрашивает скорее из любопытства. — Хуже, — мрачнеет Барри. — Астрофизика. — Тайлер, — продолжает Джош. — Это — все. Он обводит рукой кухню так, словно тут по меньшей мере чёртова дюжина. Там, за столом, всё ещё только двое — Джимми Уорд, не путать с Уродом, и Барри Стражински, который оценивает, с какой силой Тайлер сжимает ладонь Джоша. Там, на столе, рядом с Барри, устраивается воображаемый Джош из фантазии Тайлера — воображаемые рукава разлетаются, порванные и красные. — Барри, наши мускулы, — Джош уточняет, кивая на него, — и Джимми, наша светлая голова в прямом и в переносном смысле. Джимми коротко трясёт светлыми кудрями, а потом подносит отросшую прядь волос к лицу, словно пытаясь убедиться в своём цвете волос. — Привет, все, — неуверенно тянет Тайлер, вспоминая инструкции Джоша. Джимми снова переводит взгляд на Тайлера, смаргивает, будто успел забыть о его присутствии за те несколько секунд, пока разглядывал собственную прядь. Барри возвращается к своей крохотной чашечке с остатками кофе. Воображаемый Джош подмигивает Тайлеру и ободряюще кивает, мол, давай. Тайлер набирает в грудь побольше воздуха, его большой палец проезжается по ребру ладони Джоша. — Все, это — Джош, — Тайлер поворачивает голову и смотрит на Джоша; он чувствует, как каждый в кухне замирает, зависает, ожидая продолжения, Барри застывает со своей крохотной чашечкой в руках, его бритая голова блестит, Джимми покусывает колпачок шариковой ручки, воображаемый Джош теребит красную нить, торчащую из порванного рукава. Глаза Джоша смеются. — Дьявол во плоти, а ещё — любовь всей моей жизни. В глазах Барри плещется понимание пополам с умилением, он поднимает вверх свою крохотную чашечку, салютуя, видимо, за их здоровье. — О, — говорит Джимми с самым задумчивым видом. — О. Точно. Двое. Это всё объясняет! — Гениально, — это Джимми и Барри произносят хором; Джимми — с придыханием, начиная строчить что-то в своём блокноте, Барри — с издевательским передразниванием. Тайлер неуверенно улыбается, снова, когда Джош тоже сжимает его пальцы и тянет чуть ближе к себе, быстро целуя его в ухо. — Я же говорю, астрофизика, — фыркает Барри, кивая на Джимми. — Плюс в том, что он жрёт и пьёт всё, что бы перед ним ни поставили. Даже двойную порцию вчерашней холодной рыбы с картошкой… Кофе будете? Там ещё осталось. Джош достаёт из шкафчика две кружки; Тайлеру достаётся чёрная, Джошу — кричаще-алая. Тайлер лезет в холодильник за молоком по просьбе Джоша, когда слышит это: лёгкий шлепок, с таким звуком хлопают в ладоши. Тайлер готов поклясться: воображаемый Джош из его фантазий отбил Барри по подставленной ладони с самой довольной ухмылкой. Команда Дьявола, что с неё взять.