К себе

Мо Жань прибегает в вуз за полчаса до начала пар — рекорд, по его личному мнению, все преподаватели, на занятия которых он влетал через десять минут после начала, должны оценить. Он чуть не вписывается в угол на повороте, спотыкается за свою же ногу, а потом дергает дверь — та заперта. Конечно, Мо Жань не унывает: ведь это только он такой сумасшедший, все нормальные студенты придут к самой паре, как и всегда собранный Чу Ваньнин. Внутри что-то взволнованно крутится: последние две недели Мо Жань прогуливал, просто не найдя в себе сил снова увидеть Чу Ваньнина, а потому сейчас их встреча особенно важна. Надо надеяться, что его не сгрызут живьем. Внутри крутится глупая мысль: может быть, за время разлуки Чу Ваньнин осознал, как любит Мо Жаня, и теперь у них все наладится? Чу Ваньнин не приходит и через полчаса. Как и одногруппники. По коридору снуют люди, но с других курсов, и это заставляет Мо Жаня нервничать. Он перепутал время? Дату? Шерстяной хаски, 12.30 А где все то Мелкий тупица, 12.32 В смысле где? Шерстяной хаски, 12.32 У нас же пара сейчас Мелкий тупица, 12.34 У нас были пары, а сейчас они уже закончились. Знал бы, если бы ходил, а не мотался по подворотням. Будь у Мо Жаня желание ссориться, он бы повозмущался насчет подворотен, но пока он пытается справиться с тем, что внутри все немеет. Почему? Что случилось с Чу Ваньнином? Мозг мгновенно рисует худшие варианты: тот сильно заболел, его сбила машина, упал с лестницы и ударился головой — эти образы суматошно крутятся в голове, заполняя собой сознание, затекая через горло, которое мгновенно сдавливает, в легкие, так, что становится трудно дышать. Мо Жань жмурится, прогоняя черные точки перед глазами. Шерстяной хаски, 12.46 Почему Мелкий тупица, 12.52 Отъебись. Мо Жань копается в телефоне, ища телефон Чу Ваньнина — был же! Еще со времен, когда все шло хорошо — когда Чу Ваньнин не знал, что Мо Жань его студент, а Мо Жань и предположить не мог, что в его задрипанной богадельне преподают такие сокровища. Сквозь панические рассуждения ласточкой взмывает мысль: если бы Мо Жань отчислился, все проблемы бы отпали. С другой стороны, он и так мозгами не блещет, зачем он будет нужен Чу Ваньнину еще и с каким-то огрызком нормального образования? Гудки тянутся неимоверно долго. За это время Мо Жань успевает истоптать коридор туда и обратно три раза, попинать батарею и попытаться урегулировать дыхание, впрочем, не очень успешно. Никто не отвечает. Мо Жань бьет кулаком в стену, и боль напоминает ему — нечего страдать, твои переживания никому лучше сейчас не сделают, либо Чу Ваньнину плохо, и своей истерикой ты ему не поможешь, либо он не хочет с тобой говорить, и своей истерикой ты только докажешь миру, что не достоин такого взрослого, умного и рассудительного человека. На третьей попытке Чу Ваньнин снимает трубку. — У тебя все хорошо? Ты не ранен? Не болеешь? Может быть, тебе что-нибудь нужно? — речитативом выпаливает Мо Жань, жмурясь и ненавидя себя за эту суматошность и за то, как сильно дрожит голос. — Мо Жань? — удивленно спрашивает на том конце Чу Ваньнин — спокойным, ровным голосом. — Что с тобой? Ах, ну да, Чу Ваньнин же его номер не знает, а Мо Жань записал его, когда Чу Ваньнин оплачивал переводом. Ненавидел себя и не мог отговорить сделать эту неприятную гадость. Ну, теперь Чу Ваньнин поймет, что Мо Жань за ним следит, и точно не будет никаких шансов. — Все хорошо? — с отчаянием повторяет Мо Жань. — Да, почему ты спрашиваешь? — на заднем фоне скрипит стул, кажется, Чу Ваньнин встает. — У нас же пару отменили твою, — беспомощно говорит Мо Жань, утыкаясь лбом в стену и начиная ее тихонько бодать. — Потому что курс закончился, остались только семинары, а семинаристка у вас другая. Ох. Мо Жань, ты идиот. Становится так плохо, что хочется плакать. А он, тупица такая, еще и Чу Ваньнина дергать начал. — Где ты? — спрашивает внезапно тот. — Напротив кабинета, — Мо Жань закусывает губу, чтобы не заскулить от нервов и разочарования в себе. — Сейчас, — Чу Ваньнин кладет трубку, а через пару минут появляется в коридоре — как всегда собранный, равнодушный на грани холодности, в идеально выглаженной рубашке и с хвостом без единого петуха. Он подходит ближе и несколько мгновений молчит, несчастно разглядывая Мо Жаня — так люди на улице рассматривают бездомных животных, решая, могут ли они позволить себе хотя бы их покормить или лучше идти дальше, понимая, что тут уже ничем не поможешь. Чу Ваньнин вздыхает, на секунду касается сбитых о стену костяшек Мо Жаня — по всему телу от этого касания пробегает ток. — Мне нужно доделать несколько дел, а потом я пойду домой, если хочешь, можешь подождать меня, — видимо, на лице Мо Жаня высвечивается такое красочное недоумение, что он снова вздыхает. — Ты выглядишь как человек на грани срыва, я не могу отпустить тебя сейчас одного. У тебя еще есть пары? Была одна, но Мо Жань прогуливал ее с января и не имел никакого желания возникать перед преподом прямо сейчас. Поэтому он мотает головой. Чу Ваньнин, кажется, почувствовав эти его мысленные метания, хмыкает, но ничего не говорит. — Иди пока на улицу, посиди на воздухе, я буду через полчаса. Мо Жань спускается вниз, пытаясь выровнять дыхание — все хорошо, ничего не случилось, с Чу Ваньнином все в порядке. Все в порядке. На улице он сначала оцепенело стоит, морщась от яркого солнечного света, а потом садится на скамейку отдыхать, как ему и сказали. Все в порядке. А еще сейчас Чу Ваньнин выйдет, и они вместе пойдут… куда-нибудь пойдут вместе, с ним Мо Жань готов отправиться хоть на край света. Чу Ваньнин появляется идеально ровно через полчаса, в бежевом пальто, держа в руках портфель, и у Мо Жаня снова сжимается сердце, такой он красивый, такой нежный, такой удивительно добрый, никто и никогда не был так добр с Мо Жанем просто так. А, ну да, не просто так, а за то, что Мо Жань чуть ли не разревелся ему в трубку. Но ладно, об этом он подумает потом. Он быстро вскакивает и приближается к Чу Ваньнину. — В какой стороне ты живешь? — спрашивает тот. Мо Жань заставляет себя расплыться в широкой улыбке. — Сейчас покажу! Первые пару минут они идут в тишине, а потом Мо Жань начинает судорожно болтать обо всем: как Сюэ Мэн вчера по всему дому искал какие-то свои конспекты, как кошка его тети чуть не свалилась с подоконника вместе с цветком, как он пытался приготовить новое блюдо, но в итоге его отвлекли, и все пригорело, как он недавно познакомился в лифте с маленьким ребенком, у которого была огромная игрушечная машина, как в кофейню недавно пришла красивая девушка в длинном красном платье и говорила на французском по телефону. Чу Ваньнин идет рядом и, кажется, правда внимательно слушает, по крайней мере, Мо Жаню хочется в это верить. — Ты не приходил на занятия две недели, — тихо говорит тот в итоге. Мо Жань виновато затыкается. — Мне жаль. — Ничего, главное, что у тебя все хорошо. Очень, невыносимо сильно хочется взять его за руку. Мо Жаню кажется, что это решило бы все проблемы. Но он так же и понимает, что это невозможно, и в душе становится невероятно противно и тоскливо. Когда они проходят мимо какие-то заброшек, Мо Жань слышит мяуканье котенка — тонкое, постоянное, словно ребенок плачет. Чу Ваньнин тоже его слышит и замирает. — Это же оттуда? — спрашивает он, подходя ближе как куче из битых кирпичей — трава приминается под его ногами, он старательно обходит упаковки из-под чипсов и пустые пластмассовые бутылки. Мо Жань идет за ним — сам он бы, может быть, и прошел мимо: мало ли бездомных котов, всех все равно не спасти, но сейчас уйти точно не может. Чу Ваньнин раздвигает руками листву, он смотрится немного нелепо на фоне этой свалки в своей дорогой изящной одежде, а потом они обнаруживают маленького, явно всего пара месяцев, котенка — белого, точнее, очень грязно-белого, с испачканными в чем-то глазками, который через секунду испуганно шмыгает в дырку между кирпичами. Чу Ваньнин выглядят так, будто готов полезть его оттуда вызволять, но этого Мо Жань ему позволить не может — его же сейчас всего исцарапают, а котенок в итоге все равно убежит, слишком напуганный, чтобы даться в руки. — Не нужно, — говорит он. — Он выживет, наверное, а мы его сейчас все равно никуда не пристроим, только время зря потратим и все в грязи извозимся. Чу Ваньнин оборачивается и недовольно сверкает своими глазами, но Мо Жань качает головой. — Пойдем. Чу Ваньнин еще пару секунд колеблется, но соглашается уйти — медленно отходит под шорох листвы и новый виток жалобного мяуканья. Несколько минут они идут в тишине, и Мо Жань, собравшийся с мыслями, чтобы продолжить свою бессистемную болтовню, поворачивает голову в сторону Чу Ваньнина. И видит — его брови сведены, губы поджаты, а в глаза так звенят печалью, что кажется, что в них стоят слезы. Ох. — Ваньнин? — на пробу спрашивает Мо Жань. Тот недовольно зыркает на него, но не поправляет. — Что случилось? — Как ты думаешь, что? — зло спрашивает тот, а потом ускоряется, обгоняя Мо Жаня. Проходит пару метров и замирает, вспоминая, что не знает дороги. — Ну ты чего? — беспомощно спрашивает Мо Жань. — Ну хочешь я завтра его поищу и покормлю? — И тольку от этого будет? — Ваньнин… — Хватит! — он сжимает и разжимает руки, не зная, куда себя деть. Несколько минут они молчат. — Я не могу забрать его себе — у меня съемная квартира, нельзя портить, — в итоге признает поражение Мо Жань и делает шаг навстречу Чу Ваньнину — физический шаг, хотя, наверное, и моральный тоже. Тот поджимает губы еще злее и упрямее — Мо Жань невольно любуется: таким изящным, таким гордым, таким непреклонным тот выглядит в этот момент. Таким красивым — что аж дышать становится трудно и хочется смущенно отвернуться. — Я могу, — говорит Чу Ваньнин в итоге. — Но… у меня никогда не было кошек. И собак. Мо Жань прикусывает язык в бездумном: «Прими меня обратно, я готов быть кем угодно, хоть собакой на коврике». — Ну, — Мо Жань неловко разводит руками. — Я могу приезжать и помогать. Чу Ваньнин прищуривается. — Придумал план, как снова пролезть в мою квартиру? Пока Мо Жань лихорадочно шевелит извилиной в попытках придумать оправдание, Чу Ваньнин хмыкает. — Допустим. Осталось его поймать. — И донести до твоего дома, — добавляет Мо Жань. — Я живу в другой части города, — мрачно вспоминает Чу Ваньнин. Кошечку — это оказалась девочка — они называют Ланьхуа. Чу Ваньнин злобно шипит не хуже Ланьхуа что-то про то, что парень-любитель глупых дорам про любовь — горе в семье, на что Мо Жань, уже немного отогревшийся под лучами постоянного внимания с его стороны, подмигивает и счастливо замечает, что его уже включили в семью. Они ловят Ланьхуа почти двадцать минут, та испуганно скачет по кирпичам и однажды чуть не выбегает на дорогу к машинам, но в итоге они изловчаются и, вызвав такси, везут ее к Чу Ваньнину домой, обсуждая, что теперь нужно сделать: ветеринар, магазин для корма и прочих мелочей, стерилизация, прививки. Мо Жань перечисляет все это, одновременно разглядывая Чу Ваньнина — после того, как они забирают тогда еще безымянную кошечку, тот успокаивается, перестает расстраиваться, начинает чаще отвечать на слова Мо Жаня, словно сейчас действительно счастлив. Это хорошо, это так невероятно хорошо, что почти смывает с души Мо Жаня все переживания. Мо Жань смотрит, как тот осторожно и заботливо держит котенка, как потом говорит с ним, как гладит, когда уже вымытая, накормленная, названная и записанная к ветеринару Ланьхуа спит на груде старых тряпок, временно заменяющих ей нормальную лежанку, и внутри у него что-то теплеет: смотреть на ласкового Чу Ваньнина, Чу Ваньнина, переживающего за бездомного котенка, Чу Ваньнина, так глубоко сострадающего кому-то, оказывается просто удивительно. Мо Жаню кажется, что это не Ланьхуа подобрали с улицы и отвезли в новый дом, а его самого — так же бережно, с таким же вниманием. На следующий день он притаскивает Ланьхуа еду, и, пока Чу Ваньнин нервно ходит по квартире, — не бегает, Чу Ваньнин, кажется, не способен на такое суматошное действие, — собираясь на пары, предлагает посидеть с котенком. — Она теперь наша котодочь, я тоже должен принять участие в ее воспитании, — сообщает Мо Жань под удивительно кислый взгляд Чу Ваньнина. Тот стоит в одном ботинке и пока без пальто, и выглядит удивительно домашним — еще немного сонным, не успевшим натянуть все свои слои холода, и глаза пока не сверкают так сюрикэны. — Тебе тоже надо в вуз, — напоминает Чу Ваньнин, на что Мо Жань только кривится. — Я и так кучу всего прогулял, хуже уже не будет, — на эти слова Чу Ваньнин вздыхает, а потом подходит ближе. — Ты не расскажешь, что случилось? Почему ты столько прогуливаешь? Я видел твои оценки за прошлый семестр, у тебя же хорошо получается, — он садится на стул рядом с Мо Жанем и начинает перечесывать хвост, кажется, недовольный степенью его тугости. — Если скажешь, что согласен, чтобы мы продолжили общаться. — Мо Жань, — предупреждающе произносит Чу Ваньнин. — Что? — Мы это уже обсудили. Ну что тут еще скажешь? — Тогда зачем вчера ты пришел ко мне и предложил проводить до дома? — с неожиданной даже для самого себя злостью спрашивает Мо Жань. Чу Ваньнин от такого напора теряется, и это видно, но Мо Жань не хочет перестать давить. — Тебе было плохо, я не мог отпустить тебя одного. — И ты все еще называешь меня на «ты», Чу Ваньнин, как ты можешь? Как же это лицемерно — нести что-то про то, что ты не можешь общаться со мной, а потом самому приходить проводить меня, хотя можно было попросить одногруппников, звать меня на «ты», спрашивать, что у меня происходит в жизни, — Мо Жань суживает глаза, вцепляясь взглядом в Чу Ваньнина. — Я волнуюсь за тебя, — беспомощно отвечает тот. — Хочешь, могу обращаться на «вы». — Да не в этом дело! — Мо Жань произносит это с такой злостью, что пугает Ланьхуа, та просыпается и начинает нервно мяукать и крутиться. Чу Ваньнин слезает со стула и идет ее успокаивать. — Прости, — шепчет он. — Это все, что я могу сейчас предложить. — Как же это невыносимо, — выдыхает Мо Жань. — Но ты можешь приезжать, — Чу Ваньнин на секунду замолкает, — хорошо, ты можешь приезжать к Ланьхуа, — он, кажется, сжимается, и Мо Жаню становится почти больно, но обида, клокочущая внутри и вызывающая желание что-нибудь сломать, не позволяет ему придумать способ Чу Ваньнина успокоить. — К Ланьхуа? — хмыкает он. — А к тебе нельзя, да? Чу Ваньнин поднимается с корточек. — Ты ее пугаешь, — говорит он поразительно безжизненным голосом, и Мо Жань понимает, что перегнул. — Мне пора. Напиши, когда тебе нужно будет уезжать, ключи на полке в прихожей. Дверь хлопает, и Мо Жаню кажется, что это его хлопают по голове чем-то тяжелым в наказание. Он и сам не очень понимает, почему сорвался — да, его в последние дни кроет все сильнее с каждой незначительной детали, но раньше же еще можно было терпеть, раньше у него получалось запихивать свои обиду и гнев так далеко, чтобы никто не мог найти, а тут он сорвался на Чу Ваньнина. На Чу Ваньнина. На доброго, нежного, заботливого Чу Ваньнина, который сначала царапался и прогонял, а потом прибегал сразу, когда видел, что Мо Жаню нужна помощь. Какой же он мудак. Мо Жань тяжело жмурится, прогоняя в очередной раз черные точки перед глазами, несколько секунд смотрит на Ланьхуа, закапывающуюся в гору тряпок как страус в песок, а потом прислоняется головой к стене и закрывает глаза, надеясь, что это поможет унять сумасшедший вихрь мыслей в голове. Чу Ваньнин находит его спящим и, вопреки ожиданиям, не прогоняет, и Мо Жань обнаруживает себя уже вечером, с болящей от сна в неудобной позе головой, накрытым пледом. Чу Ваньнин возится рядом, наливая себе кофе. — На ужин могу предложить хлеб с вареньем, — сообщает тот. — Или варенье с хлебом. Мо Жань прыскает и предлагает сходить в магазин. С этого дня их отношения немного налаживаются — Чу Ваньнин все еще талдычит что-то про то, что они не могут сближаться, но не прогоняет, разрешает оставаться у себя на ночь, а когда Мо Жань засыпает на диване, уронив голову ему на плечо, пока они либо смотрят фильм — очередную глупую Можаневскую муть, по мнению Чу Ваньнина, — либо занимаются своими делами, осторожно укладывает его горизонтально и укрывает выданным пару дней назад одеялом. Мо Жань любит наблюдать за Чу Ваньнином в домашних условиях — за тем, как тот нервно пытается убраться, сгребая бумажки и железки в кучу, чтобы потом снова растащить их по всей квартире, как тот сидит на стуле, прижав ноги к себе — словно птичка на насесте, как тот расчесывает свои феноменально длинные волосы, стоя перед зеркалом — как трудно не шутить про диснеевских принцесс в такие моменты, — как тот сверкает голыми локтями и иногда ступнями, это терпеть сложнее всего — и ужасно хочется попросить Чу Ваньнина чаще ходить в открытой одежде. Тот вообще такой тонкий, что большая часть домашних тряпок смотрится на нем как оверсайз, и Мо Жань первые дни глупо и мечтательно теряется, рассматривая худого, изящного Чу Ваньнин в безразмерных футболках и брюках — так и хочется его заобнимать, зацеловать… Так, а дальше лучше не думать. Чу Ваньнин, возможно, замечает алчные взгляды Мо Жаня, но с достоинством кота императора, взирающего из окна кареты из золота на бренный мир и на гавкающих где-то грязных бездомных собак, игнорирует каждый, и это, вопреки всему, тоже удивительно возбуждает. Иногда Мо Жань носит ему цветы — в глупом романтическом жесте, но то ли Чу Ваньнин его не считывает, то ли решает, что горбатого могила исправит, а Мо Жаню и могила не поможет, поэтому придется смириться, но цветы не выкидывает, говорит сухое «Спасибо» и идет наливать воду в вазу. Пару раз Мо Жань, правда, приносит маки, и Чу Ваньнин сначала громко чихает, потом спрашивает, где тот смог найти маки в марте, а потом чихает еще оглушительнее — и недовольно смотрит покрасневшими глазами, в которых стоят слезы. Мо Жань ценой нечеловеческих усилий гонит прочь из головы все неприличные ассоциации, которые возникают в голове, и делает мысленную пометку — больше никаких маков. Это все хорошо. Это все почти хорошо. Наверное, было бы лучше, согласись Чу Ваньнин с ним встречаться, но Мо Жань прекрасно знает — только заикнись он о таком, и на него натравят Ланьхуа — все еще довольно боевую и любящую царапаться девочку. Зато можно делать вид, что спишь, и лежать головой у Чу Ваньнина на плече. Или можно ему готовить. Или можно «случайно» пинать, пока они завтракают. Чу Ваньнин бубнит, что Мо Жань чуть ли не переехал к нему, и в целом, придирка недалека от реальности, но не прогоняет. И про вуз больше не спрашивает, хотя видит, что Мо Жань ходит от силы пар на пять за неделю в лучшем случае. Мелкий тупица, 17.12 Ты снова ошиваешься у своей очередной зазнобы? Ох, Сюэ Мэн, Сюэ Мэн, если бы. Шерстяной хаски, 17.14 Не твое дело Мелкий тупица, 17.15 Мама просила тебя завтра заехать, нужно забрать что-то у родственников и привезти к нам, напиши ей. Шерстяной хаски, 17.15 Ок Сам Сюэ Мэн блокирует телефон и недовольно зыркает на младшего Мэй Ханьсюэ, уже в нетерпении начавшего наворачивать вокруг него круги. — Ну чего? — Теперь ты освободился? — уточняет Мэй Ханьсюэ. Сюэ Мэн равнодушно кивает. — Отлично, тогда идем! Заберем брата с репетиции и можем отправиться в парк. В кино не стоит, он заснет еще в начале, а в парке можно найти скамеечку или качели, чтобы он отдохнул. Такая забота о брате всегда очень трогает Сюэ Мэна — она нежная, ласковая, и создающая ощущение, что Мэй Ханьсюэ постоянно думает о старшем брате. — А я вам зачем? — только и уточняет он. — Ну как же! У нас ведь свидание! Сюэ Мэн безутешно скрипит зубами. — У нас не свидание, — возражает он. — Ну, все впереди, — философски соглашается Мэй Ханьсюэ. Они на удивление быстро втискиваются в жизнь Сюэ Мэна — на это им требуется пара недель, а потом Сюэ Мэн замечает, что пишет им по утрам и вечерам, а днем наблюдает их незлобные царапанья в чате на троих, что они зовут его гулять по выходным, а на неделе он иногда сидит в гримерке старшего брата перед его концертом. Они приходят к нему в гости и уже подружились с его родителями, которые называют их очаровательными молодыми людьми, а он пару раз приходит к ним. И один раз даже остается на ночь. Он злится, он негодует, но он и знает, что ему нравится эта теплая навязчивость младшего брата, его шутки, подколки, его тысяча и одна история про неудачные свидания, его любовь к плюшевым игрушкам и срачам с подписчиками в блоге, холодная отстраненность старшего, его внимательность к деталям, рассудительность, сосредоточенность во время выступлений и любовь к милым заколкам для волос дома. Нравится их общая способность следить за ситуацией, даже когда сам Сюэ Мэн мог распсиховаться и потеряться в вагоне недовольных мыслей. Ему нравится гулять с ними, держа их обоих за руки. Гулять. Только гулять. Сюэ Мэн никогда не задумывался о своей ориентации — он был уверен, что ему нравятся девушки, хотя сам никогда и не пытался с ними сближаться. Это было нормально, это было привычно, это было правильно. Он, растревожившись после шквала двусмысленных шуточек, из-за которых у него начали гореть уши, чуть успокоился, когда младший брат впервые начал болтать про свои свидания с девушками, а потом снова напрягся, когда тот, подмигивая, сказал, что он — бисексуал. Дальше он долго и мучительно гуглил на английском с переводчиком про асексуальность после разговора со старшим. И еще он разрешал целовать себя в щеки. Но не хотел думать о том, что ему могут нравиться мужчины. Мо Жаню нравились мужчины. И женщины тоже, но с ними у того вечно выходила какая-то полная чушь, обычно приводившая к тому, что вещи Мо Жаня выкидывали на улицу из окна (и Сюэ Мэн мог понять каждую девушку, которая так делала). Сюэ Мэн еще вечно язвил на эту тему. Ши Мэю, кажется, тоже нравились мужчины, хотя он так, откровенно говоря, и не понял, кто вообще мог нравиться Ши Мэю. Дальше мозг буксовал, выдавал заставку «Нетфликса», а Сюэ Мэн крутил в голове тысячи причин никогда не встречаться с кем-то своего пола, начиная от общественного неодобрения заканчивая невозможностью пожениться. Мэй Ханьсюэ это, казалось, не волновало. Точнее, про старшего было сказать сложно, а вот младший так радостно шутил про свидания и обнимал Сюэ Мэна при встрече, что, казалось, ничто не способно вывести того из душевного равновесия. Вот и сейчас он легко хватает его под локоть, а потом тащит в сторону консерватории, где по средам занимается старший Мэй Ханьсюэ, что-то болтает, изящным движением руки поправляет волосы. Они проходят мимо охраны, поднимаются на третий этаж — там уже темно, почти все ушли, только один кабинет открыт, и из него доносится музыка. — Привет! — возвещает младший брат, забегает внутрь, залезает на стол. Старший скупо, едва заметно улыбается, кивает головой, а потом возвращается к своей композиции. Сюэ Мэн уже проживал такие вечера — сейчас они тихонько послушают, как играет старший Мэй Ханьсюэ, потом пойдут кататься на качелях, которые, как сначала думал Сюэ Мэн, любит младший, но потом выяснилось, что они ходят туда ради старшего, а потом его проводят до дома и обнимут — оба сразу, даже неприступный серьезный старший — и младший поцелует его в нос. А на следующей неделе все это повторится. Или что-то изменится — либо они станут ближе, либо братья замучаются тратить на него, не принимающего их влюбленность, очевидную даже для него, свое время, свои поцелуи в нос, свои объятия, и уйдут, так и не дождавшись решения Сюэ Мэна.