Андрюша

      Выйдя с больничного, Горшок увольняется со школы. Наконец-то он это сделал. Только куда теперь идти и на что жить? Устраиваться в другую школу? не особо хочется — может повториться то же самое... Возьмут ли Мишу в университет? разве что в случае объявления допнабора. Придётся мониторить ВУЗы. Есть ещё один выход — курсы. Например, курсы фотографа или парикмахера, или... мастера по маникюру. Вариантов море. Но нужно подумать.       С увольнения Михаила прошло несколько дней. С Андреем он ещё не виделся, пока сидит дома. Один. Будто брошенный. Сирота. Один в мёртвой и пугающей тишине, даже когда на улице светло. И некуда спрятаться. И ничто не заглушит гнетущее ощущение затерянности, пока кто-либо не придёт. Горшенёв чувствует себя спокойно исключительно в чьей-либо компании.       Мишка, раскинув руки и ноги в разные стороны, лежит в постели, смотря на потолок. В моменте парню начало казаться, что верх опускается и вот-вот расплющит жалкое тело в лепёшку; но потом моргает, и всё приходит в норму. Горшок практически перестаёт за собой следить: мало ест и забывает о гигиене. О всех проблемах Миха опять умалчивает под следующим предлогом: «Андрей занят, я не хочу ему мешать». Классика жанра, мать вашу... Горшенёв начинает вновь думать о Князеве: представляет, как признается ему, и перебирает всевозможные варианты обратной реакции (больше всего почему-то негативной). Вдруг Дюха будет против? А если он в отношениях? хотя насчёт последнего Миша давно был бы в курсе. Какой же прожорливый этот страх. Прожорливый до ломки в костях. И как при этом сложно выбрать между «сказать» и «молчать»...       Андрей тем временем, как ни удивительно, направляется к своему горе-другу, ведь хочется хоть как-нибудь поддержать его, подбодрить и поднять настроение. О визите Княжич не предупреждал. В качестве «сюрприза» решил купить шоколадный бисквитный торт, которые Михаил чрезмерно обожает. «Я никого не продал, не предал то, что любил. Прости, как я бы простил! Я просто плохо играл...» – все мысли напрочь перебила одна из песен группы «Агата Кристи». И попробуй не подпевать под нос, даже когда прохожие идут в паре шагов.       Вскоре Андро уже стучал в дверь квартиры. Постучал раз — не открыли. Другой — ни фига. Миша что, ушёл куда-то? Или спит? Не слышит ничего? Или... нет, фу! Тогда Князев начал беспрерывно нажимать на кнопку звонка. Через пару секунд Горшенёв открыл дверь. Князь был шокирован: перед ним стоит какой-то домовёнок Кузя. Неопрятный. В хате бардак. Такое ощущение, что здесь бушевала сильная таинственная стихия.       Ничего не говоря, Миша обнял Андрея, уткнулся носом в его шею и вдыхает возбуждающий аромат одеколона.       – Слушай, дружок... я, конечно, не хочу тебя как-то обидеть, но, – Князев обнимает Горшенёва в ответ, – у тебя тут ураган был?       – Да я это... ну... это...       Что Миха хочет сказать — непонятно. И ждать бессмысленно.       – Ц, ладно. Знаю, что каких-либо внятных объяснений от тебя ждать бесполезно. Иди в ванную, помойся, короче, приведи себя в порядок. Шмотки надень чистые, эти в стирку. Я пока буду потихоньку разбирать этот... этот срач, а ты потом подключайся.       Княже начал уборку с комнаты Татьяны Ивановны. Жуть, сколько пыли под кроватью и на полках, на шкафах, на столе! Будто здесь не убирались лет десять. Нет, целые века подряд. Чихать можно бесконечно. Затем Андрей протёр пыль в остальных комнатах. К этому времени из ванной вышел Миша. Следом ребята разобрали вещи: одежду разложили в шкаф, мелкий мусор кинули в урну, расчистили стол от всякого хлама (книги, пенал, канцелярия и ранее перечисленные вещи), потом пропылесосили и помыли полы.       – Ну вот, наконец убрались. Теперь, кажется мне, здесь даже дышать легче. – довольствует Князев.       Горшенёв промычал постыдливо: «Угу», сгорбился и уставился в пол.       – Мих, чё за «угу»? Как ты докатился до такого бардака?       И вот он опять начинает ругать (но, естественно, за дело). «Да кто ты такой, а? Кто ты такой, чтобы указывать мне, как жить?» – непонятно, отчего Горшок так неразумно рассуждал. Он мог бы озвучить мысли, но хватило ума помолчать. Хватило той ссоры из-за несъеденной яичницы.       – Это из-за смерти Татьяны Иванны, Мих?       Михаил промолчал. Андрей расценил это как знак согласия. А разве есть какая-нибудь другая причина, по которой развивается такое меланхоличное состояние?       – Мишенька... – Князев взял Горшенёва за плечи, посмотрел на него. Рёбра затрескались от давящего груза отчаяния в этих глазах. Потом обнял, начал гладить, успокаивать. – Я знаю, как важна тебе мама и сейчас. Знаю, как вы были близки. Я понимаю, как тебе морально плохо после того, как её не стало. Но рано или поздно это бы всё равно случилось. Не нужно на этом зацикливаться, ибо если так каждый день жить, то... плохо кончится. А я, знаешь ли, этого не хочу. Никак. Как я теперь без тебя, дурака такого, жить буду? Ась? – Дюха хитро улыбнулся, защекотал друга.       Миша заёрзал в объятиях, захихикал, случайно наступал Андрею на ноги. Князь отпустил Горшка и пошёл с ним на кухню пить чай.       – Андрюш, эт... эт самое... Когда ты меня со своими родителями познакомишь? Или с кем-то из них: с мамой, с папой, если кого-то из них нет? – поинтересовался Михаил, похрустывая шоколадной печенькой.       Князев многозначительно молчит. Наверное, думает, что сказать. Лицо Андрея неприятно скорчилось, как от лимона. Ему до желчи неприятно сейчас вспоминать, рассказывать, испытывать трепетные эмоции. Плакать. Строить из себя беззащитную девчонку. Нет, так нельзя себя вести! Ты взрослый, тебе двадцать шесть. Перестань жалеть себя.       – Получилось так. – отвечает Дю, допив чай и закурив опосля сигарету. – Я не был желанным ребёнком. Если более резко сказать — залётным. Меня сразу отдали в дом малютки, а потом я перешёл в детский дом или интернат... бля, да поебать. Я кочевал во всяких семьях: как в хороших, так и не в очень. Кто-то меня бил, не жалел, забивал на меня; кто-то любил и лелеял. Я не понимал, почему даже хорошие родители от меня отказываются. От меня не было никому из них никаких гадостей. По причине этого я, лишь бы тебе это не показалось странным, не мог понять: почему же так? чем я не нравлюсь им? я неправильный? Донимал этими вопросами воспитателей, однако те отмахивались. Со временем я «зажевал» эту проблему, то бишь обговаривал с психологом. И всё прошло, сейчас я вполне всем доволен, наверное...       Княжич не понял, зачем рассказал историю размером с письмо Татьяны Лариной из романа «Евгений Онегин». И опять утих, будто язык отрезали.       Горшенёв взял Андрея за ладонь, принявшись нежно гладить её большим пальцем. Это он так успокаивает приятеля или... снова неосознанно палится? Одно из двух. Непонятно. Князев смотрел на это зрелище и не знал, что думать: вроде бы и приятно, необычно такое видеть от друга, а с другой стороны очень, очень странно. Дюха смущённо улыбается, внимательно наблюдая за дальнейшими действиями Миши. Пускай продолжает.       – В связи с твоим увольнением я хочу задать вопрос: ты пойдёшь учиться в ВУЗ на другую специальность или пройдёшь какие-нибудь курсы, допустим, фотографа, чтобы найти другую работу, если ты, как я догадываюсь, не собираешься работать в школе?       – Может, курсы фотограф-фа отхожу, когда деньги будут, или куда-нибудь ещё... как-то не хочу опять несколько лет тратить на обуч-чение в ВУЗе. Хотя могу перееду-думать...       – Если тебе нужно помочь всячески, в том числе и финансово, — всегда пиши, звони. Я не обеднею во всяком случае, помимо школы я и репетитор, если ты забыл. – напрямую смотря на свою ладонь, которую по-прежнему гладит Горшок, Князь спрашивает вдогонку: – Я тут ещё подумал... со всеми этими событиями, которые недавно произошли, не хочется тебя оставлять одного. Боюсь, что ты что-нибудь с собой сделаешь... не очень хорошее. Переезжай. – он берёт руку Михаила в замок. – М?       Мишаня не ожидал такого предложения. Щёки налились румянцем.       – Д... да... давай... – стесняясь, вымолвил Горшенёв.       Друзья собрали несколько сумок вещей и приехали к Князеву. Миха поначалу впервые чувствует себя как-то неуютно, несмотря на то, что уже бывал в гостях у Княжича; но когда Дю его приобнял, успокоился. Андрей предложил Мише снимать старую квартиру, чтобы получать хоть какой-то заработок, пока нет работы. Он согласился. Ценовой диапазон от двадцати пяти тысяч рублей до сорока пяти тысяч. Точно ещё не решили. Когда квартира будет приведена в порядок — ребята выложат объявление в интернет.       В постели, после десяти часов вечера, Мишка бессознательно обнимает Князева. Тот не сопротивляется. Однако решил спросить:       – К чему ты клонишь?       Горшенёва данный вопрос ввёл в заблуждение. Он замер, как статуя, онемел, не в силах оправдаться.       Ну и что? Как разгадать этот безмолвный ребус? Ждать? Принимать какие-то меры? Андрей развернул Мишу к себе и стал пристально на него смотреть, чтобы расколоть его. Через несколько минут так и случилось — рывком Горшок втягивает Князева в поцелуй, закрыв глаза. Дюха не сопротивляется, с интересом наблюдает за последующими событиями.       По истечении трёх-пяти секунд Миха заканчивает. Смотрит на друга как-то боязливо.       – П-понимаешь, д... д-да?..       Князев, чмокнув младшего в ответ, улыбается.       – Понимаю. И ты этого боялся? вот же чудик! Я ни разу не противился твоих первых проявлений любви. И не буду. Знаешь почему?       – Почему? – Мишаня строит из себя дурака. Ах, а как его глаза-то заблестели! Ярче всякой звезды!       – Подумай.       Тут и думать нечего!       Горшенёв, светясь от переизбытка счастья, цепляется в любимого, яростно целует его в щёки и в нос. Князев, докоснувшись до носа Михаила, успокоил его.       И скрытно признавшись друг другу в чувствах, голубки засыпают с лучшими представителями о совместном будущем.

Моё счастье! Моё, моё счастье! Моё!..