Армин. Юноша, что не умеет пинать мяч.
— Незачем так волноваться, — вполне добродушно пытается подбодрить его Марко, но это-то и крайне озадачивает Армина, ведь Марко, и есть причина его нервов, — по долгу службы, я побывал во множестве мест, и ваша ситуация ещё не самая неоднозначная. Конечно, подобные смерти событие нерядовое... Армин растерянно оглядывается на мужчину, идущего рядом, и который раз невольно чувствуя облегчение смешанное со стыдом; облегчение оттого, что не видит правой стороны лица своего спутника. Когда Марко пытался казаться добродушным, при этом стоя к нему анфас, то он выглядит скорее страшно, нежели приятно. Армину невероятно стыдно за подобный страх — пора бы уже привыкнуть, но он никак не может набраться нужной для этого смелости. К тому же у Армина есть ещё целая уйма причин волноваться, и, слава Имир, что Марко Ботт догадывается только об одной из них. Вряд ли ему бы понравилось то, что у принцессы Хистории остаются какие-то секреты от своего венценосного отца. Дверь отворяется и на заправленной постели перед ним замерло ещё одно веснушчатое лицо. — Зачастили вы… — роняет девушка вместо приветствия. — Вы ведь должны радоваться компании, не так ли? — С чего бы? — Лейтенант Арлерт довольно популярен среди дам. И я это не придумал, видел собственными глазами, — произносит Марко, снова занимая единственный в комнате стул, — Так что вы можете чувствовать себя польщённой его присутствием. Девушка, что бессовестно представлялась именем самой богини, отвратительно кривит лицо. — Ни в жизнь… — Ну, думаю, у всех свои вкусы… Слушая этот обмен любезностями, Армин ощущает себя несколько лишним. Марко Ботт, скорее всего, ждёт, что он сможет задать диверсантке правильные вопросы и получить от неё правильные ответы, но на самом деле, всё не так просто. Целью Армина было не расколоть её хитростью или умом, разгадав чужие секреты, а попросту уговорить её дать показания, по настоятельной просьбе принцессы Хистории. — Хватит трепаться, — проговаривает Имир, бросая на него короткий взгляд; девушка словно читает по его лицу, что Армин не знает, как к ней подступиться, — Я согласна рассказать, то, что мне известно, если гарантируете сохранить мою жизнь. Марко Ботт переводит взгляд на Армина и, не открывая рта, одними глазами спрашивает: «Согласимся?» — Это довольно серьёзное требование… — протягивает Армин, предполагая, что Имир сказала всё это лишь затем, чтобы представить ситуацию так, словно она и правда передумала из-за одного только страха оказаться в петле. — Ну раз принцесса уезжает, то сойдёт и ваша защита, — театрально указывает она на них ладонью. — Мы выслушаем вас и подумаем об этом… — бросает Марко. Похоже, более приятной сделки он ей предложить не может, да и не хочет. Насколько бы добросердечным человеком он ни казался, его голова и сердце принадлежали королю. — Как я и сказала, я элдийка. И моё имя Имир. Я родом с Парадиза, из тех детей, что переправляли в Марлию. Обычное внедрение…инфильтрация, как угодно. Хотя что там обычного…если не хрена не обычное. Вам же знакомы подобные программы? С детьми? Не надо делать вид, что нет. Марко Ботт лишь слегка кивает, очень аккуратно ведёт подбородком вниз. Конечно, человек из секретной полиции знал всё о секретных программах. Но на самом деле даже Армин слышал о чём-то подобном. Малые дети, которых перебрасывали на большую землю, в самое сердце Марлии, где марлийцы, сами того не зная, выращивали из них своих бойцов, а порой даже шпионов и диверсантов. Проблема тут была одна: такие дети очень часто вырастали предателями, и вовсе не собирались возвращаться на родину. Для тех, чьё детство украли в угоду войне, не так важно, кто будет отнимать их жизнь дальше: Элдия или Марлия. Их хорошо готовили, внедряли в голову нужные установки, и всё равно процент тех, кто переметнулся, оказался довольно высок, из-за этого подобные программы и свернули. — Много я вам не расскажу. Я ни черта не знаю. Нас высадили на корабле и забросили на запад. Очень простое, но абсолютно суицидальное задание: подрывная деятельность на линии железнодорожного снабжения. Со мной было два марлийца. Хотя чёрт их знает, может, они как я. Но такие, как мы, друг другу не признаёмся. Одного вы повесили, а второй от вас сбежал. Армину, который слышит этот рассказ впервые, хоть уже и знал некоторые незначительные детали от не в меру болтливой Ханджи Зое, эта информация кажется довольно интересной. Редко когда можно так глубоко сунуть нос в дела Марлии и чуть по-иному узнать своего врага. Может быть…где-то здесь и кроется разгадка того, как именно принцесса Хистория хочет установить мир. Может нужно узнать своего врага? Армин никак не возьмёт в толк, чем принцессе поможет информация от веснушчатой девчонки? — Что вы собирались делать? — спрашивает он её, не совладав с интересом. Марко даже награждает его вопросительным взглядом. Вероятно, не ожидал, что Армин её перебьёт. — В смысле? — Вы, элдийка, вы собирались остаться на Парадизе или вернуться? Почему не саботировали работу диверсантов, когда была такая возможность? — А ты об этом…ну я же двойной агент…да и я знала, что, скорее всего, вы мне не поверите. Я жила в Марлии много лет…и уже подзабыла, на кого именно, должна работать. Возможно, я сбежала бы при первом удобном случае…а может и нет… Кажется, девушка не врёт, вроде бы и правда не знала, что сделает. Будто бы…просто двигалась по течению. Ему вспоминаются слова Анни Браун: «…я просто плыла по течению, разве это не то…что делают обычные люди?» Это странно — думать о подобном именно сейчас, и всё же эти слова именно сейчас кажутся ему довольно важными. Девушка перед ним, только сказав такое, уже может считаться отъявленным предателем родины, но предательница ли она, если просто позволила себе плыть по течению? Настолько ли это плохо, не противиться собственной судьбе? И если даже да, если бы ему бы показалось, что да, насколько честно обвинять в этом тех, кто так делает? — Я вас понял. — Пф…"вас"…возвращаясь к тому, что я сказала: много вы не узнаете. Со мной больше никого не было: двое других парней, и все мы трое расходный материал. Марлия готова была к тому что нас повесят или поймают, а затем будут пытать, так, что никакой секретной информацией они со мной не поделились. — Мы это уже слышали, марлийка, — подгоняет её Марко. — Да, конечно, слышали, ведь это правда. Но нет, конечно, я тут не от нечего делать, решила с вами потрепаться. Скажу вам всё, что считаю важным. — Говори. — Элдия кишит шпионами… — Именно поэтому у нас и действует контрразведка, — проговаривать, господин Ботт. — Они готовят их очень серьёзно: элитные подразделения. Внедряют, и те живут здесь годами… может, десятилетиями, прежде чем вернуться на родину. Это они с Марко тоже прекрасно знают. Каждый день в Элдии арестовывали людей, которые были либо подозрительными, или на самом деле являлись шпионами. Конечно, из общей массы осуждённых лишь капля в море была настоящими марлийскими агентами, и всё же шпионская истерия началась не на пустом месте. — Очень часто это соло-специалисты, одиночки. Но я слышала, что излюбленная схема для Марлии — это «тройка». — Если ты хотела удивить нас этим, марлийка, то это для нас совсем не ново. Для марлийских шпионов типично работать группами. Веснушчатая девчонка ухмыляется, поглядывая на обоих своих собеседников. Армин по её глазами понимает: вот сейчас они дождутся козыря, который она припрятала. — Тот диверсант, ну, который сбежал. Его звали Кольт Грайс, и он много трепался о том, что нам нужна подмога. Я думала он сбрендил, многие сходят с ума, когда понимают, что их ждёт бесславная смерть. Он всё рассказывал нам про своего маленького братика…как его там…а...неважно… — Кольт Грайс… — проговаривает Марко Ботт, непонятно откуда доставший маленький чёрный блокнот и ручку. — Он говорил, и говорил, и говорил, и, судя по тому о чём он трепался, где-то недалеко от места, где мы засели, находилась "тройка". — Ты же не думаешь, что эта информация чего-то стоит? — отзывается Марко Ботт, не отрываясь от своего блокнота. — Где-то недалеко…где-то в западном военном штабе. Вот теперь член секретной полиции отстраняется от маленького блокнота в своих ладонях. Он глядит прямо на веснушчатую девчонку, и Армин делает тоже, рассматривает её так же пристально. Вряд ли она врёт ради спасения своей шкуры. У неё договорённость с принцессой, которая была так щедра и добра, что спасла её от петли. Конечно, теоретически она могла лгать — ничего не мешало ей это сделать, и всё же, она хранила информацию до последнего. Возможно, марлийская тройка шпионов и правда была где-то здесь — в западном военном штабе. Армин толкает дверь вперёд, упёршись в ту обоими ладонями — дверь из госпиталя была тяжёлой и деревянной, а ещё время от времени страшно скрипела. У него в голове вертятся несколько довольно абстрактных мыслей, и все они касаются тех самых шпионов, что могут быть совсем рядом; тех, что возможно, множество раз касались этой самой двери. Он мог есть с ними в одной столовой, пересекаться в этих коридорах, даже спать под одной крышей, если это кто-то из офицеров. Раскусить шпионов ой как нелегко. Когда-то очень давно, у них с Эреном получилось, но то было везение на грани безумия — таких случаев, даже не один на тысячу, такие случаи вряд ли вообще случались. И всё же где-то рядом с ним сейчас были обученные шпионы вражеской страны. Если Имир не врала. Дверь открывается, и он нос к носу сталкивается с Анни Браун: такая неожиданность (хотя почему неожиданность, они служат в одном военном штабе) сбивает с толку, и его, и её. Анни и Армин так и замирают в дверях, из-за чего ему приходится придерживать тяжёлую створку. Похоже, ей нужно внутрь — в госпиталь, а ему, наоборот: покинуть помещение. Марко Ботт отправился к патологоанатому, но Армин ему там был не нужен. Марко держал его одновременно и близко, и на отдалении. — А…это вы… Анни…проходите… — отступает он наконец назад, давая ей пройти. Её брови слегка нахмурены, так что появились складочки. Он прекрасно знает, чем она недовольна — самой собой, своей реакцией на него, тем, что вообще растерялась. Она смущалась и злилась на саму себя, и каждый раз, когда такое случалось, это было заметно. И это, конечно, было довольно забавно — то, как она пыталась сохранить непоколебимое спокойствие. Разгадать все эти чувства на её лице можно было, только, если знаешь её — и он её знал. И даже если сделать такое умозаключение, казалось крайне поспешным и немного безрассудным — он так часто смотрел на неё, что не мог её не знать. Теперь это казалось ему почти очевидным — всё время до этого, он выглядывал её в толпе, не из-за того, что она просто была ему знакома лучше других. Он высматривал её специально — оттого, что она отличалась от всех, кого он когда-либо знал, и одним этим вызывала желание искать её, где бы она ни была. Девушка ныряет внутрь помещения, и дверь за ней с грохотом захлопывается. Ему бы хотелось перекинуться с ней хоть парой фраз, но она, даже не думая останавливаться, прибавляет шагу по коридору; немного помедлив, он разворачивается и следует за ней. Его всё это крайне смущает: всё, что с ним сейчас происходит, хотя в то же время кажется довольно правильным. Очень естественным. Он пока не нашёл для себя каких-либо логичным причин, предпосылок, какого-то внятного объяснения, как именно подобные чувства пробрались к нему в голову, но лучшим решением тут было бы попробовать отдаться этому чувства и проникнуться им в моменте. Сейчас ему захотелось проследовать за ней — если она, конечно, будет не против. Если услышит от неё просьбу удалиться, уйти, не подходить — он тут же уйдёт. Но как же всё-таки всё это невероятно смущает. — Вас снова назначили работать в госпитале? — Угу, я, похоже, прокляла торчать здесь…до конца своей жизни. У него возникает мимолётное ощущение, что «здесь» для неё значит нечто большее, чем просто здание госпиталя. В конце концов, пойти в армию было не совсем её желанием — скорее её брата. — Но вам же нравится это место… Она оглядывается на него удивлённо, смотрит искоса и даже с толикой осуждения. Похоже, он лезет туда, куда не следует — но он, правда, считал, что ей тут нравится. «Тут» — в госпитале. — Ха? С чего бы? — Выглядите так, словно обвыклись тут. И сёстры милосердия к вам благосклонны. К тому же здесь Микаса… — Аргх…снова делаете вид, что всё про меня знаете? — Ну разве я не прав…мне кажется…если я не прав… — Да… — соглашается она, можно было бы ожидать от неё резкости или грубости, но нет, её тон скорее усталый, — тут неплохо. Спокойно, тихо, и никто меня не достаёт…только вот, я торчу здесь, потому что женщина. Получается они могли...я...могла пойти не в армию, а стать простой санитаркой…это всё сильно бы упростило... — Вы говорили, что пошли за братом… — Да…не мне было решать, где я окажусь. — И что же вы, если бы сами решали, стали бы кем-то иным? — Стала бы санитаркой? Никогда, — кажется, почти ёжиться она от такой ужасной перспективы, впрочем, в голосе её всё ещё слишком мало эмоций, чтобы понять, насколько ей этого не хотелось бы, — Я не Микаса Аккерман, чтобы вытирать слюни какому-то очередном раздражающему самовлюблённому кретину. — Ох…вы же сейчас не про Эрена? Честно сказать, он совсем не такой…он справедливый и…отдаёт делу всего себя без остатка, — пытается Армин хоть как-то оправдать друга. — Я про него. Но прин… Микасе…ей это нравится, так что это не моё дело. Но я бы…нет…никогда. Армин тут даже слегка улыбается. Как бы она ни старалась отдаляться от общества, пытаться отделаться от всех короткими безразличными фразами, стоило дать ей разговориться, как у Анни Браун появлялась уйма мыслей на все случаи жизни. — Тогда кем бы вы стали? Ну если бы у вас был выбор? — А вы? — бросает она на него прохладный взгляд. — Почему я? — Вы пошли в армию ради друга, а остаётесь тут ради мести. — О...вы помните… — снова чувствует он волну стыда. — Такое сложно забыть. — Ну...думаю, я бы хотел повидать мир. — Мир везде одинаковый…ну, я так думаю. — Мне помнится, вы как минимум, сами хотели побывать в столице. — Да…но столица, это не мир за Стеной. — Вы правы…столица...это не мир за Стеной… — Армин…давай… — устало протягивает Эрен. Армин нехотя ударяет ногой по мячу. Два друга стоят на небольшом отдалении от широкой поляны, где часть офицеров, смешавшись с обычными рядовыми, затеяла футбольный поединок. Мяч случайно прилетел в их сторону, но Эрен, которому судя по его недовольному лицу, тоже хотелось бы поиграть, никак не мог подать его обратно на поле. Играть в футбол Эрен уже никогда не сможет. От подачи Армина же, мяч улетает криво и косо, совсем не туда, куда требовалось. Всё же, у него, может, и две целёхонькие ноги, данные ему при рождении, а играть он совсем не умеет. — Видишь, ничего не вышло! — Потому что ты ударил носком под мяч, а надо было в центр. — Попробуй попади. — Так ты зажмурился! Армин вовсе и не заметил, как зажмурился, но если такое и было, ему всё равно не хотелось слушать критики от Эрена. Армин ощущает, что дуется словно ребёнок. — И вовсе я не зажмурился… Но, как бы там ни было, Жан Кирштейн умудряется выловить мяч с окраины поля и закинуть в центр. На того, огромный как стена, нёсся Роберт Браун. — Тебе не кажется, что Браун какой-то странный в последнее время? — А? — произносит Армин, который глазами выискивал друга Роберта — Густава Хувера. Ему отчего-то захотелось знать, где он. Не с Анни ли? Нет, он был здесь, стоял на импровизированных воротах, явно сильно нервничая и ожидая момента, когда в него прилетит мяч. Из-за слов Эрена, Армин возвращает внимание к движущейся по полю скале. Отсюда не понять, но, возможно, Эрен прав: Роберт двигается как-то вяло, и вместо того, чтобы подсечкой угнать мяч, останавливается на месте, повесив руки, — Возможно… — неуверенно соглашается Армин, тут же понимая, что друг увёл его от по-настоящему важного разговора, — Так что…она сильно на тебя обиделась? — Ну похоже на то…я, наверно, должен извиниться. Тема беседы — сказ о том, как Эрен Йегер не удосужился уделить хоть какое-то время своей спутнице на танцевальном вечере. Похоже, в тот день они оба были не очень внимательны к тем, кого пригласили. Хотя Армин никого и не приглашал — его насильно ввязали в чужие планы. — Эрен, ты говоришь это с таким лицом, будто умрёшь, если извинишься. — Я…это сложно, понимаешь… — Не понимаю. — Да, куда уж тебе. Дело в том…в том…что с одной стороны, я её терпеть не могу… Неужели он и правда терпеть не может Микасу Аккерман? Конечно, Армин замечал между ними некоторое напряжение…но почему? Эрен так и не пришёл к нему, чтобы рассказать всю правду. Это было немного тревожно, но Армин его не торопил — знал, что понадобится время, знал, что между ними не стояло проблемы доверия: просто Эрену было нелегко. — А с другой? — С другой… — Эрен вдруг замолкает, обращает взгляд вправо от поля на котором молодые бойцы элдийской армии гоняют мяч, словно малые дети. Там на небольшом пятачке земли, на ветру колышутся десятки белых простыней, что сушатся под солнцем. У одной из таких и стояла именно та, о ком они говорили, одетая в белое, с закреплённым в чёрных волосах чепчиком, — с другой… — С другой, она тебе нравится. — С чего ты так решил? — возмущённо переспрашивает Эрен. — Всё просто: если с одной стороны ненависть, то с другой стороны её противоположность. — А…ну да…какой же ты всё-таки умный… — Прекрати…— хмурится он ощущая иронию, — это просто логично. — Логично…ну и как, теперь ты меня понимаешь? Я хочу перед ней извиниться и не хочу одновременно. — Неважно, что ты хочешь, а чего нет. Ты должен извиниться. Ты повёл себя по-свински. Весь вечер провёл в компании кого угодно, кроме неё. — Я не думал, что это так страшно… Жан пообещал мне, что развеселит её. — Эрен…Анни. Девушка, которой хотелось бы выспаться.
В женской казарме сегодня до безумия громко — шум и гам стоит такой, что ни о каком сне не идёт и речи. Ханна, так звали девушку, что горевала по убитому Райнером и Бертольдом рядовому: кричала, рыдала, всхлипывала, истерила, а после, немного успокоившись, значительным шёпотом очень долго рассказывала о том, как познакомилась с рядовым Францем. Похоже, это был чудесный весенний денёк, и взгляды Ханны и Франца пересеклись, когда те сошли с поезда, прибыв на службу в западный военный штаб…и в тот же самый первый момент они без промедления поняли, что влюбились, их сердца затрепетали и больше они не могли быть порознь. По какой-то неясной для себя причине, эта сцена очень живо возникла перед глазами Анни, и это несмотря на то, что она никогда не была склонна к фантазированию, да и вообще редко витала в облаках. Но пока Ханна шепчет, ей хорошо представляется и перрон, и шум прибывшего поезда, и дым от паровоза, и все звуки, заполнившие вокзал, и даже волнительное биение сердца. — Фра-а-а-а-а-а-анц! А-а-а-а-а! — который раз сменяется рассказ слезливой истерикой. Не то, чтобы Анни было совсем не жаль Ханну, но она её почти не знала. Кажется, они и разговаривали всего-то раз. Тогда Ханна добродушно сказала нечто вроде: «Повезло тебе с лейтенантом Арлертом!», и Анни только и бросила на девушку недоверчивый взгляд. Рыжая девчонка обронила эту фразу ещё задолго до того, как хитросплетение слухов, длинного языка Мины и собственных недальновидных решений привели её туда, где она находилась сейчас. Похоже, эта девушка и правда любила Франца, хоть парочка и была знакома не большим чем пару месяцев. Каждый раз, ощущая небольшой укол стыда, за смерть глупого юноши, несмотря на то, что самолично она не приложила к этому даже кончика пальца, каждый раз Анни говорила себе — «Они были знакомы всего пару месяцев, как-нибудь переживёт». Но когда дело касалось любви, Анни не могла не вспомнить собственную мать — женщину, которую она никогда не видела. Сколько же она была знакома с тем элдийским дьяволом? День, неделю, месяц, может год? Анни привыкла считать своего отца, кем бы он там ни был — отвратительным человеком. Если её мать и могла быть просто наивной дурой, то он точно знал, на что шёл, знал, что его элдийская кровь проклята и несёт проклятье каждому за пределами острова Парадиз. И всё же…сейчас, сидя на своей постели и поглядывая в сторону группы девушек, обступивших Ханну, Анни не могла не думать: быть может, её отец не был плохим человеком? Не являлся он никаким элдийским дьяволом-соблазнителем, про которых так любила распространяться Пик. Может быть, любовь на её родителей нагрянула так же резко и оглушительно, как на Ханну и Франца? Это оставалось безответственным, но не являлось чистым злом. Любовь для Анни представлялась вещью довольно обыденной — не какой-нибудь сказкой или мечтой. Раздумывать о ней она привыкла с холодной головой. Окружающие её мнения, по поводу этого светлого чувства, обычно варьировались от щебетания Пик о том, как нечто подобное можно использовать в своих целях, до слов Магата, практически с тем же посылом, хоть и менее вульгарным. Так что «любовь» в какой-то мере присутствовала в её голове как нечто утилитарное. Что касалось того, что ей девятнадцать и это просто отличное время чтобы влюбиться — такое с ней тоже не могло сработать. Она не обычная девушка: не та, что может позволить себе глубокие чувства. По крайней мере, она привыкла так думать. Привыкла относиться к этому просто и рассудительно. Но как выяснилось на практике…любовь, или как она сама предпочитала рассуждать — нечто на неё только похожее, могло явиться без спроса. Абсолютно не интересуясь ни ситуацией, в которой Анни находится, ни её личным к любви отношением. Так или иначе, Анни не дура, чтобы там она не чувствовала — всё это вполне можно контролировать. Симпатия к голубоглазому лейтенанту не заставит её делать что-то, что обречёт её на провал. — Анни… — А…Мина, тебе что-то нужно? Подруга присаживается рядом, снова, особо не раздумывая, усаживаясь на чужие чистые простыни. — Ты в порядке? — Я? А я то что…у меня никто не умирал… — отшучивается она, голосом, впрочем, таким, что на шутку это не походит, скорее на издёвку. — Анни… — осуждающе одёргивает её Мина, — просто ты смотришь на Ханну, почти не моргая…и я подумала, может, ты в шоке? Анни тут же отворачивается от Ханны, слегка поджав губы и хмуря брови. Возможно, все эти размышления и правда ввели её в состояние, похожее на ступор. — Как на неё не смотреть, она же такая громкая… — Анни…ей тяжело… — Мне тоже, я устала и хочу спать. — Анни… — снова одёргиваете её Мина, — Ты иногда бываешь такой грубой… Может, это и так, может, она и была грубой, но разве она кому-то должна быть располагающей и приятной? Она забирается голыми ногами под одеяло и кладёт голову на подушку. Ей приходилось засыпать и в куда более худших условиях, по крайней мере, сейчас вокруг не ползают мерзкие насекомые. — Ты к этому руку приложила? — косится на неё Микаса Аккерман, развешивая выстиранное постельное бельё на туго натянутых верёвках. На некоторых простынях оставались пятна крови и чего-то другого, того что не вывести ни одним отбеливателем. Выкидывать простыни, конечно же, никто не собирался. Поговаривают, левый фланг войска Элдии разбит в пух и прах, и вот-вот в крупнейший, и в то же время ближайший к фронту госпиталь ринется лавина раненых. Анни, скорее всего, должна радоваться, что её родила добивается таких уверенных побед — но правда в том, что ей плевать. Порой она задумывалась: что будет, если Марлия проиграет…может ли это обернуться для неё чем-то хорошим? Но ответ на этот вопрос находился быстро: её отцу придётся нелегко, если кончено, он вообще ещё был жив. Никто не знает, что Марлия сделает со своими ручными элдийцами, стоит закончиться этой войне. — К чему я приложила руку? — устало переспрашивает Анни, держа в руках корзину с мокрым бельём. Она не выспалась. Ханна утихла только глубоко после полуночи, и то громко всхлипывала до самого утра. — К происшествию… Что ж… похоже, Микаса Аккерман подбирает слова куда лучше, чем Бертольд и Райнер вместе взятые. Возможно, жизнь Анни была бы в большей сохранности, будь у неё такая напарница. — Нет, я тут ни при чём… — Не верю. — Мне всё равно, веришь ты или нет, — пожимает она плечами. Она же не врёт: это всё дело рук Райнера и Бертольда. Если беглая принцесса хочет кого-то подопытывать пусть делает это в отношении этих двоих. К тому же принцесса точно догадывалась, что они трое были связаны — явилась же тогда на кухню, когда её проморгал Бертольд. Вспоминая ту ситуацию, Анни даже, прикрывает глаза и глубоко вдыхает носом воздух. Ей и так не повезло в жизни родиться проклятой, но за что ей ещё и эти два придурка? Почему не Порко и Марсель? — Поняла…это были твои друзья. — Друзья…ага, — вкладывая она в голос максимальную степень возможной для себя иронии. Друзья ли они ей? Она никогда об этом особенно не думала. Да, они были связаны. Прочно. Даже очень. И всё же…друзья? Анни поглядывает на Райнера, что бежит по полю за футбольным мячом. Он кажется ей слегка потерянным и слишком уж нерасторопным. Её выдуманный братец, всё ещё не отошёл от того, что сделал. Затем она находит на поляне Бертольда. Великан стоит на воротах, растопырив свои долговязые руки…к её удивлению, он немедленно замечает на себе её взгляд…его руки опускаются, словно плети, и он пристально смотрит на неё в ответ, кажется, даже не мигая…смотрит…смотрит…смотрит…бах…мяч пролетает мимо его опущенных ладоней, забивая в охраняемые им ворота гол. «Я не виновата…» — проносится растерянная мысль в её голове. Она поспешно отворачивается, только, чтобы упереться взглядом в лейтенанта, стоявшего на краешке поле со сложенными за спину руками. Юноша слегка перекатывается с пятки на носок, о чём-то беседуя со своим лучшим другом. — Если ты убьёшь лейтенанта, я тебя сдам… — угрожающе произносит Микаса Аккерман; в голосе её слышится несвойственная ей опасность. В тот же момент ветер надувает простыню, закрывая всё перед их взорами белой тканью. — А…что? — Он хороший человек…не трогай его. Заслышав такую странность, Анни бы могло прийти в голову, что беглая принцесса имеет виды на лейтенанта, но тут она хотя бы прекрасно знает, что это не так. — А что насчёт Йегера, его можно? От взгляда чёрных глаз сестры милосердия Анни пробирает замогильным холодом. Веки Микасы приспущены, взгляд стал тяжёлым и не иначе как убийственным. — Я не знаю, зачем ты придумала всё это с лейтенантом Арлертом…но тронешь его — и тебе конец. По-хорошему тебе бы стоило от него отвязаться… — Это снова шантаж? Ты же понимаешь, я могу и тебя прирезать... — проговаривает Анни, ощущая, как мокрые простыни, волнуясь на ветру, касаются одной из её ладоней; она отдёргивает ту и складывает руки на своей груди. Но, похоже, высказанная угроза Микасу Аккерман ни капли не волнует. Она лишь отворачивается, перед этим, взяв из рук Анни новую простыню. — Сколько ещё трупов ты за собой собираешься оставить? — Сколько понадобится… — огрызается Анни. Кто угодно другой огрызнулся бы в ответ, но беглая принцесса молчит и больше ей не отвечает. Это ей в Микасе импонировало: немногословность. И всё-таки кое-что сказанное девушкой, заставляет её саму зацепиться за возможность поговорить. — Что, по-твоему, я «придумала»? — А, о чём ты, убийца? — Ты сказала, что я что-то «придумала»…с лейтенантом. — Я сказала, что не знаю, что ты придумала. — Звучит так, будто ты что-то об этом да думаешь. — Думаю, что ты делаешь с ним тоже, что сделала с генеральским сыном. — Это не так… Абсолютно точно не так. Тогда всё было спланировано — перед ней была чёткая цель: заставить сына генерала влюбиться в неё. И это было её целью именно потому, что он собирался жениться, а не потому, что она сама предпочла такой омерзительный путь добраться до него. Тогда всё, что между ними случилось, имело запланированный ей же характер. Сейчас…сейчас…она ничего не планировала. Так что Микаса Аккерман крупно ошибается. Анни раздумывает об этом так рьяно и так возмущённо, что в какой-то момент одёргивает саму себя. А чем, собственно, она недовольна? Почему её вообще возмущает, что Микаса Аккерман не верит в реальность происходящего…ведь так было бы намного…намного лучше. Не попади Анни в собственную ловушку было бы куда лучше. Будь это всё её план, такой же, как с сыном генерала, проблем бы не было. — Хочешь сказать, лейтенант тебе не безразличен? — закрепляет Микаса свежую простыню на верёвке, — Может быть...ты и не такая бессердечная, как я думала. Нет… Микаса Аккерман — ты права. Сердце Анни должно быть спрятано глубоко…заключено под замок, оно должно оставаться холодным. — Неважно… — откровенно говоря, она уже сожалеет о своём вопросе. Лучше было, когда Микаса не планировала продолжать беседы. — Только вот ты же знаешь, что это невозможно? — спрашивает её беглая принцесса. — Что именно? — Что-либо, между вами. Невозможно. Вы из разных миров. Микаса Аккерман обтирает руки о передник и затем бросает на неё взгляд…нет, не на неё, ей за спину. Следуя за её внимательным взором, Анни инстинктивно оборачивается и снова упирается глазами в двух молодых лейтенантов. Она прекрасно знает, что в её жизни возможно, а что — нет.