On the right place

       Из ванной Каз вышел с припавшими ко лбу влажными кончиками волос. Это живо напомнило о холодных водах, по которым он плыл восемь лет назад, которые появлялись из пустоты при прикосновении к человеку и во снах, когда ему доводилось тонуть в тёмных глубинах, куда его тянули позеленевшие руки покойного брата.        В ушах зазвенело — то разбилась на снопы моросящих брызг о торчавшую со дна скалу пестрящая пеной могучая волна, хлеставшая по бледному детскому лицу.        Каз осторожно шагнул за порог коридора, точно там его поджидала страшным подкроватным чудищем растекающаяся по полу вода. Он резво, как невзначай, вспомнил: им с Инеж осталось пробыть в Шухане ещё восемь дней, прежде чем они сядут на пароход и сутками позднее в многотысячный раз разойдутся каждый своей тропой, чтобы встретиться спустя месяцы. Каз не признается в том вслух, но он словил себя на понимании, что готов был перетерпеть любую жару, если бы у них появилась возможность продлить пребывание в империи ещё на пару недель.        «Или на остаток лета» — заключил он, по привычке требуя от жизни больше, чем та давала.        В зале его встретил неплохой вид: Инеж вальяжно уместилась на диване, пока рядом с ней лежал бесшумно сопевший Брутус, и помещение, как в старой доброй сказке, окутало ворвавшимися в Шухан колоритами раннего утра. Мир казался позолоченным. Солнечный свет струился в окно, согревая пространство, а в столпах лучей ленно кружили микроскопичные пылинки.        Наверное, в этой молчаливой невинности они впервые не выглядели как нечто, что вырезала на этом мире череда трагических событий.        — Хочешь выйти? — предложил подходящий к дивану Каз.        Инеж недолго думала над ответом:        — Давай ещё немного посидим, — попросила она, когда он занял место недалеко от неё. — Всё равно сейчас слишком рано. Ближе к десяти, возможно, и выйдем.        Каз уступчиво кивнул.        — Осталось ещё восемь дней, — как вдруг напомнила Инеж.        Он не встрепенулся от этого упоминания, не выдал, как накрыло его мрачной тенью, и оповестил то, что услышал и принимал сказанное ею, согласным мычанием.        Ещё восемь дней.        Он не прислушался к тому, с коей интонацией Инеж то произнесла, и задумался: говорила ли она то рассеянно, как ненароком, выдавая как обыкновенный факт сродни тому, что по ночам над куполами церквей и домов высилась луна, или ей, как и ему, претила мысль, что через восемь дней всё подойдёт к концу и им придётся месяцами жить на разделённом морем расстоянии?        Через восемь дней он снова погрязнет в рутине из награбленных пожитков, растоптанного в мясной фарш месива из своих заклятых врагов и ревизии расчётов.        «Разве это не то, что я хотел?» — воскликнул Каз про себя, злясь неведомо на кого, будто виновата каждая порождающаяся рядом с ним жизнь, но не он.        Это, несомненно, то, чего он желал, чем грезил, но когда Каз хотел этого, выстраивал себе путь в облике абстрактной прямой, выпрыгивающей из туманной невесомости, он либо не хотел Инеж, либо лишь навязывал себе искажённые ложью интрузивные мысли, что она ему не нужна и что он будет терпеливо выжидать тот день, когда придётся беспокоиться о поиске нового паука.        — Но-о-о… — с умело скрытой хитринкой протянула Инеж, опрометью посмотрев на валявшуюся рядом книгу, ею же превращённую в его медицинский журнал, — раз перед тем, как мы разойдёмся то в Керчию, то в Равку, у нас ещё столько времени в запасе, то давай не будем терять его зря. Иди сюда.        Спонтанно для себя Каз растерялся.        — Куда именно «сюда»? Я и так сижу почти впритык к тебе, — не выдавая ни единой эмоции спросил он.        Инеж вытянула руку.        — Сюда, — маняще позвала она его. — Помнишь, я ночью говорила, что если бы не наши с тобой страхи, ты бы смог полежать у меня на коленях? Я подумала и решила, что это всё же можно сделать и сейчас.        На предлагаемую идею Каз издал не язвительный смешок.        — Боюсь, с нашей ростовой категорией ты встанешь с дивана с полностью онемевшими конечностями, — шутливо уведомил он её, в ответ на что получил преисполненный подложной укоризны взгляд.        — Кто там капитана на пароходе предупредил, что остался со сломанной ногой на всю жизнь, потому что пошутил про мой маленький рост? — беззаботно прокомментировала Инеж его колкость.        Переборов пленившие упомянутую больную ногу спазмы, Каз неповоротливо («так не грациозно» — описал он то в уме) поплёлся к ней, к её протянутым специально для него рукам. Он воспротивился рвению прикоснуться к ним щекой или лбом, пусть и невесомо, ибо знал ведь: он не отреагирует на то так, как подобало реагировать на столь повседневные жесты другим людям. И потому, дойдя, Каз нерасторопно улёгся головой Инеж на скрещённые колени, одну руку просунув ей под ноги и аккурат обняв их, а другую оставив виснуть на краю дивана.        Он сделал то несмело, припоминая, что в последний раз подобное совершал в семь лет с матерью, и неожиданно — хотя для кого? Для себя? Для неё, которая могла о том лишь догадываться? — Казу захотелось свернуться калачиком. Он устроился удобнее, прижавшись макушкой к её животу, и дал себе ощутить то, что лишилось от реликтового чувства расслабленности.        — Удобно, — вполголоса сказал поёжившийся Каз.        Он бы подколол не лукавя, что отныне будет спать так, обняв её ноги, но вовремя совладал с собой. Отдёрнул: не время для бессмысленных реплик, которым впору перечеркнуть то безмолвное утешение, что затаилось в пёструю рань.        Во мгновение ока Каз затаил дыхание, как в путах нагрянувшей громом асфиксии, и непредвиденное касание ко лбу, — лёгкий взмах пальцев, дабы убрать павшие ему на глаза мелкие волосинки — сбило его с толку. Раздавшееся над ухом умиротворяющее «тш-ш-ш» пробралось сквозь чертоги к избитому подсознанию, а её пальцы медленнее ожидаемого, словно Инеж намеревалась перед этим удостовериться, что он не стоял одной ногой над пропастью панического приступа, зарылись в его волосы.        — Всё хорошо, — как можно убедительнее шепнула она. — Дыши, Каз.        Он проделывал это немалое количество раз, но именно сейчас большая часть выученной техники дыхательной релаксации — вроде дыхания в пропорциях или по «шести счёту» — вылетела из головы.        Каз прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться на работе лёгких, на том, как заполнял мешковидные органы воздух и как он вылетал оттуда порывом слабого ветра. Напряжение покидало его, сменялось на что-то иное, отдалённо походившее на то, что почувствовал бы любой другой человек на его месте.        А что другой человек должен был почувствовать?        «То, что он кому-то нужен».        Ему бы напомнить Инеж, что она не спросила, могла ли дотронуться до него, но эта мысль улетучилась так же стремительно, как и протеснилась в веренице его дум: как-то раз она сказала, что надо бы попробовать им перейти к более смелой практике и исключить предупреждения о начале терапии. Парировала она тем, что за пределами их общего маленького мира немало людей, обожавших нарушать личные границы, и что те не будут спрашивать разрешения, если захотят тронуть его.        — Расскажи что-то, — обратилась Инеж к нему, действуя стандартными для них методами для отвлечения от возможной разверзающейся паники.        Каз шумливо сглотнул, пока она перебирала его волосы.        — Лучше ты, — передал он ей эту эстафету, проведя пятерней по обивке дивана и скользнув на её бедро, чтобы вывести на нём пару незамысловатых невидимых узоров. — Что угодно. Как… как тебе спится на одной кровати с кем-то? Тебе не становится страшно?        — О, — только и выдала Инеж, и Каза пронзил укол вины от мысли, что он вполне мог навлечь на неё неприятные воспоминания своим неосторожным вопросом. — Иногда бывает не по себе от скрипа постели или ощущения тяжести рядом, но мне кажется, что я перебарываю это с каждой ночью. Может быть, однажды я очнусь и пойму, что мне нечего бояться.        По-сулийски гибкие и изящные пальцы, ласково пропуская между собой смолистые пряди, вдруг схватились за корни его волос и мягко оттянули их, побудив Каза глухо охнуть и затрястись.        — Это нормально, — буднично продолжила Инеж, отвлекая его от дурных ощущений, — бояться чего-то. Папа говорит, что только глупый человек будет уверять, будто он бесстрашен, но только самому сильному духом хватит решимости преодолеть свой страх. Он знает, что мне всё ещё не по себе, когда приходится оставаться наедине с кузенами и другими мальчишками из каравана, но всё равно просит меня не брать с собой ножи, когда я провожу с ними время.        Инеж вырвала из немоты смешок.        Он вышел неискренним и ломаным, с теснившейся в тёмном углу скорбью.        — Мама единственная, кто знает об этом, — от услышанного Каз напрягся и попытался заглушить эхо наваждения, осознавая, что она поведает то, о чём никогда не смела рассказывать, — но иногда я вижу сны… оттуда.        Казу повезло обладать даром редкого острого ума и за считанные мгновения понять, что именно подразумевалось под таинственным «оттуда».        — Они снятся обрывками, но всегда кажутся пугающими и мрачными. Безликие тени, недобрые глаза. И в какой-то момент я просыпаюсь, уверяя себя, что я уже не там, что сейчас я спасаю других, чтобы никто больше не оказался на моём месте. Мне всегда нужно время, чтобы успокоиться, чтобы прийти в себя, но бывает, что не успеваю я это сделать, как сны возвращаются снова.        Вслушиваясь в её голос, улавливая любую смену интонации, он сильнее прижался щекой к её колену. Кто бы что ни утверждал, впадая в долгий философский дискурс, но это априори не сопоставимо с понятиями нормы: ни с современными, ни с древними.        Каз словил себя на том, что понимал страхи Инеж едва ли не так же явственно и живо, как свои. Кому, как не ему, при всей его скупости на сострадание, понять, каково пробуждаться из ночи в ночь в холодном поту, превратившись из борца в узника своих кошмаров? Кому, как не ему — человеку, которого из раза в раз Джорди, вопреки беспомощному барахтанью и громким просьбам, с лихвой затягивал в саму глотку ледяного моря, чтобы его кости залегли на песчаных доньях вместе с остальными трупами из Баржи Жнеца?        Каким-то отдаленным и уже бодрствующим уголком сознания тот Каз, которого обхватывали изуродованные чумой руки, тоже понимал, что это всё сон и он вот-вот очнётся, что больно ему не будет, лёгкие не обожжёт от заполонившей их воды, а перед глазами не встанет мрак непроглядной синевы.        — Как ты борешься с этим? — мрачно спросил Каз, приобняв её ноги.        Снова неординарное неистовство, аргументированное потугой защитить.        Оно знакомо Казу. Он сталкивался с ним, когда Инеж украли на Вельгелюке, а ему сутками не приходили вести о том, не подвергали ли её пыткам. Сталкивался, когда перекошенный спесью и боевым азартом Пекка Роллинс застал его врасплох и раскрыл карты о том, что отправил по душу его паука искусного киллера.        Сталкивался, когда только узнал про Янссена и принялся выстраивать схему грядущей вендетты.        Всё то же желание защитить — крайне нелепое обозначение из обширного человеческого вокабуляра для настолько всемогущего чувства, которое овладевало им с такой пугающей частотой.        — Я не знаю, как с этим бороться, — после нескольких молчаливых минут проронила Инеж, проведя пальцами в миллиметре от его ушной раковины. — Может, если я наберусь смелости и убью одного из клиентов Зверинца, то смогу решить эту проблему.        Каз разомкнул губы, чтобы ответить, но ответа этого так и не последовало.        Вместо него — тихое сопение позади, после чего очнувшийся Брутус, будто обидевшись, что его обделяли вниманием, прыгнул на голову Каза.        — Ах ты ж… — угрожающе зашипел он, стоило щенку шаловливо укусить его за ухо и с деланно грозным рыком потянуть на себя. — Вот погоди, доберусь до тебя…        Нависшая над ними Инеж засмеялась, точно не она минутой ранее обсуждала самую что ни на есть на свете животрепещущую тему.        Каз вскочил с её колен и уже потянулся, чтобы взять Брутуса за шкирку, но последний, мигом утеряв всю напыщенную браваду, протяжно заскулил и поспешил спрятаться за спину Инеж.        — Всё… Всё! — сквозь смех прервала она любые попытки продолжить сие подобие на драку, заслонив собой нахального маламута. — Мальчики, заключаем мирный договор, иначе я заставлю вас помириться. Ты же не хочешь, чтобы в твоей выдуманной истории о том, как я тебе сломала ногу, появилась доля правды?        Каз раздражённо закатил глаза.        — Смотрю, тебе так сильно понравилась эта часть моей гневной тирады, что ты о ней только и говоришь, но ломать единственную здоровую ногу живому существу… Инеж, что же скажут твои святые на такой проступок?        — А-а-а, вот так вот? — протянула она с театральным порицанием. — Бедный Грязные Руки, которого боится чуть ли не вся Бочка, прикрывается чужой верой, чтобы маленькая сулийка не смогла оставить от его ноги кровавое месиво? Какую страшную тайну, оказывается, я открыла о нём!        Слушая её, Каз думал, как, оказывается, любила шутить судьба, потому что год назад он бы ни за что не смог вообразить себе, что когда-нибудь они смогут так непринуждённо вести шуточные беседы.        И всё-таки зря Инеж предложила ему полежать на её коленях: вряд ли он теперь оставит их в покое.

Инеж.

       Ближе к полудню Инеж дошла до аспекта, что пора бы им вернуться к привычной домашней еде, поэтому, несмотря на высоко возвысившееся над Амрат Еном солнце, она вытащила Каза из дома и, вручив ему в руки поводок с Брутусом, повела к ближайшему рынку (вообще, она бы и сама с радостью держала поводок, но в первый и в то же время последний раз, как Инеж попыталась выгулять их собаку, тот погнался за — к несчастью — попавшейся им по пути белкой и часами тащил хозяйку по всему парку со скоростью света. Каз ещё долго пускал язвительные реплики, что это скорее Брутус её выгулял, чем наоборот). Каз же, обуваясь, — и пытаясь не наступить на мельтешившего вокруг да около щенка — проворчал, что он не для того столько денег взял и разменял, чтобы она тратила время и силы на сулийскую куриную печень, но стенания его ничего толком не поменяли.        Рынок в этот раз оказался людным. Вокруг да около сновали шуханцы в поисках своих традиционных костюмов — из всех услышанных Инеж запомнила только маошань и ботфоры — и пищевого ассортимента.        — Нам нужна лавка со специями, — заявила Инеж, пока Каз раздражённо смотрел вслед едва не врезавшемуся в него парню. — Ты в порядке?        Он стиснул челюсть в не озвученном напряжении.        — Лучше не бывает, — буркнул Каз.        — Каз, — хмуро взглянув на него, окликнула Инеж. — Я могу сама скупиться, правда. Если ты испытываешь трудности…        — Я в полном порядке, — апатично отрезал он. — Меня всего лишь раздражают эти неуклюжие людишки. Кажется, это было моим пожизненным состоянием ещё с того момента, как мы познакомились, поэтому не делай из этого проблему.        Инеж отвернулась от него, сделав вид, что отнеслась к услышанному с пониманием.        Отвечать с неумело сдержанной грубостью, так или иначе, тоже входило в ряд вредных привычек Каза, даже если пару минут назад он был так несвойственно добр к ней, поэтому она старалась не акцентировать на том особого внимания.        Взгляд в сторону. Ещё куда-то.        Людей такое количество, что яблоку негде упасть, и Инеж лишь догадывалась, до какой степени сильнодействующие у Каза транквилизаторы, что он до сих пор не потерял сознание в этой ватаге.        Наконец-то в поле зрения замелькали громоздкие мешки со специями, и чем ближе Инеж подходила к ларьку, тем пуще ударял в ноздри запах чамана вперемешку с душистой корицей. Шаг, второй, и скоро они очутились прямо у мешков, а она за долю секунды опознала в продавщице немолодую сулийку.        — Доброе утро, — бросила та на шуханском, только повернувшись к ним и ещё не узнав в покупательнице свою соотечественницу.        — Ох, отлично, — безразлично выдал наклонившийся к ней Каз. — Как раз сможешь на сулийском объяснить, что тебе надо.        Внезапно торговка специями нахмурила густые брови, и жгучая прозелень её ярких глаз в тот час же блеснула недобрым огоньком.        — Я прекрасно понимаю и твой язык, шеврати, — проворчала сулийка на керчийском, прежде чем обратиться к Инеж уже на родном языке: — Прошу.        — Да, одну минуту, — поспешно пробормотала она, стремглав повернувшись к Казу. — Можешь найти овощную лавку и купить чеснок, лук, помидоры?        Потерев переносицу, он что-то устало промычал.        — Инеж, ты не обязана столько тратиться. Мы могли бы…        — Ладно, — неохотно перебила его Инеж, вновь обратившаяся к торговке. — Три маленьких мешка, пожалуйста: куркума, кориандр и гарам масала.        Потянувшись за мешками, взрослая сулийка усмехнулась под нос.        — Как зовут-то? — миролюбиво поинтересовалась она.        — Инеж.        — Я Визури, — представилась та, умело завязав кульку кориандра. — Сколько лет живу в Амрат Ене, а земляка своего тут вижу в первый раз.        Инеж накрыло тугим шлейфом сочувствия. Сулийцы всегда значились закрытым, но верным друг другу народом, и потому она сама, живя месяцы среди Отбросов, изнывала от тоски, будучи далеко не то, что от родных, а просто от себе подобных.        За долгие годы в одиночестве с собой она бы осунулась.        — Может, вы просто не понимали, что перед вами сулиец? — попыталась разрядить обстановку Инеж, но Визури на то невесело улыбнулась.        — Я этнолог, — изрекла её собеседница. — Я могу понять, кто стоит передо мной, беря во внимание одежду человека, форму лица, цвет волос, глаз, кожи. Так же прекрасно, как я понимаю, когда передо мной сулиец, я понимаю ещё и то, что если передо мной голубоглазый блондин, то он из Фьерды, если желтоглазый брюнет, то это шуханец, что из Равки люди с едва ли не белой кожей, немного темнее, чем у фьерданцев, а керчийцы либо рыжие, либо блондины, либо русые.        Инеж замялась от того, как описала керчийцев Визури, потому что Каз не походил ни на блондина, ни на русого, ни тем более на рыжего.        — Прошу прощения, но мой… амм… друг, — последнее слово она вставила в предложение второпях, предположив, что «компаньон» будет звучать чересчур вычурно, — которого вы только что увидели, керчиец, и он был немного не блондином.        Визури пожала плечами, нисколько тому не удивившись.        — Значит, он керчиец где-то на сорок процентов, а остальные шестьдесят — помесь из остальных национальностей. Вопрос в том, знает ли он сам?        — Я не знаю. Каз, ты…        Но, повернув голову, Инеж не увидела за собой ни Каза, ни Брутуса, и её мигом охватила тревога. Может, он затерялся в толпе, и в этот момент, не сумев противостоять паническим позывам, валялся на земле в приступе?        Нет, вряд ли.        Она бы услышала.        Люди бы окружили его, дабы понять, что случилось с беспомощно барахтающимся несчастным, подняли бы гвалт такой, что на него сбегутся все до единого.        — Он куда-то отошёл, — сказала ей Визури скучающим тоном. — Кажется, наша милая сулийская беседа показалась ему слишком унылой.        Инеж хмыкнула.        — Ушёл в самый неподходящий момент, — на удивление, без раздражения заключила она.        — Ну, это типичные мужчины: приходят в нашу жизнь и уходят оттуда, когда захотят, как к себе домой, — фыркнула торговка, протягивая ей кульки со специями, — а есть хочется всегда, поэтому выбор очевиден, верно?        Отвечать на этот вопрос Инеж не спешила.        — Сколько с меня? — вместо этого спросила она.        — Сорок пять ингби. Пятнадцать за каждую специю.        — Да, хоро… — как будто без участия разума прошептала Инеж, потянувшись за спрятанными в кармане алыми купюрами, но её прервал усиливающийся стук деревянной клюки о землю.        Секунда. Две.        И внезапно очутившийся рядом с ней Каз положил те самые заветные купюры перед Визури.        — Пятьдесят ингби, мадам, — ровным тоном прокомментировал он. — Извиняюсь, не смог понять на сулийском, какая цена, но если я дал больше нужного, можете оставить себе на чаевые.        — О, пять ингби в качестве чаевых. Какая невиданная щедрость, — саркастично бросила пародирующая его скрежетавший голос Визури, но деньги, как бы то ни было, она приняла.        Инеж же подняла глаза на Каза, и тот, по всей видимости, ощутив на себе её взгляд, опустил свои на неё.        — Я купил овощи, — сознался он, для полной наглядности продемонстрировав мешковатую сумку со всеми нужными ей припасами. — Печень тоже, поэтому можно к мясной лавке уже не идти.        — Это хорошо. Спасибо, — улыбчиво ответила Инеж.        И только она потянулась за специями, как столкнулась с довольной улыбкой Визури.        Помимо того хризолитовые радужки торговки заискрились неким ребяческим озорством, что сулило мало хорошего, и Инеж еле заметно напряглась.        — Ты ему нравишься, — ни с того ни с сего выдала старшая и, слава всем святым и ослам, на которых они кочевали, сказано то было на сулийском.        Инеж заломила уголок рта в улыбке.        — Знаю, — без тени сомнений созналась она. — Он мне тоже.        — О чём вы там шепчетесь? — деловито проворчал ничего не понимавший Каз.