Шоколад

Покопавшись в шкафу, детектив вытащил на свет две толстые плетёные верёвки. Фантазия Ягами мгновенно дорисовала в руках у его Немезиды змею… Они, казалось, даже шевельнулись, как живые. L подошёл к нему, дотронувшись до левого запястья. — Лайт-кун, пожалуйста, заведи руки за спинку стула, так мне будет легче связать тебя. Он говорил спокойно, будто о чём-то будничном, но сердце внутри ускорило привычный ритм. Он волновался. И Лайт, скорее всего, тоже волновался, заключил L. Они часто были близки, но так — ещё ни разу, и L, к сожалению, знал, почему это будоражит его — связать Лайта лично. На поверхность показывались те предпочтения, о которых L старался не думать. Тело испытывало необычайный жар, когда глаза смотрели на лопатки Лайта под чёрной рубашкой, на его сведённые запястья. Спина подозреваемого была напряжена, но он продолжал следовать правилам игры, которые они установили вместе. Кира продолжал бросать вызов L. Ягами, секунду помедлив, выпрямился — и осторожно свёл кисти за спиной. Играть так играть. Всё это время он пытался заглушить неумолкаемый крик в голове: «Замолчи, замолчи!!», но вопросы продолжали сыпаться: «Что я делаю? Что я вообще такое делаю?!» L тем временем уверенно — и быстро — перекинул несколько петель ему поперёк груди — почти Лайта не касаясь, но тому всё равно почему-то очень хочется отвести глаза в сторону… «Зачем ты это творишь, L?» — Я волнуюсь, Лайт-кун, я ещё не делал этого с живым человеком, — отзывается тот, осторожно заводя плечо Ягами назад. — Надеюсь, тебе не сильно давит? — голос всё-таки выдаёт его — он действительно волнуется. Надо же… В каком-то смысле Лайту даже приятно, что это из-за него L беспокоится — пусть и в такой ситуации. Подозревает и боится — и при этом беспокоится. Это касание не неприятное — даже какое-то утверждающее, оно будто обещает, что если Лайт просто отдаст L вожжи и позволит ему действовать, как тому хочется, — то с ним всё будет в порядке. Он никогда не пробовал, но ему даже интересно. Лайт вспоминает приятное ему волнение в голосе детектива и расслабляет руку, ощущая, как чужие пальцы проходятся по его спокойным мышцам, каждой твёрдой подушечкой вызывая озноб, ещё больше сжимая предплечья и — чуть-чуть, чтобы не сделать неприятно — сводя лопатки. За спиной — он чувствовал — верёвка быстро, почти жадно, точно как живое, нездорово влюблённое существо, обхватывает несколько раз запястья, проскальзывает между ними, протягивается по спине, по-змеиному шурша по рубашке, ещё раз обнимает живот и успокаивается, зафиксированная где-то на стуле. Лайт сцепил зубы. L снял с него наручник — на несколько часов, чтобы тут же, точно желая поглумиться, накинуть новые путы — куда похлеще цепочки. Детектив тем временем нагнулся к самым его ногам, опустившись на колено, — как склоняется поверженный враг к ногам бога — и обвязал петли второй верёвки вокруг его лодыжек, обхватив ими же затем ножки мебели, не туго — но зарождая связь между древесиной и живой плотью. Лайт попробовал дёрнуть ногой, тестируя, — L осторожно придержал её. — И ноги тоже? — Да, мне так больше нравится. Ягами хмыкнул и, стараясь отвлечь себя от происходящего, стал вспоминать слова победителя сегодняшней игры. Он сказал — «никому и никогда». Значит, Лайт у него — первый?.. И дело, похоже, действительно в нём. Ему стоит гордиться? Он почти хмыкнул. Отличная шутка. «Может, сказать ему?..» Но шутки не хватало, чтобы чувствовать себя комфортнее, насколько это возможно — Кира всей душой ненавидел оказываться в проигрышном положении. — Где ты научился вязать узлы? — вместо этого интересуется он, чтобы хоть немного разрядить обстановку. — В свое время это входило в круг моих интересов… — отвечает L. — Пожалуйста, попробуй пошевелить кистями, не давит? Это не должно быть больно. Если ты не будешь дёргаться. Лайт, игнорируя уточнение, попробовал наклониться — на пробу. Пока он послушно сидел не шевелясь, казалось, что под путами есть какое-то условно-договоренное, безболезненное пространство свободы, где он почти не замечал верёвки — а она не замечала его. Но стоило ему сделать движение — и толстый жгут тут же хватал поперёк рубашки, прерывая тягу к борьбе. Ягами не зря получил первое место на предварительном экзамене, и сейчас он начинал понимать, почему L захотелось сделать это с ним. L не мог смириться, если кто-то ему не подчинялся, и потому его наверняка злило поведение Лайта — особенно Лайта! — который смел сопротивляться. Который всегда ускользал, выходил сухим из воды — и даже из камеры. И сейчас он хотел вернуть это себе сполна, наблюдая как тот будет пытаться бороться, как всегда, — но не сможет. Забрать у Лайта обратно его право на свободу, заставить его наконец слушаться. Кира едва удержался, чтоб снова не хмыкнуть. «Так просто понять, L, чего ты хочешь. Может, ты тоже что-то почувствовал, и потому решил напоследок отыграться? Хоть в чём-то. Я тебя раскусил. Ну хорошо, поиграй. Пока можешь». Вот только интуиция никак не умолкала. Кира осторожно выпрямился, стараясь пока с путами «не спорить», будто пытаясь их прочувствовать, найти «дыру» в хватке. Пока мастерски завязанная верёвка не показала слабины, моментально отзываясь на любые попытки освободиться. Он подождал. L, вероятно, тоже требуется время, чтобы «полюбоваться» делом рук своих. Пускай. Это будет его прощальный подарок. Лайт выдохнул, откинулся на спинку. Прикрыл глаза, замечая, как свет пляшет под опущенными веками. — Не больно, — ответил он. — Не больно… — задумчиво повторил L, даже растерянно. L колебался, сердце громко стучало. Сейчас он мог сделать с Лайтом всё, что бы ни захотел. Он уже сковывал подозреваемого-Киру — вернее, не он, только по его указу. И это была отдалённая игра, где L выступал наблюдателем. Но в этот раз он сделал всё сам — прикасался к коже, держал руки, обматывал верёвкой, проверял, чтобы Лайту не сдавливало сосуды. Иначе он сделал бы слишком больно подозреваемому. Это могло бы сойти за заботу, и L знал, что его действия заботой и являются. Неочевидной, но он предполагал, что Лайт должен такое замечать. По крайней мере, надеялся, что замечает. И тогда, и сейчас. Когда пришлось следовать плану Киры и запереть его в камере, скованным, L нажал на кнопку, подвинулся к микрофону и поинтересовался, всё ли с Лайтом в порядке. Тогда он действовал уже вне своего плана — сохранять жёсткость и хладнокровие, но что-то его толкнуло уточнить о самочувствии подозреваемого. И это не было страхом детектива перегнуть палку с подозреваемым. Это было страхом L перегнуть палку с Лайтом. Их деловые, вражеские отношения давно приобрели межличностный оттенок — L признал это так же давно. Вопрос только в том, кто больше проигрывает в этой их игре чувств. L всегда казалось, что он. Но это не значило, что поймать Киру невозможно. L стоял за спиной Лайта и оценивал то, что сделал; в его чёрных глазах горел больной огонёк, взгляд блуждал по связанным запястьям, переходил на спину и касался затылка. Он точно заметил, как кожа возможно-Киры покрылась мурашками от этого его взгляда. И от этого губы детектива расползались в еле заметной для себя самого улыбке. 98%, что ему нравилось то, что он видит. L привык к тому, что ему нравятся вещи, отличающиеся от вкусов остальных. Поэтому совершенно неудивительно, что ему нравится связанный Лайт и то, что он это сделал единолично с ним. Он закончил, пальцы застыли у Ягами на запястьях, чувствуя ответный ускоренный пульс. Сейчас они находились одни на целом острове. Как он и задумал. Лайт проиграл в покере. Это тоже было задумано: карты меченые — не все, но этого хватило, чтобы ход игры шёл согласно плану. И всё же в этом плане был риск. Риск и необходимость боли. L застыл, размышляя о необходимости причинения боли Лайту — и вдруг стал громко и неуклюже распечатывать большую коробку, которая стояла на столе перед подозреваемым, связанным. — Скажи, как ты убиваешь, Кира, — L резко повернулся и наставил маленькую — меньше ладони — плитку шоколада на Лайта, как пистолет. Глаза у него сверкали от предвкушения признания, а ухмылка гадко расползалась по лицу. Как будто он его уже поймал. И всё решено.