Только степи и снег. Торжество белизны совершенной. И безвестного путника вдруг оборвавшийся след.
Как отважился он фамильярничать с бездной вселенной? В чем разгадка строки, ненадолго записанной в снег?
Иероглиф судьбы, наделенный значением крика, — человеческий след, уводящий сознанье во тьму…
И сияет пространство, как будто открытая книга, чья высокая мудрость Вовеки невнятна уму.
© Белла Ахмадулина
Всю следующую неделю была пурга. Иногда датчики тимуровских фиксировали скорость ветра около сорока метров, поэтому Валя ночевал вместе с ними в исследовательском корпусе. Когда он вернулся в ЦУБик, ветер стал тише. Но под ночь настигшее желание перепечатать заметки из журнала свело Валентина с иной северной напастью. Рабочий стол установлен сразу напротив окна. Поэтому, когда зажглась настольная лампа, на Валю так близко и внимательно через окно посмотрели двумя чёрными глазими с большой пуговицей чёрного носа в центре широкой белой морды. Одна мысль, что от полярного мишки Валю отделяло стекло, пусть многослойное, способное вынести на себе испытания резкими перепадами температур, привела в ужас. На затылке волосы дыбом встали, по телу разбежались стаи мурашек. Осторожно потянувшись к настольной лампе, он выключил свет. Мишка недовольно поревел, потеряв человека из виду, потёрся о круглые стены боками и ушёл кошмарить кого-то другого. Валя остался с нежеланием спать ближайшие несколько суток. Конечно, больше незваных гостей Валю угнетало одиночество. Очевидно, его сосед не собирался возвращаться из исследовательского корпуса. А Валя уже скучал по ночам в компании весёлых дедушек, с каждым днём теплеющих к нему — чужаку. В их компании он впервые за проведённое на станции время выспался. Прежде измученный бессонницей, чудом засыпавший к утру. Как сейчас. В детстве, когда мама уходила на смену в больницу (она работала фельдшером в районном центре), а папа ещё не успевал вернуться со своего завода, где занимал должность инженера первой категории, Валя вынужден был придумать действенный способ, чтобы засыпать в одиночестве. В то время у них гостил папин брат, имеющий опыт работы на южном заполярье. Его истории и стали основой сюжета воображения, помогающей Вале бороться с бессонницей. Он открывал окно, садился в центре кровати, откладывал одеяло с подушкой и обнимал любимого плюшевого белого медвежонка, представляя, что они с ним сидят на большой плавучей льдине на далёком южном полюсе. Он шептал в плюшевое ухо, что они здесь не одни, что добрые полярники обязательно их спасут, что им надо только подождать, и всё закончится. На деле — успокаивал сам себя. Когда на сквозняке из открытого окна Валя замерзал до скрежета зубов, окно приходилось закрыть и перейти ко продолжению истории. На холодной подушке, под холодным одеялом, в обнимку с плюшевым мишкой, Валя представлял, что полярники всё-таки нашли его, укутали в тёплые спальные мешки, укрыли оленьми шубами и везли на свою станцию, обещая, что Валя больше никогда не останется один. Сон приходил внезапно и был безмятежным и спокойным, длящимся до утра. Возвращаясь к делам нынешнего дня, Валя тяжело вздохнул. Открыть окно после встречи с реальным полярным мишкой не представляется возможным. Плюшевого друга родители давно выкинули на барахолку. А сон всё не приходил. Наверное, виноват полярный день, стирающий границы правильного распорядка дня, где после света должна обящательно настать темнота. Валя подполз к изголовью кровати, заглянул в окно, почти ткнувшись носом в стекло и замер. Никакого движения снаружи не заметил, понаблюдал немного, тяжело вздохнул решаясь на преступление. Кто бы ещё на полярной станции придумал такое? Но Валю, вспоминающего детскую привычку, отчаявшегося уснуть каким-то другим образом, не остановить. Он щёлкнул увесистыми задвижками, и дёрнул за них, сдвигая внутреннюю раму на себя. Ветер сразу загулял по комнате при закрытой наружной раме. Валя посчитал, что одной рамы ему достаточно, чтобы «замёрзнуть» и охладить спальню до «нужного» состояния. Вместо мишки Валя обнял колени, отодвинул от себя одеяло с подушкой и закрыл глаза. Надо что-то представить. И ничего на ум не приходило. Валя недовольно поморщился и открыл глаза. Коленка с большим синяком привлекла внимание, напомнив о медведях. Что же такое… Тогда он подумал о Тимуре, из-за которого сам себя запросто начнёшь считать пустым местом. Дима в дни, когда стихал ветер, звал Валю к себе и мазал пострадавшую коленку вонючей мазью. Василий с Иваном пускали поглядеть на радиобюро. А начальник станции больше не задевал Валю и даже не отвечал на колкие замечания Димы, когда у того есть настроение вывести его из себя. Валя решил, что пусть всё идёт своим чередом. Если он уйдёт со станции раньше задуманного, значит так тому и быть. Как говорит бабушка: «Коль зашла пола за полу, так и зашла, а не зашла — не натянешь». Народное творчество всегда впору любой житейской трудности. Ещё бабушка обязательно вспомнит про двух баранов. В этом случае Валя не готов признать своё же упрямство касательно странного желания уладить разногласия с отчуждённым от всего человеческого начальником северной полярной станции. Тем временем спальня быстро остыла, и Валя почувствовал первую дрожь. Он обнял колени крепче и снова закрыл глаза. Попытался представить Катю: её мягкие и тёплые руки, рыжеватые волосы, веснушчатые плечи, родинку над тонкой верхней губой… Получилось иное: тёмные короткие жёсткие волосы на косой пробор, выдающийся лоб, крупный нос, тяжёлую челюсть, подбородок, тёмную щетину, тёмные цыганские глаза, смольные брови изломом… Замёрзли пальцы на ногах и руках. Холод поднимался выше. У Кати руки тонкие, рост средний — Вале по плечо. Бёдра мясистые, кругленькие икры и тонкие щиколотки. Как с ней можно сравнить Тимура? Но Валя сравнивал. Тимур выше Вали, шире в плечах, в шее, руки у него обвитые мышцами, а пальцы на них — длинные и грубые даже на вид, с подстриженными под мясо ногтями. Если Катя пахла сладким болгарскими «Сигнатюр», то Тимур, как и пять лет назад, пах холодным одеколоном «Северный», к которому порой добавлялся горький запах машинного масла, например, и других возможных на полярной станции «отдушек». Когда стало тепло, Валя не помнил. Наверное, сам в полусне закрыл окно, лёг, укрылся одеялом. Он провалился в сон, где мама его маленького баюкала под известную многим нынешним детям песню, как в чёрные холодные воды: Мы плывём на льдине, как на бригантине. По седым суровым морям… …В его детстве этого мультика, как и песни, не было ещё. Иначе своего белого плюшевого друга он обязательно назвал Умкой. Но во сне нет логики. Вале достаточно долгожданного тепла, даже если во сне — заботливых объятий. Он скучал по маме. Поэтому заснул с улыбкой на губах. И всю ночь соседи Звёздные медведи Светят дальним кораблям…***
Валя недооценивал собственное отречение от жизни материка, пока вместе с Василием не сел дежурить в радиобюро. В основном тот ругался на то, что их станция с давних пор находилась в списке самых труднодоступных точек связи. Именно здесь наблюдались интересные местные явления в распространении радиоволн. Например, по Новой Земле, к северу от Маточкина Шара до мыса Желанного царило почти полное отсутствие прохождения длинных и коротких волн. Обычно, как только экспедиционные суда заходят за Крестовую губу, обрывалась всякая связь. — Разработали они этот «Север», построили. А толку? Мы всё равно пропадаем. Начальник вечно по шапке получает за то, что на связь не выходит больше часа. А это везде за ЧП давно принимается! Самые крупные «местные» пункты сбора и координирования информации — в Диксоне и Архангельске. Только после обработки штаба информация поступала в Москву и Ленинград. Но и с ними связь барахлила, а временами пропадала вовсе. Волны не проходили. И если вблизи оказывался ледокол со своей радиорубкой, или соседняя станция ловила сигнал Желанного, то брала на себя обязанности по передаче чужих отчётов. В этом плане полярники стояли друг за друга горой. Кроме того, во многих точках Арктики есть любители-коротковолновики, простые люди собравшие радиостанции своими руками и помогающие радиовещанию по доброй воле. Валя честно пытался вникнуть в многообразие терминов, которые говорил Василий, умудряясь рассказывать и работать одновременно. Но в итоге просил у полярника самую понятную методичку для радистов (чайников), и тот с добродушной усмешкой её отдал. Бывает, в бюро звучали радиопередачи познавательного и новостного характера. Каким-то чудом (Василий называет его аномалией) станция ловила сигналы Свердловска. Василий долго рассказывал про тамошнюю «РВ-96». Валя понял только то, что во время войны с её помощью «глушили» радиосвязь на фашистской оси Токио-Берлин. Подавляли антисоветское вещание немецких радиостанций, которые пытались посеять панику, распространяя разные слухи. В конце августа семьдесят седьмого благодаря этой же мощной технике Валя слушал нежно любимую его Катей песню — «Эхо любви». И скучал по материку. С его общественной шумной жизнью, порой полной скандалов и грязи, а порой, наоборот, красивой, творческой и весёлой. Валя скучал по театрам, по красивым ресторанам, по Ленинграду с его пасмурной красотой, застывшей во времени как букашка в янтаре смолы древних деревьев давно обратившихся ничем. Валя знал и то, что с каждым новым днём в Арктике, он привязывался к ней тоже. И что в какой-то момент, обязательно вернувшись на материк, он сядет за стол любимого ресторана, посмотрит в окно, тоскуя по мгновению, где мёрз в маленькой комнате радиобюро, снаружи завывали ледяные ветра и Лев Лещенко с Анной Герман пели словами Роберта Рождественского: Покроется небо пылинками звёзд И выгнутся ветви упруго. Тебя я услышу за тысячу верст, Мы эхо, мы эхо, Мы долгое эхо друг друга…***
Кроме двух собак начальника станции на Желанном живёт старый полосатый кот Тимофей с длинными белыми усами, целый хлев свиней и десяток кур с молодым петушком. С собаками Валю никто знакомить не спешит. Зато Маша провожает до деревянной бани рядом со столовой и показывает её пушистого хозяина, сыто умывающегося на одной из деревянных скамеек парильни. — По ночам беру его к себе, чтобы не помёрз, а днём всегда сюда просится. Оно и понятно, тут в своё время несколько крыс бегало, всех поймал. Остались сезонные лемминги, но те больно шустрые. До хлева в тот день они так и не добираются, потому что на пороге внезапно появляются Дима с Иваном Петровичем, с диким желанием затопить баню и попариться, пока погода позволяет выходить на улицу с парилки полуголым и ничего себе не отморозить. — Помнишь, что я тебя на эксперименты с выносливостью акима звал? Сегодня всё случится. Пока к банным процедурам идёт подготовка, Валя особо не думает и не волнуется о том, что ждёт его впереди. А зря. Общественные бани — дело привычное. Подтягиваются даже дедушки из исследовательского. Варя забегает сказать, что вместе с Машей пойдёт после мужчин. Следом за ней в предбанник шагает Тимур. Тут-то Валя и находит себя безосновательно растерянным и смущённым предстоящей процедурой омовения. Баня — обычный домик, похожий на камбуз. Внутри помывочное помещение со скамейками и тазиками, парилка с печкой. Над дверью красуется надпись «Лёгкого пара!» Вместо воды два бака загружают огромными глыбами снега и топят их. Валя отчаянно старается не вынюхивать среди запахов помывочной въедливый «Северный». Не смотреть на резкие линии широкой спины, ямочки у поясницы, поджарые ягодицы, мощные бёдра и икры. У него не получается. Надо отвернуться, и Валя отвернулся, сдерживая дрожь и головокружение. Дверь парилки хлопнула, оставив одного. Впечатлений на сегодня достаточно, лучше всего одеться и уйти, отмазаться плохим самочувствием и больной головой. Валя делает наоборот, обернув полосатое колючее полотенце вокруг бёдер, открывает дверь и шагает в густой пар. — Без Петра какой-то неполный состав, — Иван Петрович завозился на самой верхней полке. — Никто так не парит как он. — Вениками и я тебя побью, — почесался Василий. — Дело не хитрое. Валя слушает шуточный спор полярников, прикрыв глаза и откинувшись назад. Ему достаточно нижней полки, где похолоднее. Он повозился, задел кого-то рукой, отодвинулся и замер, когда в спор влез Тимур, чей голос прозвучал у самого уха. Нелёгкая принесла… От сбитого дыхания отвлёк Дима, первый соскочивший с места и потянувшийся к ведру с пахучим сбором трав водой и вениками. — Для первого раза хватит и меня, да, Валюш? Его нагота не смущала. Худощавый и жилистый, везде подтянутый доктор, полотенцем не прикрылся, поэтому напоминал картину «Витрувианский человек» авторства Леонардо да Винчи, только без бороды и волнистых кудрей до плеч. Зато ладный, будто образец золотого сечения. — Поворачивайся. Так под мирные переговоры тимуровских, продолжающийся спор ни о чём Василия и Ивана, лишённые смысла комментарии Димы на каждый новый удар веника и кажущееся громким из-за близости дыхание Тимура, Валя начал расслабляться. Шея, плечи, спина, ягодицы, бёдра, икры — несколько кругов, лёгкая дрожь, щекотка, горящая кожа, хлёсткие удары, налипшие листья, наверняка ярко налившаяся кровью кожа. — Переворачивайся. Всё повторилось, Валя расслабился, оставшись полностью обнажённым лежать на спине. Следующим на очереди Дима определил Тимура, и Валя рефлекторно открыл глаза, не надеясь что-то разглядеть, но всё-таки встретившись взглядом с раскрасневшимся от жары черноглазым начальником станции. Тот подставил под веник спину, повернул голову в сторону Вали, подложив предплечье под голову. Смотрел, лениво моргая. Большой чёрный кот. Валя ответил ему тем же ленивым взглядом. Ощущение необъяснимого единения и спокойствия, когда Тимур находился рядом, но по какой-то причине был не в состоянии огрызаться, отталкивая от себя, пришло, как у Булгакова, внезапно. Так поражает молния, так поражает финский нож! Оно не закончилось даже тем, что им пришлось друг от друга отвернуться. Всё изменилось столь стремительно, что Валя не уследил и теперь не мог понять, где голова кружилась из-за жара, а где из-за водоворота неизведанных, неопознанных, инопланетных мыслей. Почему-то хочется верить, что эти мысли общие. Отправляя сигнал из белых пятен на карте, они пробиваются длинными или короткими волнами, чудом, аномалиями, чтобы друг друга наконец-то найти и понять. Когда Василий закончил парить Диму сразу после недовольного Ивана, кто-то дал команду общего выхода на холод. Валя не находил в себе силы даже подняться, сознание от него разбегается, белый от пара потолок кружится всё быстрее, глаза слипаются, на грудь давит жаром. — Товарищ журналист, не время спать. — Тимур сел рядом с Валей, у его согнутых в коленях ног (тот так и не сменил положения, продолжая лежать на спине вдоль брусьев скамьи). Даже показалось, что осторожно коснулся щиколотки, но Валя списал это на игру воображения. — Пора выходить. — Товарищ. — Смех получился булькающим. — Вас там ждут больше меня, чего не выходите? — Не нужен мне на станции залётный жмурик. Вставайте, надо освежиться. — Не хочу. — Валя почувствовал себя лет на двадцать младше. Ему захотелось вредничать и показывать старшему язык. Что он и сделал. А ещё пнул в бедро и снова захохотал, засучил обеими ногами, затопал ими о дерево скамьи. — Не хочу-у! Но его быстро обезвредили, схватили за дёргающиеся ноги, потянули за них, всмотрелись, оказались слишком близко и жарко. Интимно. Обнажённо. Валя едва осознавал, что прижимается задницей к чужому боку, ноги перекинуты через бёдра, прежде приковывающие взгляд, сейчас ощущаемые твёрдыми и горячими, и жёстко зафиксированы одной рукой. Другая рука держала колени. Детские игры, обычно невинные, бывает трансформируются в крупные неприятности. Вот и у Вали так случилось. Тимур, наверняка уверенный, что его не услышат, вздохнул и прошептал сам с собой: — За какие ты мне грехи? Валя не замечал чужой злости, не слышал её. Только обречённость в голосе и пугающее спокойствие в чёрных глазах. Они снова смотрели друг на друга. И Вале кажется, что это продолжалось вечность. На деле, остальные не успели их хватиться. Тимур взял Валю за руку, отпустив его колени, больно дёрнул на себя, подхватил под спиной, коленями и без проблем встал на ноги, удерживая немаленькую ношу в объятиях. Валя замер беззащитным кроликом в волчьих лапах. Нет. Кролик бы рвался из пасти хищника до последнего. А Валя не хотел никуда рваться — так будет честно. Опустив на ноги, Тимур стал его толкать. Грубо, безжалостно, но поддерживая, не позволяя упасть. На выходе за ними следил Тимофей, громко мяукая и ругая не то начальника станции, не то журналиста. От северного ветра хлопали двери, сильно обжигал холод, мужики орали друг на друга, кидаясь колючим снегом. До пологого берега от бани недалеко, но всем достаточно заранее приготовленных тазов с давно остывшей водой. Дима пихнул Валю в плечо, когда Тимур попросил того засечь время и спокойно прошёл обнажённым до ледяной морской воды, зашёл в неё, не дрогнув. Восхищаться бы способностями его тела, с научной точки зрения, а Валя смотрит лишь на спокойную поступь, военную выправку, ладность фигуры, северный загар, поросль чёрных волос на икрах, в паху и на животе… С одной стороны завидно, что холод не брал даже отдельные участки тела начальника станции. С другой стороны, интересно: не брал ли? Или то, что Валя краем глаза видел между чужих ног всё-таки скрадено в размере?.. Если бы Дима умел читать чужие мысли, обязательно бы одобрительно усмехнулся. А Валю бросило в жар, и он поспешил отвернуться.***
Привыкнуть к свету солнца, пусть и несколько тусклому, по ночам непросто. Наверное, именно поэтому Валю всё сильнее изводила бессонница. Порой он сидел за набросками статьи до утра, но так ничего дельного не набирал. Сминалась и рвалась драгоценная бумага с материка. Разлад в душе творил разлад в мыслях, отражаемых на этой бумаге. Его окружали интересные люди с богатыми историями. Но у него не получалось раскрыть их так, чтобы читателя задеть за живое. Будто чего-то не хватало, а время утекало сквозь пальцы, и его слишком мало, чтобы всё успеть. В одну из бессонных ночей за бессмысленным наблюдением неизменной белой пустоты, Валю застаёт нужда. Хоть он и старается ночью обходиться без воды и еды или терпит до утра. Организм требует своего отчаяннее Вали (с его мольбами у вселенной вдохновения, нужных слов). Отказать невозможно, и он спешно оделся, досчитал до десяти и вышел в светлую ночь полярного дня. Он ещё не усвоил первую заповедь Севера. Выходя на минутку, собирайся на день, а собираясь на день — экипируйся на неделю. Здесь завывает ветер, серую землю заметает снег, и где-то вдалеке ревёт полярный медведь. Кругом одинаково бело: свистящее молоко несётся с бешеной скоростью, застилая глаза. Сложно разобрать: где верх, а где низ. Шквальный ветер бросает как тряпочку. Валя ускорил шаг и в местный туалет буквально ворвался, открывая дверь с ноги. Ему повезло не потеряться в этом белом мороке и не зайти дальше построек станции. Однако, самое сложное ждало впереди. Справившись, он продышался, просчитал от одного до ста, попытался успокоиться, открыл дверь, осмотрелся. Ну почему ему всегда не везёт пересечься с кем-то из полярников по пути, чтобы иметь рядом опытного человека и не бояться… Соблюдая осторожный, но быстрый шаг, он уже ступил на порог ЦУБика, когда позади раздался не рёв медведя, но натуральный волчий вой. От страха Валя поскользнулся и упал на едва зажившее колено. Вскрикнул, из глаз брызнули слёзы боли, невысказанной обиды, бессилия — всё вместе. В миг стала безразлична дальнейшая судьба. Он повернулся на испугавший его звук. Два пса или собаки, или волка смотрят на него, скалятся, порыкивают, но не двигаются. О самозащите в подобных случаях Валя знает только то, что в глаза зверю смотреть нельзя, как и поворачиваться спиной. Нужно испугать в ответ, показать, что животное ошиблось: ты не жертва. Но Валя отчаянно плачет, готов завыть и сомневается, что хвостатые хищники решат не трогать его из жалости. — Рядом! — Одно громкое слово. Собаки сорвались с места, забыв о Вале. А тот и расслабиться не смог, потому что даже перепуганный, обескураженный узнал командный голос. — Так вот кого они учуяли ночью. Я не говорил, что… — Тимур вышел из густой туманной дымки, будто сказочный персонаж по нос закутанный в шарф, подшлемник, одетый наконец-то по погоде. И посмотрел сначала надменно, а потом замолчал, приблизившись и прищурившись. — Вы плачете? Отвечать нет сил. Слёзы-предатели никак не останавливаются. Это случилась истерика. Неокрепший организм дал сбой, и тепер нужна поддержка, а не поиск сил для защиты. Валя себя прекрасно знает, но контролировать не может, ещё горше плачет от осознания, с кем рядом оказался слабым и беззащитным. Тимур приблизился осторожно, раскрыв руки в стороны, показывая, что безоружен. Он пахнет соляркой, которую после обеда случайно разлил на него Василий в дизельной (об этом удалось подслушать за общим ужином). В быту с ним получилось затишье. Такое перемирие, когда оба делают вид, что им друг на друга всё равно. Баня обратилась миражом среди пустыни: и было, и прошло, и показалось… Мысли сменяют друг друга со световой скоростью. Тело дрожит. Сегодня потеплело, поэтому утром был туман. А ещё заканчивается август. А ещё… — Тише. — Тимур обнял, вжимая в себя с силой, согревая и успокаивая. Вале не представлялось возможным, что этот человек умел говорить так тихо, так нежно. И качать в руках. И не хотеть обидеть. Кто ты? Кто? — Что же ты, глупышка? — Правда, глупости мерещатся. А голос вот такой, без командного тона и насмешки, будто даже снился однажды… Когда бессонница отступила. — Пойдём.***
— Это Чук, а это Гек. Успокоившись, Валя думал, что попал в анекдот. Тимур, задавшись целью успокоить, стал неожиданно сюсюкать как с маленьким, и это выглядело абсурдно. Однако, Валя не спешил снимать с себя венец дамы в беде и показательно кутался в тёплый плед, скромно опуская взгляд на любой жест заботы в свою сторону. — У нас здесь клуб любителей творчества Аркадия Петровича. Если вы всё ещё думаете, что я только про шведские стенки читаю. Упомянутые, как оказалось, псы больше не скалились, задорно виляли хвостами и облизывались пофыркивая. Валя с детства больше любил котов, но добрые глаза дворняжек, показавшихся в запале паники дикими волками, умудрились растрогать даже его. В Белом доме, кроме кабинета начальника станции есть игровая с одним бильярдным столом, с простым столом для разных настольных игр, под хранение которых отводился невысокий стеллаж. Актовый зал для общих собраний и кино вечеров — в углу неплохой плёночный проектор, а с потолка можно раскрутить белое полотно. Кроме того здесь есть жилые комнаты, в которых часть персонала обитала до внедрения удобных ЦУБ. Так как штат сократили, в Белом доме ныне живёт только начальник, потому что все остальные предпочитают тепло и удобство личного санузла. Есть и библиотека, здесь хранятся архивные журналы с отчётами и развлекательное чтиво с материка, привезённое с собой работниками или с поставками провизии. — Кажется, тут есть конкретный любитель, — беззлобно заметил Валя, принимая из чужих рук жестяную кружку с горячим чаем, предусмотрительно укутанную в цветастую тряпицу, чтобы не обжечь пальцы. Тимур взял гранёный стакан в железном подстаканнике, напоминающем Вале об уютных редких путешествиях в поезде до небольшого городка под Свердловском, где живут обе его бабушки и двоюродный младший брат. — Так и есть, — искренне согласился, отпивая чай. Чай вкусный, хоть и горчит немного, но за его сладость и горячность Валя благодарен. Псы не сводили с него глаз, рвались обнюхать, но не решались из-за запрета хозяина подходить ближе. Послушные. Тимур тоже смотрел. Сейчас он не давил аурой начальника, застегнув под горло куртку спортивного костюма изумрудного цвета с иностранными бирками. Быстро согревшись, Валя осмотрелся, примечая то, что не заметил, когда был здесь в прошлый раз злым и напряжённым. Ничего лишнего. Широкий стол, два стула один напротив другого, стена сверху белая, а снизу зелёная, где-то краска облупилась и проступил старый синий окрас. На столе стеклянная накладка, под ней одна на другой таблицы с шифрованием, показания среднемесячных температур и фотография. Валя побоялся разглядывать её дольше положенного, поэтому не понял, что на ней изображено. Стопка справочников по геофизике, метеорологии, правильному промеру глубин для составления детальных карт подводного дна — рядом с уже знакомой хрустальной вазочкой, где сегодня ярко-жёлтые лимонки. На отрывном календаре заметки, под ними едва разберёшь день недели. Маленькая станционная рация для связи полярников Желанного между собой. Несколько шкафов со стеклянными дверцами, забитые папками-скоросшивателями, картина за спиной кресла, окно, а под ним чугунная зелёная батарея. Под ногами — пёстрый, посеревший от времени и грязи ковёр, когда-то бывший ярко-красного цвета. Точно такой есть у Валиных родителей — украшение на стене, закрывающее дыру на обоях. — Я не хочу уезжать. — Валя шмыгнул носом и посмотрел на подошедшего к окну Тимура. — Статья не складывается. Мне хочется остаться ещё. — Завтра не будет самолёта, как и всю следующую неделю. Отменили из-за наших же погодных показаний. Поэтому можешь не переживать. Завтра сделаю объявление о мобилизации работы станции. Топливо для дизельной у нас на исходе, как и продукты питания. Будем экономить. — Снова этот командный, отчуждённый тон. — Я говорил не об этом. Тимур отвернулся, прокашлялся. В отражении оконного стекла в тусклом свете ночного полярного солнца его лица не разглядеть. — О том, что вы говорите, товарищ журналист, мне понятно. Но принять это решение сложнее, чем вы думаете. Чтобы произнести следующее, Вале пришлось глубоко вдохнуть и выдохнуть. — Если так принципиальна моя роль в жизни станции, мне не сложно быть разнорабочим. Стоило нам с вами с самого начала говорить мирно, а не строить баррикады из званий, знаний и умений. Я и так стараюсь помогать. Мне нравятся ваши люди, надеюсь, что это взаимно и… — Валя не договорил, но продолжение его речи, казалось, для всех кристально ясно. …Ведь Тимур умеет видеть людей насквозь. — Вы и собакам моим нравитесь. — Тимур повернулся лицом, дошёл со стаканом чая до своего кресла, сел напротив. — Хотите погладить? Не укусят. Валя отставил наполовину опустевшую кружку, откинул на спинку стула плед, улыбнулся начальнику станции и ему же кивнул. Негромко прозвучала команда «можно», и псы, весело повизгивая запрыгали вокруг Вали, пачкая его свитер слюной и шерстью. Погладить их сложно, на прикосновения к холке реагируют одинаково — открывают пасть, вываливают язык и облизывают пальцы. Краем глаза угадывается тёплая улыбка Тимура, он прячет её в сжатом у подбородка кулаке, подпирая голову. Но Валя разглядел. Правда, не разгадал. — Это значит «да»? — Попытался выяснить, когда Чук или Гек встал передними лапами на его колени и стал мокро облизывать лицо. — Это ничего не значит, — ответил ему Тимур. — Просто продолжайте делать свою работу. До ЦУБика Валю провожают собаки, Тимур сослался на работу в дизельной. Якобы до сих пор там остались следы дневного погрома, требующие срочного вмешательства. Про больное, вновь травмированное колено Валя ему не напомнил, до последнего старался не хромать, чтобы себя не выдать. А ночью снова завыла вьюга.