Я видел белый цвет земли, где безымянный почерк следа водил каракули средь снега и начинал тетрадь зимы.
Кого-то так влекло с крыльца! И снег — уже не лист бесцельный, а рукопись строки бесценной, не доведенной до конца.
© Белла Ахмадулина
Всего на станции «Мыс Желанный» из постоянного полярного состава десять человек. Первого Валя встретил на пути и с ним добрался до берега. Он представился Василием Эдуардовичем, геологом, имевшим степени в области геологии и минералогии. На вид Валя дал ему не меньше сорока лет. Следующие знакомые — сторож станции и сторож маяка, заскучавший в отдалении от общества и пережидающий наступающую бурю в компании других полярников. Сторож станции представился Петром Ивановичем, а сторож маяка — Иваном Петровичем. Василий посмеялся, будто этот факт искренне забавляет его спустя годы их работы. Во время незапланированного обеда к ним присоединилась кухарка — Марья Александровна, попросившая Валю называть её Машей, хоть и разница в возрасте у них лет дцать. За Машей подтянулась медсестра Варя под ручку со станционным доктором, Дмитрием Рахимовичем, не только отличившимся внушительным ростом и раскосым взглядом, но и заметным казахским акцентом в говоре. Оба молодые и, очевидно, заинтересованные обществом друг друга. Трое оставшихся сотрудников исследовательской группы значительно старше основного состава. По словам Вари, они редко выбираются из своего исследовательского корпуса — центрального строения посёлка. Если, конечно, вылазки не касаются обычного графика приёма пищи или отбора проб в специальных точках местной почвы, многолетних льдов. — Да и тут вместо них часто ходит начальник с Василием. Возраст даёт о себе знать, хотя деды они сильные, ещё где-то и ловчее нас будут. Но Тимуру так сподручнее. Да и он сам устаёт в четырёх стенах, выходит как на прогулку и псов своих выгуливает, отпугивают местную фауну, — подвела итог Варя, вгрызаясь в тёплую ещё горбушку серого хлеба. — Кушай-кушай, — приговаривала Маша, добавив в тарелку Вали супной гущи из кислой капусты и моркови. — Худой как жердь, смотреть больно. — А аким сегодня с нами не обедает? — спросил у Маши Дмитрий, та отрицательно покивала. На вопросительный взгляд Вали доктор объяснил. — Аким — главный. Я так Тима называю за глаза. — Ты бы, Димка, панибратством при новеньком не занимался. Тимур Богданович — это Тимур Богданович, никак иначе, — поругал доктора Василий. Дмитрий причмокнул губами и сказал что-то на своём, лукаво поведя широкой бровью. Как с гуся вода. Валя на его наивные шалости улыбнулся. — А про Тимура и команду ему тоже знать нельзя? — спросил Пётр Иванович. — Это можно, — отмахнулся Василий и прихлебнул остатки своего супа. — Так наши учёные себя называют. Даром, что Тимур им во внуки годится, — пояснил Иван Петрович. За обедом, кроме подслушивания чужих разговоров, Валя меланхолично рассматривал домик, в котором оказался и скудный пейзаж за его окном. Настоящая деревянная изба с печкой служила столовой, камбузом и спальным местом Маши одновременно. Помещение уютное, чистое, хоть и не самое новое, но какое-то очаровательное и подходящее окрестностям. Только пейзаж за окном до печального сер. Облака заслонили солнце над линией горизонта, и то — лишь блёклый круг. Скоро Валя устал щуриться и вернул внимание к тарелке перед собой, где бултыхался давно остывший суп и черствел кусочек серого хлеба. Закончив с трапезой вне расписания, сотрудники станции друг за другом покинули стол. Не забыли распрощаться с Валей, пригласив его в гости. Только Дмитрий снова «шутил», что никого у себя не ждёт — больные сотрудники ему не нужны. Варя осталась рядом и сказала, что проводит новенького до его ЦУБика, поможет обустроиться. Никто возражать не стал, и вскоре Вале пришлось нырнуть в своё холодное пальто, подхватив в обе руки саквояж и футляр с машинкой. Медсестра, очевидно, одета теплее, поэтому может себе позволить ругать Валю вплоть до того момента, как они переступят порог ЦУБ. За беспечность в вопросе сохранения здорового тела. ЦУБик — цилиндрический унифицированный блок, спроектированный специально для проживания в нём людей. Идея создания такого типа жилья пришла, как раз, в связи с необходимостью освоения Севера. До семьдесят пятого года полярников селили в вагончики, в которых уже при температуре ниже минус двадцати градусов по Цельсию царил настоящий ледник. Вынести такое испытание было под силу не всем. В связи с этим разработали ЦУБы, отвечающие всем установленным к жилым зданиям требованиям, работающие по принципу функционирования термоса. Когда на улице мороз, внутри тепло, а когда жарко, то внутри сохраняется прохлада. «Мыс Желанный» чудом оказался среди списка станций, которым полагалось новое оснащение. Варя рассказывала про время, когда, на самом деле, приходилось жить в вагончике, засыпая в ватнике и под несколькими одеялами, но ночью всё равно просыпаясь от холода. Валя думал о том, что ему, как оказалось, ещё повезло приехать именно сейчас, когда условия жизни на одной из крайних северных точек союза улучшались год от года. — Это всё благодаря Тимуру. Он хоть и не любит со станции уезжать, всё равно заботится о нас, когда его в отпуск отправляют на материк. Ходит по инстанциям и заявки делает, а потом возвращается с чем-то, что нам жизнь проще сделает. — Варя тепло улыбнулась. — Хороший он начальник, да? — Не удержался и спросил Валя. Перед глазами то далёкая фигура на утёсе, то мужчина, единожды посетивший лекцию на потоке журфака пять лет назад. — Потом познакомитесь, — увильнула от ответа, махнув русой косой до пояса тёплых штанов на подтяжках и позвала за собой. По сути, ЦУБик очень похож на передвижной фургон, только стены круглые, обшитые пластиковыми панелями с имитацией под дерево. Из-за этих стен Валя вновь почувствовал себя не на полюсе, во льдах, а в космосе, в безвоздушном пространстве. На входе прихожая, тут же гостиная с маленьким столиком, двумя встроенными стульями, шкафчиками под посуду, раковиной. — В ЦУБиках есть свои запасы, но мы предпочитаем кушать вместе, даже если просто чай заварить — вместе теплее. — Валя знаючи расхаживала блоку и щёлкала переключателями генератора для света, тепла и электричества. В правой части блока через перегородку от гостиной душевая кабина. Как оказалось, душ есть в каждом ЦУБ, а туалет общий и на улице — отдельной основательной кирпичной постройкой. В левой части через ещё одну перегородку — спальня на двух человек. Две кровати, окно, встроенный шкаф и прикроватные тумбочки. Только заметив высокий матрас кровати, Валя возжелал проверить его на мягкость, упасть и забыться. Но Варя продолжала что-то щебетать, и он не мог позволить себе её не слушать. — Поищу тебе тёплой одежды, чтобы не промёрз до костей. Мало ли куда захочешь сунуться. А в пальтишке твоём только по зимнему Ленинграду ходить и кутаться. Бельё и одеяла есть в шкафу, стираем раз в неделю. Можешь приходить ко мне, всегда сменка есть. Вопросы? — На первое время хватит, — не нашёлся Валя. — Не стесняйся, спрашивай. — Она замолчала, огляделась по сторонам, поискала, про что ещё можно было бы рассказать, но так и не нашла. — Думаю, сегодня тебя не будем больше беспокоить. Отдыхай. Если захочешь, приходи на ужин к шести часам. А так Маша хоть ночью тебе щей подогреет. Ага? — Спасибо, Варя. — Да чего ты. — Разулыбалась, зарумянилась и выскочила из ЦУБика, махнув рукой на прощание. Валя ещё немного посмотрел на дверь, за которой девушка скрылась, головой покачал. Всё-таки про неё нельзя было без нежности говорить. Валя улыбнулся, вспомнив рассказ Тимура про новую сестричку на станции, про ружьё и валенки в калошах. Поставив саквояж и футляр с машинкой у кровати, Валя упал на неё как был, одетый и быстро уснул.***
Утром семнадцатого августа завтрак оказался прерван внезапным появлением начальника станции с радостной вестью. Ледокол «Арктика» добрался до географической точки Северного полюса. От испуга и внезапности Валя, под общий радостный крик и смех Тимура, выронил ложку, перепачкался жидкой овсянкой на воде. Они с Тимуром не виделись пять лет, и это важнее подвигов советского народа. Валя признался себе в этом сам, когда общее внимание на миг отвлеклось от новости, обратившись к нему — к вязким подтёкам на аляповатом свитере. Тимур на него лишь мимолётно и косо посмотрел. Одна Маша подскочила с салфеткой и беспокойным вопросом: «Хоть не обжёгся?» — стала его вытирать. Обжёгся. Но каша здесь не при чём. Жгло собственное не безразличие и глупое желание недостижимого, желанного… Опять же, точка на карте иронично подчёркивтла то, что не стоит говорить вслух. Сегодняшним утром в столовую пожаловала «…и его команда» в лице трёх седых бодрых старцев. Они облепили Валю и, пока их предводитель не помешал общей трапезе, представлялись сами и требовали (буквально) задавать им вопросы, чтобы уже сейчас статья про их общее дело набирала обороты. Павел Александрович назвался потомственным метеорологом. Он оказался самым молодым из троицы. Его история, можно сказать, началась и продолжалась на Желанном. Валя понял, что тот даже не выезжал со станции ни разу после переезда с семьёй. Родители строили свой быт здесь, единожды попав под распределение из Диксона — ещё в тридцать первом году, когда Павлу было около шестнадцати лет. У Евгения Романович история более интересная и загадочная. Он умудрился побывать на южном полюсе — в Антарктиде. На эту тему заимел привычку загадочно молчать. Альберт Вениаминович оказался симпатичен Вале тем, что больше молчал, чем говорил и представился кратко — геофизиком. — Тим, а когда у тебя обследование плановое? — поинтересовался Дмитрий у Тимура. Валя едва смог его расслышать, увлечённый спором Павла Александровича и Евгения Романовича на геологическую тему. — А что, выгляжу плохо? Одного этого голоса достаточно, чтобы Валя вернулся в стены своего института на пять лет назад и вновь стал студентом, тоскливо смотрящим вслед грозному полярнику. Что-то потянуло в груди от тоски или от обиды — сложно разобрать. Но лицом Валя себя не выдал, продолжив ковыряться в каше алюминиевой ложкой. — Выглядишь лучше всех, но я бы хотел в этом убедиться. — …Вениаминыч, рассуди, — не дал более подслушать чужой разговор Евгений Романович. Тимур встал с места, отнёс пустую тарелку Маше, улыбнулся ей и вышел прочь. В открытую им дверь ворвался холодный ветер и заставил всех оставшихся поёжиться. На самом же начальнике станции не было ни шарфа ни шапки, а дутую куртку он накинул на плечи не застегнув.***
— Молодой человек, — обратился Павел Александрович. — Нам бы знать, с чего собираетесь зачинать статью вашу. И какую её полноту планируете? — Да с Баренца история начнётся. А на полноту не надейся. Нынче люди много не читають, потому что память коротка, всё надобно сокращать, — махнул рукой Альберт Вениаминович. От него подобной критичности Валя не ожидал. — На самом деле, я хотел начать с приключений Джолли и Бугаева, — возразил журналист. — Глубоко копаете, Валентин. А что думаете про Адамова? Валя, прежде щёлкавший на свой любимый походный «Смена-8М» оборудование исследовательского корпуса, нахмурился и обернулся к ведущему с ним беседу Павлу Александровичу. — Про фантастику — это была шутка. А с чего начать, пока не знаю. Как карта ляжет. Или муза скажет. — Поэтически, — покивал Павел, почёсывая бесцветную бороду. — Но карту можете и сами положить. Словоблудие — дело несложное. — Я хоть и пишу свою первую статью, всё-таки имею опыт в совместной публикации. Словоблудом меня пока не называли. Тимуровские одобрительно захмыкали. До Вали дошло, что его продолжали тестировать на прочность, проверять и, если честным быть, выводить из себя. Чтобы сам вещи собрал и оставил их одних на любимом Севере? — Просим прощения, Валентин, — извинился за всех Евгений Романович, наверное, единственный заметивший негодование в чужом лице. — Мы здесь к чужим с опаской относиться привыкли. Был один журналист проездом по советским северным станциям. Собирал сводку о важности метеорологических показаний Арктики для мировых прогнозов погоды. Нос здесь свой сунул, куда не просили. А потом доложил, что для нашей станции слишком много сотрудников и зарплат из казны идёт. С такими подозрением малой кровью отделались. Но всё равно неприятно. Теперича у нас Тимурка за радиста, слесаря, монтажника и чо ещё по мелочи в быту сделать. Он и без того на точки с нами ходит, водолазом спускается. Тут ещё эта напасть с уменьшением штаба и спонсирования… Не серчайте на нас. Если с сердцем добрым пришли, то потерпите, милейший, старческие нападки. А мы, в свою очередь, отзыв вам оставим и на журнал всей станцией подпишемся. Тут газеты, журналы и книги в большой цене. Ценнее даже ежегодных киноплёнок. Слышал Валя про статью эту. Её автор — парень курсом старше, ещё во время учёбы прославившийся умением выставить что-то в выгодном только лишь для него свете. Он мастерски вырывал слова из контекста, переворачивал их, незаметно врал, что ему все верили. Фамилия у него тоже говорящая — Жуликов. Издательствам Ленинграда он тайно (не для общественной огласки, конечно) нравился, потому что умел и под заказ материал клепать так, что у людей головы летели — в самом прямом смысле этого слова. Такое вот оружие массового поражения, которое и без бомбы могло справиться с целыми странами, не говоря уже об отдельно взятых индивидах. Ещё Валя помнил как писал опровержение, но его инициативу не одобрили. Назвали глупостью спорить с тем, кто лично видел упомянутый в статье «произвол». Поэтому Валя отправил телеграмму со словами поддержки — Тимуру. Подписался как «товарищ Валя», в надежде, что узнают. Но ответа так и не получил. — Можно сказать, поехал исправлять то, что мой коллега натворил. Я был с ним не согласен, когда статья вышла, но тогда никто меня не поддержал. — А сейчас? — поинтересовался Альберт Вениаминович. — Сменился главный редактор. И ловко подвернулась «Арктика» с их планом по надводному путешествию. — Не сочтите за очередной допрос, но почему вы не отпустили этот случай спустя такое время? — не сдержал любопытства Евгений Романович. — Это личное, — подвёл черту разговора Валя. Больше на эту тему он с тимуровскими не говорил. Те не лезли особо, наверное, повинившись за незаслуженные обиняки с их стороны. Валя же ни в чём их не винил. Пока он сидел с ними и брал интервью, спрашивал про отбор проб в точках и ходил по метеостанциям вблизи исследовательского корпуса, лишних мыслей за ним не водилось. Зато к обеду, когда в столовой вновь появился Тимур, принёсший на воротнике своей куртки трескучий холод, Валя понял, что не только тимуровские могли быть обижены на всех приезжих журналистов. Сам Тимур вот вновь на Валю не смотрел. А Валя… сжал дрожащие кулаки, намереваясь исправить столь досадное недоразумение в ближайшее время. Ведь времени этого было до обидного мало. …Но северный капитан был словно северный ветер — неуловим и обжигал холодом.***
Просыпался Валя один, засыпал один, хотя подушка на соседней кровати каждый раз меняла положение вместе с мокрыми следами в душе, ещё не успевшими высохнуть к пробуждению второго жильца и горстью карамелек в одинокой хрустальной вазочке на столе. Авторство едва заметных следов пребывания второго человека в ЦУБике Валя без вопросов присвоил Альберту Виниаминовичу, потому что тот единственный из троицы тимуровских и станционных не обозначил место своего проживания в разговоре. Да и следы эти были скудные — под стать учёному в возрасте, где одежда одна на десятилетия, а из вещей для развлечения кубик Рубика на прикроватной тумбочке да желание накормить сладким младшее поколение. На чужие полки в шкафу и тумбочке Валя не заглядывал из вежливости, потому что не хотел лезть в чужое личное пространство как порядочный человек. На третий день Варя постучалась в дверь ЦУБика за час до сбора в столовой и застала Валю в банном халате и мокрыми волосами ещё не собранными в хвостик на затылке. Принесла настоящую форму полярника: шерстяная майка, кальсоны, брюки на гагачьем пуху, шерстяной водолазный свитер, стеганая короткая куртка (Вале она оказалась немного выше середины бедра), шерстяной подшлемник на голову, шапка с кожаным верхом и меховой капюшон. — Другого не нашла, если будет велико, то могу подшить или, если сам умеешь, дать иголку с ниткой. Обращайся! — Не дослушав негромкое «спасибо», медсестра выскочила наружу и спряталась в поднявшемся с ночи ветре. Утром усилившийся ветер стал полноценной метелью. Видимость заканчивается на расстоянии вытянутой руки. Незакрытое маской подшлемника лицо почти сразу обмораживается. Ветер беспощадно корректирует дорогу до камбуза. Слишком сильный порыв толкнул Валю так сильно, что ноги его подвели, не удержали. Со всей тяжестью новой одежды он свалился в жёсткий сугроб. Стоит заметить, что ещё в первый день Иван Петрович предупредил о том, что снег в Арктике другой совсем, не похожий на материковый. От удара об него, будто об лёд, болью сразу прострелило колено. Валя взвыл, не стесняясь собственной слабости, позволил себе смачно выругаться. Ветер забрал эти слова себе, заглушил бесконечным гулом. — Журналист! Ты чего тут шаришься? За локоть больно дёрнули, заставили подняться, превозмогая боль. Валя едва разобрал в прорези чужого подшлемника сощуренные глаза Василия. — Шевели лапками! Не видишь, у нас на станции два гостя мохнатых? Первая встреча с полярными медведями смазалась. Осознать её получилось невпопад, уже вваливаясь за порог столовой, собирая на себе заинтересованные взгляды. Тимур тоже здесь. В метели, в поднятом в воздух колючем снеге две шерстяные туши не различимы. Да ещё и на приличном расстоянии — под сваями чьего-то крайнего ЦУБика, метрах в ста от Вали. Неопытный глаз запросто такое пропустит. И ему никто не позавидует… От рассказа Василия становится дурно и радостно. Вале повезло не увидеть, перепугаться только с чужих красочных слов. — Спешил на завтрак и чуть сам завтраком не стал, — пошутил Дмитрий, откусывая хлеба. — Тимур Богданович, ты бы провёл нашему гостю инструктаж, а то не доживёт до следующей навигации. — До следующей навигации и не надо, — откликнулся Тимур, смерив Валю непонятным взглядом. И договорил уже, очевидно, обращаясь к своей тарелке. — Его заберут со следующей поставкой из Архангельска. Она случится через две недели. Я договорился. Надеюсь, успеете набраться умных слов для вашей статьи, товарищ журналист? — По распределению… — Мне всё равно на распределение. Здесь начальство — это я. Мне, прошу прощения, не нужны здесь бесполезные рты, которых я должен кормить за счёт моих работников. Вам уже сказали, что наш штат урезали? — Он снова посмотрел на Валю. Глаза чёрные, холодные и колючие. От тёплого карего цвета в них ничего не осталось. — Сказали. Значит, всё понимаете. А если есть претензии, приглашаю в Белый дом. Я, правда, запамятовал провести для вас инструктаж. — Под конец будто решил смягчиться, но тон оставил командным и резким. Дмитрий и тот перестал улыбаться. Тимуровских дедушек в столовой не наблюдалось; Маша с Варей удивлённо смотрели на начальника станции; Пётр Иванович без Ивана Петровича флегматично помалкивал; а Василий без лишних комментариев помогал стащить с пострадавшего валенки, тут же щупал его коленку и жестом подзывал Дмитрия. — Здоровая будет шишка, — резюмировал Дмитрий, ощупав пострадавшее колено. — После завтрака сначала ко мне, а потом уже дальнейшие планы стройте. Кусок в горло не лез. До жути обидно за себя. Конечно, никто не обязан вступиться за новенького перед несправедливостью начальника, но… Валя сидел за столом до последнего. Когда Дмитрий оказался рядом и привлёк внимание, махнув рукой перед чужим лицом, кроме них в столовой осталась только Маша и полная остывшей каши тарелка Вали. — Ты не расстраивайся, парень. Обычно аким так не беснуется. Он у нас один из мирных начальников. У него, понимаешь, последнее время работы много. Ты же знаешь? Это он не на тебя обозлился, а на несправедливость… — Что же теперь другим несправедливостью отвечать? — перебил доктора Валя. — Я здесь каким боком в его проблемах? Всех собак на меня спустил… — Не-ет. Ещё не спустил, — усмехнулся Дмитрий. — Они у него, если можно так сказать, тоже животины мирные. Своих не кусают. — А я не свой же. — До первого знакомства — да. А потом облизывать будут и от мишек защищать. — От хозяина бы своего защитили, — буркнул Валя, чем знатно Дмитрия насмешил.***
В медсанчасти Валя пробыл до обеда. Хотел растянуть время до новой встречи с Тимуром, чтобы дать себе передышку и отпустить предыдущую стычку. Дмитрий, попросивший называть его просто Димой и перейти на «ты», умел задорно шутить и заговаривать зубы. Он наверняка принял задачу развеселить Валю, чего бы это ему не стоило. В итоге они проверили зрение с указкой и таблицей Сивцева, разыграли витаминки на камень-ножницы, попробовали сладкий сироп от кашля и на двоих выпили банку с напитком из шиповника. На несколько часов Валя почувствовал себя школьником, октябрёнком. Это его, действительно, отвлекло от настоящего, где надо вдруг стать взрослым и не бояться смотреть своим страхам в глаза. Не обошлось без интервью. Дима с охотой рассказал свою историю. Когда ему было десять, родители по распределению увезли его из Степногорска в Архангельск, там же он выучился на медика и на выпускном вечере услышал от куратора про набор в распределение по арктическим станциям. Его одногруппники разъехались по крупным городам союза, кто-то остался в Архангельске, а он рванул в Арктику. Сначала в Диксон, там познакомился с Тимуром, и так они однажды напились, что он за один день оформил перевод с одной станции на другую, собрал вещи и переехал. С тех пор уже пятый год живёт на Желанном. — Мужик он фантастический. Видел, как шастает в своих ветровках, когда нормальный человек в шубу не прочь завернуться? До сих пор не понимаю, как он это делает. Если интересно, мы с ним раз в несколько дней эксперименты ставим на его выносливость. То под водой, то на воздухе. Приходи, приглашаю. — Спасибо, — смутился Валя, отложив ручку, которой заносил некоторые фразы Димы в свой журнал. Было бы лучше с диктофоном, но утром на посещение медсанчасти у Вали планов не было, поэтому он вышел из ЦУБика не в полной журналистской готовности. — Не думаю, что он будет рад моему появлению. — Да брось. — Дима зафыркал, что-то на своём сказал. На вопросительный взгляд Вали добавил: — Говорю, в голову не бери, Валюш. И за следующую навигацию договоримся. Он не со зла, а то был бы плохой начальник. Как, собсна, и полярник. Тут же Арктика. Суровый край. А раз край суровый, значит люди друг к другу должны быть добрее и ближе, чтобы согреться. Согласен? Валя кивнул. Обвёл ещё раз пометку на полях журнала: «Обнажённость отношений». Об этом хотелось ещё поговорить… Дима вызвался проводить до столовой. Колено было смазано вонючей мазью от синяков, но пострадавший всё равно хромал, а значит, нуждался в помощи. Метель стихла. Погода здесь… хуже настроения Тимура. Перемены в температуре, скорости ветра и влажности соревнуются друг с другом. Но Валя не может не радоваться, что ветер стих и больше не пугает возможностью утащить неприспособленного человека за линию северного взморья. На подходе к столовой Дима остановился, засмотревшись набегающим со стороны моря туманом, густым точно молочная пена. Острый профиль доктора Вале захотелось зарисовать в журнал. Этот человек искренне влюблён в место, где работает и живёт. Вопреки недостаткам, которые могут видеть здесь посторонние. может видеть Валя. Эта любовь необъяснима… — Арктика суровая, значит человек должен быть мягче друг другу, — заговорил, повторяя собственные недавние слова, ещё живые в памяти. — Понимающе. Потому что накладывает какой-то отпечаток эта суровость. Человеческие отношения здесь чище. Их чистота подвержена трансформации материка, и пока арктические законы живы, а новые люди приходят сюда, отношения будут очищаться. Мы ведь на материке делаем сами свою жизнь сложнее. А то, что сложно там — здесь легко. И наоборот. Здесь всё обычное материку ценится выше, перестаёт быть обычным. Солнце, тепло, бутоны жёлтых маков по календарной весне, крики птиц, горячий суп, четыре стены, защищающие от холода — это всё здесь бесценно. Понимаешь? Не найдя слов, Валя только кивнул. А солнце, правда, показалось из-за туч, подсвечивая туманные вихры, стелющиеся по земле. Дима ему улыбнулся, и они продолжили дорогу до камбуза. В столовой уже был Тимур. Он о чём-то весело общался с Машей. Утром Валя не заметил, что выбритые щёки начальника станции постепенно покрывались неопрятной смольной щетиной. Но даже так его обаяние не терялось, просто видоизменялось. Забывая обиды, Валя признаёт (в очередной раз), что Тимур красив и притягателен. Собственно, как красиво и притягательно всё опасное в этом мире. То самое желание смотреть в бездну с огромной высоты, при этом крепко хватаясь руками за хлипкий ограничительный поручень. Тебя ничего не спасёт. — Товарищ журналист, пользуетесь обязанностью доктора помогать всем нуждающимся, согласно клятве Гиппократа? Дима прокомментировал выпад начальника на своём, чем вызвал у того недоумённый взгляд и поспешил объяснить: — Нельзя ругать вышестоящее лицо, но если никто этого не понял, значит, не считается. — Дима, ты давно в отпуске был? — выгнув бровь, спросил Тимур. — В мае. Что? — Башка уже дурная, очевидно. — А вы когда были, товарищ начальник станции, в отпуске? — Нарочито громко и строго проговорил вопрос Валя. Дима засмеялся: — Очевидно, не у одного меня дурная башка! Стойко выдержав тяжёлый взгляд Тимура, Валя улыбнулся продолжающему хихикать доктору, когда нахмурившийся «аким» отвернулся от них. Так ничего и не ответив, он сел за свой стол и уткнулся в полную наваристого борща тарелку. Разговор в Белом доме — доме начальника станции — обещал Вале стать незабываемым.***
Название Белого дома — чья-то старая шутка. А Вале кажется шуткой всё, что касается его нахождения на Желанном. Злой и совсем не смешной шуткой. В духе Жуликова, из-за которого, ясно дело, его теперь не может простить Тимур. Начальник станции даже не предложил помощь с больным коленом и лишь хмуро кивнул на выход, когда Валя поднялся из-за стола. Спасибо, дождался и показал дорогу. — На месте ваших родителей, я бы учил вас мыть уши усерднее. Со слухом проблемы налицо. — А у вас нет никаких проблем? — со смешком уточнил Валя, устраиваясь в кресле за столом начальника станции. Сам хозяин остался стоять у широкого окна. — Или вы всегда делаете то, что вам говорят? Признаю, пять лет назад вы сказали, что видите людей насквозь, а я приехал сюда, чтобы доказать вашу неправоту. Тимур отвернулся от окна и со сложенными на груди руками посмотрел на Валю сверху-вниз. — В чём я не прав? Что же я тогда увидел? Как считаете? — Не знаю. Романтика? Молодого студента с пустой головой? Если бы я был таким, то поехал за вами сразу после выпуска. А прошло пять лет. Хотите знать причину, по которой я всё-таки решился здесь побывать? Поищите мою телеграмму из Ленинграда, на которую вы так и не ответили. Сколь угодно можно говорить самому себе, что всё дело в материале для статьи и получении новых впечатлений. И неизвестная, таинственная северная земля, детская мечта быть смелым советским человеком — правда, весомые причины, для кардинальных жизненных перемен… На выпускном курсе Валя отправился получать практику в издательство, потом остался там работать, оброс полезными знакомствами и репутацией. Слишком краткой была та встреча в стенах журфака, чтобы из-за неё страдать с разбитым сердцем. Вот только глаза цыганские забыть не получалось… Через месяц после выпуска родители познакомили Валю с девушкой — Катей. Спустя пять лет она осталась в Ленинграде, ожидая их свадьбы следующей весной. Следующей навигацией. А Валя уехал сюда и пропал для внешнего мира без вести… Отойдя от окна, Тимур обошёл широкий дубовый стол и сел напротив — в своё кресло. Из хрустальной вазочки, стоящей рядом с отрывным календарём, он достал барбариску и протянул её Вале. Отказать невозможно. Кому-то тоже лекция пятилетней давности покоя не давала? Всё мелочами напоминала о себе. — Помню я вашу телеграмму. Тогда мы получили почту с материка и связь оборвалась на пару месяцев из-за шторма. После отправлять ответ мне показалось неуместным. Могу просить прощение через года? — Опять странная смена настроения. Глаза чёрные потеплели вместе со словами, которые, без сжатых зубов, вылетели изо рта начальника станции. Так просто? И. Помнил? В самом деле? — Не смотрите на меня так, товарищ журналист. Кем я уже успел предстать в ваших глазах? — На станции про вас только хорошее говорят, а на меня вы злитесь и пытаетесь прогнать. Что я должен думать? — Валя достал конфету из фантика и ловко бросил её в рот. За фантиком Тимур снова протянул руку и, хмыкнув, забрал его у крайне удивлённого своего гостя. Выбросил. Забота или чистоплюйство? — Вы смело говорите. Защищаете свою честь. Может быть, в качестве исключения, я готов признать, что моё зрение полярника дало сбой в вашем случае. А прощения прошу за то, что мне не сложно признать свою неправоту, — он пожал плечами. — Вчера я связывался с другой ближайшей к нам станцией и к ним на зимовку попал художник. Представляете? Монтажник, слесарь, геофизик и… художник. Конечно, на станции творчество — вещь бесполезная, но тот вызвался помогать, например, в хлеву… — Сначала вы сравниваете труд журналистов с бумагой для подтирания зада. Теперь творчество — вещь бесполезная. Как оказалось. Человек без творчества — не человек. А на станции у вас весь персонал выписывает журналы, газеты и книги, которые пишут, в том числе, такие как я! Не одни лишь кандидаты и люди с учёными степенями! Или вам по душе инструкции по сбору шведской стенки?! Сами ничего не читаете? И картины, — он махнул рукой в сторону репродукции картины «Карское море. Вид Новой Земли» Александра Борисова за спиной Тимура, — не радуют ваш глаз! Если так хочется надавить на мою совесть и свалить на меня дополнительную работу, то смею вас огорчить, этого не получится! — Тогда и до новой навигации мы с вами не дотянем. Я ведь не шутил про лишний бесполезный рот, — заключил Тимур, ухмыляясь. Уходя, Валя громко хлопнул дверью. А добираясь до своего ЦУБика даже не вспомнил про боль в колене и страх перед встречей с грозными полярными медведями, иногда интересующимися жизнью станции «Мыс Желанный». И выплюнул розовую конфету в снег на пути. Обиднее всего ещё раз порезать об это угощение язык.