Это знаешь ли то ещё удовольствие, третью ночь выходя в промерзлый тамбур,
курить, думать:
А как интересно там, на Северном полюсе,
может ли человек на морозе вообще с кем-нибудь говорить?
Может человек на морозе с кем-нибудь говорить?
Может ли человек вообще с кем-нибудь говорить?
Или ему остается как мне, вспоминать, сутулясь, как когда-то давно,
в пахучей августовской ночи
и его, и её несла в перекрестиях улиц белая «Волга»,
обгоняя «Лады» и «Москвичи».
И когда впереди замаячил вокзал пятнышком бледным,
и он, готовясь к разлуке сидел чуть жив.
Она с заднего сиденья ему, сидящему на переднем,
улыбнулась на плечо руку ласково положив.
Корил он себя тогда: это безнадежность, ненужная влюбленность, собачий бред.
И не думал, что её такая простая нежность согреет его через столько холодных лет.
© Торба-на-Круче
— …А холода я не боюсь с детства. Знаете, во времена блокады, есть было нечего. У матушки моей я оказался шестым по счёту ребёнком, она и не знала, что делать со мной. И вот, когда даже крошки хлеба стали для неё и моих сестёр с братьями настоящим сокровищем, она решила меня от титьки отрывать и оставлять одного в холодные ночи. То на пороге, то у окна. Думала, что умру тихо от голода и холода, мучиться не буду. Я вот не умер. Полярником стал. Холод мне дорогой друг, товарищ по сей день. — Молодой высокий и статный мужчина за кафедрой в белом кителе морского офицера смотрел на студентов второго курса журфака снизу-вверх по римской аудитории. Его губы улыбались, но взгляд чёрных каких-то цыганских глаз был холодным. Холоднее арктических льдов. Лёд умеет обжигать не хуже пламени. — Человек ко всему привыкает, особенно маленький. А теперь, товарищи, вопросы! Это был обычный день, никто заранее не предупредил студентов, что вместо пары по философии, нудного преподавателя, и карточек с цитатами великих мыслителей последних тысячелетий в аудиторию зайдёт начальник полярной станции «Мыс Желанный». Заведующий кафедрой журфака представил его Зиминым Тимуром Богдановичем. Выбритый, причёсанный и пахнущий одеколоном «Северный» этот мужчина казался здесь пришельцем. Кто-то с задней скамьи крикнул ему: — А вы на матушку обиды не держите? — Матушка моя умерла в сорок четвёртом. А я просил у вас вопросы по теме нашей незапланированной лекции. — В его голосе сталь, но не злость. Ему, очевидно, не очень интересно стоять здесь, но он всё чего-то ждал, наверное. Осмысления в десятках пар глаз напротив? Валя сидел на втором ряду и смотрел на Тимура как на восьмое чудо света. Едва ли в его глазах была необходимая тому осмысленность. Но он так хотел поймать её, обрести, чтобы задать правильный вопрос, чтобы не показаться идиотом, чтобы не заикнуться на каком-то слоге, чтобы голос не дал петуха в конце или середине предложения. Он боялся до трясучки и жаждал получить чужое внимание, поэтому продолжал смотреть, забывал моргать. А Тимур будто нарочно не смотрел на него, вглядываясь в последние ряды, слушал перешёптывания, терпеливо ждал. Военная выправка исключала лишние движения без смысла и пользы, поэтому со стороны казалось, будто гость с холодного заполярья обратился ледяной скульптурой посреди аудитории на глазах у студентов, повторив точь-в-точь Стояние Зои. — Как часто на зимовках вам приходится рисковать жизнью, Тимур Богданович? — спросила девчонка из параллельной группы. Она сидела на одном ряду с Валей, но ближе к краю общей скамьи. Получилось так, что Тимур посмотрел — вдруг — сначала на Валю, в центр, и также резко обратил взгляд на задавшую вопрос студентку. — Когда такое случалось, хотели отказаться от своей работы в столь жестоких для человека условиях? — Из последних случаев, сразу один вспомнил, — Тимур облокотился о кафедру и снова мимолётно глянул на Валю. Тот старался себя убедить, что это просто удобно — смотреть в центр аудитории. Впрочем, рассказчик больше не задерживал внимание на ком-то одном. — Однажды со своими сотрудниками, как говорят полярники, «делал точку в океане». Это такие океанологические и метеорологические измерения в точке с заданными координатами. Из Архангельска прилетел самолет «Ли-2» на лыжах, чтобы нас забрать. Однако, при взлёте он зацепился за трос и стал падать, его понесло к большой трещине. В салоне людей раскидало в разные стороны, начало что-то гореть. В запасе были детонаторы в ящике. Тогда мы с помощью взрывов расчищали лёд. В случае сильного удара детонаторы могли взорваться вместе с самолётом. Всё разнесло бы на куски — и самолет, и людей. Слава Богу, обошлось. Вот, когда ящик с детонаторами по салону бросало, я думал о том, что стоило бы другую работу выбрать, наверное. Но потом как-то забылось это. Всё ведь хорошо кончилось. Появились и другие вопросы: кто-то спрашивал про работу полярников в целом (как, что, почему и зачем), кто-то про другие случаи с риском для жизни. С последнего ряда (прежде спросивший про обиду на матушку) спросил про белых медведей, и Тимур рассказал про единственную женщину на станции — медсестру по распределению. Она оказалась среди толпы мужиков такая хрупкая и маленькая, молоденькая, беззащитная, но через неделю уже без страха выходила пугать медведей с ружьём наперевес, кричала на них, топала калошами в валенках. — Север не терпит лжи и притворства. Он показывает настоящее в человеке. Полярников же учит это настоящее видеть. Тимур замолчал, вышел из-за кафедры, прошёл вдоль первого ряда, усмехнулся, вышел в центр площадки снова и встал перед кафедрой. — Меня позвали сюда для привлечения и убеждения нынешней молодёжи в том, что освоение Крайнего Севера — интересно и важно. И я не спорю с этим убеждением, — голос Тимура поставленный и громкий вызывал во всём теле дрожь, мурашки. Валя знал, что на лице написаны все его чувства, но ничего не мог с этим сделать. Надеялся только, что Тимур оставит это без лишнего внимания, не заметит. Или заметит… — Вы должны уяснить, Север рад не каждому. Это как в сказках, где выживает лишь тот герой, чьё сердце доброе и помыслы чисты. Можете смеяться, но это так. Поэтому напоследок могу сказать следующее, словами из притчи: «Каждый носит свой мир в своём сердце. Тот, кто в прошлом не нашёл ничего хорошего в родных краях, и в новом месте подобного не найдёт». На Север любого человека дорога может привести. Или не может. Бежать от себя на Север не надо. Запомните. Гнаться за славой и признанием не надо тоже, как и слушать чьи-то чужие речи про необходимость и важность. Только идти осознанно, с любовью, без страха.***
— Тимур Богданович, Тимур Богданович! Подождите! — Валя не поспевал за широким шагом северного капитана. — Тимур Богданович! Догнал, замер, задохнулся. Чёрные глаза в солнечном свете оказались карими. Скуластый, чернобровый, с фамилией отдающей зимним ветром. Взгляд Тимура обращённый к Вале оказался не арктической пустыней, но был чем-то неопознанным, неразгаданным, пока непонятым. Или так хотелось думать. Сеточка морщинок у внешних уголков — не более обозначения возраста и привычки улыбаться широко, искренне. — Что-то не успели спросить, товарищ студент? — Голос другой: тише, мягче. — Мне бы не задерживаться. Семеро одного не ждут. — Но развернулся корпусом и ждал чего-то большего, чем резкие вдохи-выдохи в безуспешной попытке привести дыхание в норму. — Валентин, — представился. Хотелось, чтобы запомнили. Быстро поправился: — Просто Валя. Я хотел… — Не получилось, голос сорвался на последнем слоге. Тимур добро усмехнулся, но перебивать не стал. — Хотел спросить. Как попасть к вам? К полярникам? Я хочу! — Ко мне хотите или к полярникам, товарищ Валя? Вы лекцию слушали? — Тимур скрестил руки на груди, несильно склонил к плечу голову, казалось, наконец-то оценивая человека перед собой. Валя поёжился. — Я здесь никого вербовать не собираюсь. Учитесь, пишите статейки про успех партии, да хоть про нехватку туалетной бумаги на продовольственных полках и успешной её замены любимыми всеми газетами. Или идите в театр. Знаете известного тёзку? Север оставьте тем, кто к нему готов. Удачное сравнение труда журналистов, бумаги и подтирания задницы Валя решил не замечать. Зато оценил очевидный комплимент о сравнении его скромной личности с человеком известным во всём Союзе. Он вообще даже малейшее доброе слово готов был принимать за сокровище, плохое — игнорировать. Не собирался сдаваться: — Вы говорили про чистое сердце… — Ещё я говорил, что людей могу видеть. Насквозь. — «Насквозь» — это совсем до костей, да? Тимур склонился, скостив разницу в росте, добавил (добил): — Возвращайтесь к своим одногруппникам, товарищ Валентин. — А вы? — А я вернусь к своей работе, — сказал, отрезал. Здесь даже Валя должен понять, что разговор окончен, что о большем не будет речи. — Не расстраивайтесь, — Заметил перемену в чужом лице? Снова дал надежду. Снова её забрал: — Каждому в мире своё место. Вы ещё это поймёте, товарищ Валя. — Тимур ловко нырнул рукой в нагрудный карман, достал из него карамельку в зелёном фантике, протянул Вале. — Для хорошего функционирования молодого и растущего. Берите, второй раз не буду предлагать. Так Валя оказался один посреди полного студентов коридора журфака, сжимающий в кулаке хрустящий фантик. Широкая спина Тимура давно затерялась в шумной толпе студентов и преподавателей. Сладкая барбариска порезала язык, стала горчить металлическим привкусом. Чёрный цыганский взор не оставил возможности его забыть.