Пепел. Хроники Риада

В покоях правителя приятно пахло тимьяном и душицей, с запахами которых смешивался аромат чистых хлопковых тканей. Врывался сквозь проём балкона утренний ветер, колебавший полупрозрачные белые полотна на окнах и вокруг ложа, привлекали взор расписные чаши и искусные статуэтки на подставках. Пламя в светильниках втекало в прохладу рассвета тёплой струей, и грели ступни ковры на полу. Сидевшая на краю ложа ХынСаа осторожно провела ладонью по животу Мади, прислушиваясь к своим ощущениям; изможденная женщина разглядывала её лицо внимательным и вместе с тем утомлённым взором. Рассыпавшиеся по мягким подушкам чёрные волосы её будто потускнели, приоткрытые бескровные губы пропускали лёгкие, едва ощутимые вздохи, расползалась по впавшим щекам и заострившемуся подбородку болезненная бледность. Девушка ощущала её боль, как свою, но поневоле улыбнулась, поняв, что у неё есть, чем обрадовать жену правителя. — Дитя родится здоровым, — мягко промолвила она, глаза её сияли искренней, пусть и сдерживаемой, радостью. У Мади вырвался облегчённый вздох. — Спасибо за эту весть, — чуть слышно проронила она и откинулась на подушки, закрыв глаза. — Не вставайте, покуда не наберётесь сил, — попросила её ХынСаа, проводя куском хлопковой ткани по лбу женщины и собирая с него пот. — Ашар предписал пить больше воды, а я приготовила для вас отвар. Он поможет вам восстановиться. Протирая ладони Мади влажной тканью, девушка посидела рядом с ней ещё немного, но собравшуюся покинуть покои её остановило слабое: — Не уходи… ХынСаа. — Хотите, чтобы я посидела с вами? — ласково спросила ХынСаа, взяв прохладную ладонь женщины обеими руками. Мади медленно качнула головой, у неё уходили все силы на то, чтобы не соскользнуть в тьму беспамятства, куда её столь настойчиво толкали утомление и бессонная ночь. — У тебя в руках… благодать, — тихо сказала женщина. — Боль прошла… от твоих рук, и меня теперь… клонит в сон, — с трудом проговорила она. — Это хорошо, вы сможете отдохнуть, — тепло заметила девушка и положила ладонь на лоб Мади. — П-послушай… — выдохнула женщина, сглотнув. Казалось, она хотела сказать что-то очень важное, и лишь поэтому упорно боролась со слабостью. — Курхо… я знаю… Мне сказали, как он… поступил с тобой… По лицу ХынСаа тенью пробежала печаль; она понимала волнение женщины, в которой она видела преданную любовь к супругу. Понимала, что услышит, ещё до того, как Мади слабо вымолвила: — Не держи… на него зла… Прошу… Девушка моргнула, прогоняя слёзы, столь невовремя увлажнившие её глаза, и глухо ответила: — Я не сержусь на вашего супруга, он защищал честь своего войска… Я всё понимаю… Успокоенная её словами, Мади с глубоким вздохом провалилась в сон; невидяще глядя на её лицо, ХынСаа спросила себя, насколько лукавыми были её слова. Несмотря на то, что решение Курхо обернулось для неё счастьем видеть любимого мужчину каждый день, девушка не могла забыть страха и боли, пронзивших её после приговора. Помнила о матерях, которых разлучили с детьми, о женщинах, терпевших бесчестье рабства. Воспоминание о признании Саа Мелара и осознание, что лакхи, сами о том не догадываясь, держали в плену потомков своих знатных родов, каждый раз отзывались в сердце ХынСаа обидой и негодованием, но сделать что-либо она пока была бессильна. Беседы с Хэжаром и прогулки по Риаду дарили надежду; никто, даже Рэйхан, не догадывался, какова истинная цель девушки, преданно следовавшей завету матери, что умерла на её руках. Окинув спящую женщину тёплым взглядом, ХынСаа покинула покои и встретила стоявшего за дверьми правителя. Курхо ничем не выдавал волнения, которое девушка отчётливо ощущала, и ровным голосом спросил: — У тебя есть хорошие вести? — Ваша супруга поправится в скором времени, — с поклоном возвестила ХынСаа. — Ребёнку отрава не навредила. Я приготовила для них настой, об остальном позаботится целитель Ашар. — Спасибо, — сдержанно поблагодарил правитель Риада. Девушка вновь поклонилась, прощаясь, но направившуюся прочь её остановило негромкое: — Постой! ХынСаа обернулась; Курхо хотел что-то сказать, что-то, что считал важным, но слова не шли с его уст. Ощутившая его внутреннюю борьбу девушка предвосхитила его вопрос проницательным: — Для целителя нет врагов или друзей, когда в его помощи нуждается больной человек. — Я не враг тебе, ХынСаа, — отрывисто заметил правитель Риада. ХынСаа вскинула бровь. — Отчего же? — холодно спросила она. — Разве не вы отдали меня демону для утех? В пустом коридоре не было никого, кроме них двоих; сторожившие двери воины стояли снаружи. Однако, привыкший к осторожности, Курхо приблизился к девушке, чтобы начать тихим голосом: — В ослеплении глупой обиды ты не видишь, кто враг и тебе и мне. — Не ему ли вы обещали преданно служить, правитель? — ХынСаа сдержала усмешку; она почувствовала многолетнюю боль мужчины, но, не желавшая помогать ему, не испытывала и желания причинять ему новую тревогу. — Я служу ему, как служишь ты, надеясь в один день осуществить свои планы, — спокойно проговорил Курхо. Девушка вздрогнула: правитель был близок к истине так же, как и далёк от неё. Опустив взор, она с почтением вымолвила: — Если позволите, я бы хотела оставить в прошлом обиду, что вы мне нанесли, и прошу вас о том же. Вы защищали честь своего войска, я следовала законам своего племени, — добавила ХынСаа, осознавая, что Курхо правильно поймёт её просьбу. — Ты согласна заключить союз? — нахмурился правитель; он, казалось, мало верил ей. — Скорее, перемирие, — откликнулась девушка с кривой усмешкой. — Не просите меня о помощи, обманывать Владыку Цайлома я не осмелюсь, — подарив Курхо ясный взгляд, пояснила она. Глаза правителя потемнели; шагнув к ХынСаа, он процедил: — Не говори мне о том, что в тебе нет смелости. Ты способна на большее. Девушка несколько раз моргнула, чтобы справится с чувствами; с выдержкой Курхо её умению держать себя в руках было не сравнится. Сглотнув, она глухо ответила: — Я не стану… Не пойду против того, кто проявил милосердие в тот миг, когда у меня не было надежды. — ХынСаа видела, как полоснули правителя правдой её слова, но его гнева не испугалась. — Его власть тяготит лишь вас, правитель Риада, — твёрдо добавила она. Её удивило презрение, скривившее черты лица Курхо; отвернувшись от неё, он отрезал: — Ты можешь идти. Я не забуду о перемирии. — Да принесёт вам благо этот день, правитель, — пустым голосом вымолвила ХынСаа и поспешила покинуть Курхо. Тайные переходы позволяли пройти в Ихрадж напрямую из дворца; за несколько лун девушка хорошо запомнила петлявшие пути, по которым ходили служители храма, посещая дворцовые комнаты либо встречаясь с семьями правителя и приближённых к нему людей. В округлой комнате с завешенными тканью окнами и дверьми ХынСаа, погружённая в невесёлые думы, совершенно неожиданно встретила Дийнала. Лицо её посветлело, и с губ сорвалось тёплое: — Счастлива наша встреча, воин Дийнал! — Да будет благим твоё утро, Поющая с кокхами, — в уверенном голосе Дийнала слышались и радость и не скрываемое им уважение к девушке. — Ашар сказал, тебе вверили заботу о семье правителя. — К счастью, яд не навредил их здоровью, — улыбнулась ХынСаа. — Могу я спросить о Диком? — Мои слуги позаботились о нём, — успокоил её воин. — Конь в стойле, ты можешь встретиться с ним, когда пожелаешь. — Дикий никого не ударил? — с эхом тревоги поинтересовалась девушка. — Обычно он никому не позволяет к себе притронуться. Дийнал покачал головой: — Я думаю, ваша прогулка его успокоила, ХынСаа. Дикий — умный конь, он всегда чувствует, когда его боятся. А мои слуги страха перед скакунами не испытывают. ХынСаа ответила светлой улыбкой и с облегчением промолвила: — Какая радостная весть, Дийнал! Я боялась, что он принесёт тебе лишь беспокойство. — Будь это так, я бы всё равно его принял, — сдержанно заметил воин. На обезображенном шрамами лице его не читалось никаких эмоций, но девушка слишком хорошо понимала переживания каждого, с кем ей доводилось беседовать. В груди её, стеснённой холодом разговора с правителем, ныне горячей волной разливалась признательность. Она понимала, что может безоговорочно положиться на Дийнала, и эта мысль согревала её подобно глотку горячего чая. — Если позволишь, я поручу выводить его на прогулку каждое утро, — предложил воин. — Дикому не стоит всё время стоять в стойле. — По правде говоря, я хочу передать Дикого тебе в дар, — призналась ХынСаа. — Если ты примешь. Я не смогу за ним ухаживать… — печально проронила она. — Он хороший… Быстрый и выносливый. Если ты станешь его другом… он убережёт тебя в минуту опасности. Решение было для девушки сложным, но она осознавала, что это единственно верный выход. У неё не было возможности дарить Дикому заботу и дружбу, а для воина скакун мог стать прекрасным товарищем. ХынСаа чувствовала, что Дикий примет Дийнала. — Ты щедра, ХынСаа. Я приму твоего коня и буду заботиться о нём, как должно, — принял решение воин. — Если захочешь, ты всегда сможешь его увидеть. — Спасибо, Дийнал, — тёмно-карие глаза девушки засияли. Вызванное дружеской беседой тепло продолжало согревать ХынСаа и позже, когда она возвратилась в Ихрадж. Вызвавшись помочь жрицам с приготовлениями к грядущему празднику пробуждения Цайлома, девушка не заметила, как в хлопотах день сменился вечером. Рэйхана в храме не было, и возвращаться в пустые без него покои ХынСаа не хотелось. Беседы со служителями Ихраджа и несложные поручения не отвлекали девушку от раздумий; она вспоминала недавний разговор с Хэжаром, пробуждая в памяти последние слова матери, хмурилась в задумчивости, возвращаясь мыслями к рассказу Рэйхана о договоре с Эрсалом, и пыталась понять, что связывает то, что она узнала за последние недели в Риаде. Связь была едва ощутимой, и лишь обрывочные видения позволяли ХынСаа понять, что её миссия ведёт к заговору, который в далёком прошлом задумали Бледноликая Сийг и Седьмой потомок Эрсала. Изредка девушка замечала среди стражей НанЧа. Воин нёс службу, молчаливо охраняя порученные ему проходы, и успокаивал встревоженное сердце ХынСаа своим присутствием, без слов обещая, что всегда будет рядом и защитит в случае угрозы. Закончив пришивать к белому полотну тёмно-зелёную тесьму, девушка поднялась с укрытых ковром камней, на которых сидела, и подошла к НанЧа. — Рэйхан ещё не вернулся? — тихо спросила она. Воин покачал головой. Поразмыслив, ХынСаа неуверенно попросила: — НанЧа, ты… можешь провести меня в зал совещаний? Я не помню дорогу, — смущённо призналась она, вызвав у воина улыбку. Кивнув, НанЧа тотчас устремился к одному из проходов и вскоре привёл девушку в просторную пещеру, где она впервые увидела Асада. Горный лев и сейчас находился подле седалища, как в прошлый раз, только на сей раз он спал, свесив могучую лапу с верхней ступени. Взгляд ХынСаа, не затуманенный страхом, в восхищении скользнул по гибкому телу хищника, и с её губ сорвалось искреннее: — Он невероятно красив, не правда ли, НанЧа? Усмешку воина она не могла не почувствовать, но НанЧа согласно кивнул и отступил к стене, почтительно склонив голову. Девушка ответила сдержанной улыбкой; о своём долге воин никогда не забывал. Она, поколебавшись, прошла к высокому стеллажу возле дальней стены, на буковых полках которого покоились многочисленные свитки. Выудив наугад один из них, ХынСаа раскрыла пергамент и пробежала глазами по символам, многие из которых были для неё загадкой. Тихо вздохнув, она рассеянно спросила: — НанЧа, а ты… Ты умеешь читать знаки? Ответом ей послужила неожиданная волна испуга, шедшая от воина. Девушка обернулась и замерла, выронив свиток: соскользнув с возвышения, к ней лениво приближался Асад. Бросившийся наперерез НанЧа двигался так же бесшумно, как и хищник; к его удивлению, ХынСаа вскинула руку, останавливая его жестом, и проронила: — Постой, он не собирается нападать… Девушка не знала, как объяснить свою убеждённость в том, что от Асада не исходит угрозы, но НанЧа не требовалось причин. Он видел её танец на церемонии в день, когда погрузился в сон Цайлом, не раз становился свидетелем её невероятной проницательности. Потому лишь застыл в нескольких шагах, готовый защитить в любое мгновение. Горный лев остановился напротив ХынСаа, не отводя горящего взгляда ярких жёлтых глаз; словно из прошлой жизни, пришли на память слова матери: «Говорят, у них были жёлтые, как у горного льва, глаза и чёрные губы». Девушка поднесла ладонь к устам, не веря догадке, затем тряхнула головой, собираясь с мыслями, и поспешила успокоить напряжённого НанЧа: — Не знаю, как, но Рэйхан дал ему понять, что меня нельзя трогать… Асад не нападёт, не нужно тревожиться, НанЧа. Воин в ответ нахмурился, затем, поразмыслив, закивал; лицо его посветлело, державшая рукоять меча ладонь расслабилась. Подняв с камня упавший свиток, ХынСаа вернула его на место и, помедлив, несмело зашагала к хищнику. НанЧа сузил глаза, во взгляде его вновь появилась тревога, но сиявшие любопытством глаза девушки и её явное предвкушение поневоле успокоили его. — Не может быть, Асад, — прошептала ХынСаа, присев на корточки и протянув руку, — неужели ты и вправду ждал новой встречи?.. Лев преодолел расстояние между ними одним прыжком, немало напугав НанЧа, и уткнулся большой головой в ладонь девушки, утробно рыча. И пусть его пугавший всё живое рык мало напоминал мурлыкание, но именно на домашнюю и ласковую кошку он походил сейчас, подставлявший макушку и уши под гладившие его пальцы. Не веря глазам, воин беззвучно рассмеялся, продолжала улыбаться ХынСаа, которую Асад едва не уронил могучим порывом, положив огромные лапы на её хрупкие плечи. — Асад, ты мой хороший… — рассмеялась девушка, обняв льва за шею и продолжая гладить его голову и плечи. — Кровожадный хищник в ногах слабой девушки, — развеяло радость новой дружбы саркастичное. — Постесняйся сородичей, Асад, разве пристало владыке лесов вымаливать ласку, подобно телёнку? На насмешку Рэйхана Асад ответил недовольным рыком, вызвав у ХынСаа улыбку. НанЧа, поклонившись, поспешил покинуть зал — после недавнего порыва он неизменно оставлял девушку, едва появлялся Владыка Цайлома; проводив его взглядом, Рэйхан неторопливо зашагал в сторону ХынСаа. Девушка продолжала тормошить и гладить льва, резвившегося, подобно котёнку. — Сначала НанЧа, теперь Асад… — донеслось до неё тихое. — Кто следующий? Я? Девушка вскинула голову, горечь в словах мужчины отозвалась в ней печалью. Ласково почесав у льва за ухом, она поднялась на ноги и вложила ладонь в протянутую к ней руку. — Счастлив ваш приход, повелитель, — тепло промолвила она, шагнув к Рэйхану, который без слов заключил её в объятия. ХынСаа чувствовала, что мужчина расстроен, и знала, что он вряд ли скажет ей причину. Ей было дано лишь подарить ему утешение, и она с привычной чуткостью заметила: — Весна снова вернулась в Риад. Грядущее солнце обещает ему благоденствие… Урожаи будут богатыми. — Тебе было видение? — без особого интереса проронил Рэйхан, зная наперёд, каким будет ответ. Девушка отстранилась, застенчиво наслаждаясь лаской перебиравших её волосы пальцев, и, не поднимая взгляда, призналась: — Я скучала, повелитель. Рэйхан усмехнулся; ХынСаа едва ли заметила Асада, который, покинув пещеру, отправился на охоту, и вскинула голову, когда после недолгого молчания мужчина предложил: — Прогуляемся по саду? Девушка согласно закивала, их ночные прогулки она любила; погружённый в лунное сияние и тонкую тишину, сад обрадовал её взор серебристыми бликами пруда и огнями факелов, растекавшимися вокруг золотистым светом. Тени бегали между деревьями, прохлада дышала сыростью и запахами можжевеловой хвои; защищая от холода ночи, обнял ХынСаа рукой Рэйхан, и закутанная в складки широкого рукава она прислонилась к мужчине, греясь в исходившем от него тепле. Они в молчании вышли на балкон; раскинувшийся подле Риад привлекал взгляд глубокой синевой очертаний и медным пламенем огней. Окроплённый звездами ночной небосклон голубел прозрачной чистотой, и заливали окрестности лиловые сумерки. Бесшумно пролетела мимо сова и, описав круг над садом, опустилась на ветку росшей неподалёку сосны. — Ты любишь Риад, ХынСаа? Задумчивый вопрос не был для девушки неожиданным; прислонившись к груди Рэйхана и чувствуя, как её обнимают его руки, она окинула город тёплым взглядом и простодушно промолвила: — Красота и величие Риада не могут оставить равнодушным сердце, преданное горам. Город в подножии Цайлома… — ХынСаа помолчала и с долей иронии заметила: — Никто никогда не говорит, что он подобен горе, которая его взрастила. На губах, касавшихся её волос, она распознала тронувшую их улыбку; крепче прижав девушку к груди, Рэйхан не без грусти заметил: — Прекрасно дитя Цайлома, взросшее на крови и надежде… Риад стал моим творением, ХынСаа. Я решал, где будут возведены его стены, я писал его законы… Эрсал заманил меня ролью творца, — вздохнул он, рассеянно целуя мягкие пряди гревшейся в его руках ХынСаа. Девушка встрепенулась, не готовая к откровенности, пусть и скупой; осознавая редкую ценность подаренного ей мгновения, она не решилась ответить сразу и молчала, лелея доверенную ей правду. Поразмыслив, ХынСаа спросила: — Вы… сожалеете, повелитель? — Нет, — мужчина отчётливо усмехнулся. — Я… разочарован. Печальная улыбка скользнула по губам девушки; она доверчиво прижалась щекой к руке Рэйхана и мягко спросила: — Вас тяготит вероломство тех, чей разум отравлен страхом? — Скорее вес прожитой жизни, — ответ был горек, как сок эуфорбии. — Слишком долго она длится… Время застыло. Я словно живу во сне, который никогда не заканчивается. Мысли, которые у ХынСаа вызвали слова мужчины, были тяжёлыми и болезненными. Не желая омрачать мгновение, девушка вдохнула полной грудью смешанный запах цветов, едва-едва начавших пробуждаться и редкими пятнами пестревших на скалах в свете дня, и проницательно заметила: — Вечность не для одинокого путника… Но разделённая с кем-то, она не так тяжела. Беззвучный смех Рэйхана она не услышала — почувствовала — и не удивилась, когда он ответил на её робкую надежду рассудительным: — Жизнь, отпущенная тебе, слишком коротка, ХынСаа. В конце концов и ты пеплом унесёшься к небу над Цайломом. Против воли девушки её грудь пронзило резкой болью; простиравшееся перед ней грядущее вдруг уменьшилось, став ничтожным, показалось насмешкой, противопоставленное простору времени, что не имеет конца. Она не хотела возражать, споря с тем, что виделось ей истиной, но с губ её сорвалось почти дерзкое: — Ушедшие живут в нашей памяти. Столько времени, сколько его даровано нам. — Ты забываешь о боли, с которой приходят воспоминания, — в голосе Рэйхана скользила ставшая неизменной снисходительность. — Наивное дитя, — фыркнул он, — ты ведь познала муки потери… ХынСаа не поняла, в какой миг размышления о судьбе творца и бессмертии стали беседой о привязанности; сама не понимая, зачем, она вдруг с болью спросила: — Неужели вы предпочтёте забыть, повелитель? Позволите памяти обратиться в пепел? Девушка не испугалась и не воспротивилась болезненным объятиям, когда в ответ мужчина стиснул её, прижав к сердцу с такой силой, словно хотел стать с ней одним целым. Простое признание ударило её в грудь, лишив ненадолго дыхания: — До тебя и не было никого, чья жизнь могла бы продолжиться в памяти. — П-повелитель… — страшась верить, прошептала ХынСаа. Горячее дыхание Рэйхана запуталось в её прядях; зарываясь лицом в её волосы и дыша её запахом, он чуть слышно попросил: — Назови… Назови меня по имени, ХынСаа… Обжегшие глаза слёзы собрались комом в горле, мешая говорить; сглотнув, девушка сдавленно промолвила: — Рэйхан… Эта беседа не раз ещё вспомнилась ей после. Но в тот миг она позволила себе окунуться в пронзительное счастье, которое ей дарили ставшие родными объятия любимого мужчины.