Пепел. Хроники Риада

Глубокую синеву ночного неба алмазной крошкой окропили звёзды, пряталась за лоскутами облаков печальная луна. Луга тихонько шуршали и скрипели окрест группы воинов и пленников, устроившихся на привал. Фигуры сидевших и ходивших вокруг костра людей отбрасывали длинные тени, смешивался с прохладой и терпким запахом травяного чая аромат жареной на огне дичи. Воины, сильно утомлённые как недавней битвой, так и длинным переходом через ущелье, устало жевали мясо и угощались ягодами собранного в дороге терна. Пленникам оставили захваченную ими еду, и сейчас сидевшие в сторонке на траве женщины, тихо переговариваясь, кормили сонных детей. Паслись невдалеке кони, спали жеребята, доносился плеск родника, текшего меж камней совсем близко. Почувствовав жажду, ХынСаа обратилась к устроившейся на траве рядом с ней Фийха: — Если попросим стражников, думаешь, нам позволят набрать немного воды в дорогу? — Сейчас? — нахмурилась женщина. — Пить хочется, — улыбнулась девушка. Фийха вздохнула и закивала: — Мне тоже. Думаю, и остальные хотят воды. Давай попросим. Тханана, узнав об их намерениях, только кивнула и продолжила укачивать в руках одного из младенцев своей близкой подруги. Многие устраивались спать прямо на земле, подложив под голову суму, хотя от травы и камней тянуло холодом. С грустью оглядев пленников, ХынСаа бесстрашно направилась в сопровождении Фийхи прямо к главному из охранявших их воинов. — Здесь родник неподалёку, — ответила она на вопрос стражника, не поднимая взгляда. — Мы хотели набрать воды. — Воинам тоже наберите, — грубовато приказал мужчина и всучил девушке несколько мягких кожаных фляг. Тому, что он последовал за ними, ХынСаа не удивилась; но присутствие воина отзывалось в ней напряжением и неприятным предчувствием всё то время, пока они с Фийхой наполняли мешочки водой. — А ты хорошенькая, — сально заметил стражник, когда девушка в очередной раз поднялась с корточек, чтобы протянуть ему полную воды флягу. Полный презрения взгляд, который ХынСаа метнула в воина, к её удивлению, его лишь позабавил. — И смелая, — довольно заключил он. — Я поговорю с Курхо, может, он мне тебя продаст, — протянул стражник, словно рассуждая с самим собой. Девушку пронзило болезненной мыслью, что всё племя отныне в рабстве, лишённое свободы и права даже на собственную жизнь. Прерывистым вздохом она уняла желание возразить мужчине и продолжила набирать влагу в мешочек. Сидевшая рядом Фийха закрутила крышку на ещё одном и отложила его к тем, которые они набирали для пленников. — Поторопимся, ХынСаа, — тихо попросила она, пряча беспокойство. — Я уже закончила, — откликнулась ХынСаа, поднимаясь, и вскрикнула от неожиданности, обернувшись и поняв, что воин стоит прямо перед ней. — Возьмите, — поспешно всучила ему девушка последнюю флягу. — Мы пойдём… — отступая, проронила она и едва не упала, поскользнувшись на мокрых камнях. — Что ж ты такая пугливая? — мягкие, низкие нотки в голосе стражника напугали девушку ещё сильнее. — Пойдём, Фийха, — хватая подругу за руку, попросила ХынСаа. Воин отбросил фляги и решительно шагнул в их сторону; оглянувшись на Фийху, девушка успела подумать только о том, что при побеге их всё равно скоро обнаружат. Дорогу же к костру им преградил стражник, протянувший руку к ХынСаа с явным намерением схватить. — Не тронь её! — прорезало ночь полное ярости. Никогда прежде ХынСаа не слышала в голосе матери такой злости, такой воли, такого желания защитить; Тханана никогда и не повышала голоса, сейчас же в её крике смешалось столько угрозы и вызова, что воин, оборачиваясь, выхватил меч почти инстинктивно. Шок на его лице в тот миг, когда он понял, что ему угрожает женщина, сменился неподдельной злостью и негодованием на себя оттого, что принял вызов, пусть и невольно. ХынСаа не знала, что стало причиной последовавшего за этим быстрого, точного, беспощадного удара: — желание вернуть унижение или порыв того, кто привык проливать кровь, — но, выросшая в семье воинов и среди воинов, она бросилась к матери до того, как стражник поднял меч… — Нет! Уни! Уни… — поперхнулась девушка, подхватывая начавшее оседать тело матери. Глубокая борозда, протянувшаяся от левого плеча до правого бока, вмиг пропитала хлынувшей кровью платье и шаль Тхананы. Побледневшее лицо Матери племени исказила боль, по телу её пробежала крупная судорога, и, вцепившись в плечи дочери, женщина медленно осела вместе с ней на траву. ХынСаа не заметила ни подбежавшей Фийхи, ни других воинов, не услышала криков удерживаемых ими пленников. Не раз лечившая вместе с матерью односельчан, она часто встречала смерть, разглядела и сейчас в любимых глазах её неумолимую тень. — Уни, — прошептала она, глотая воздух, чтобы удержать в себе слёзы, и беспомощно, в тщетном порыве зажала ладонями страшную рану. — Моя уни, моя любимая уни… Как же… Почему сейчас?.. Откуда-то появилась протянутая женскими руками ещё одна шаль, которую девушка с силой прижала к ране. Хрипло дышавшая Тханана затихла, казалось, лишившись чувств, но тотчас подалась к дочери, сжав её плечи. — ХынСаа, — прохрипела мать. — ХынСаа, слушай меня внимательно… Ты Мать племени отныне, — тяжело выговаривая слова, выдохнула она. — Защити детей, они должны вернуться в Таргам… слышишь? Защити… — Обещаю, уни, — закивала ХынСаа, судорожно всхлипнув. — Обещаю… Тханана закрыла глаза, сжимая плечи дочери до боли, до онемения; ХынСаа в отчаянии оглядела её шептавшие молитвы губы — мать словно боялась не успеть и вымаливала у смерти ещё несколько мгновений. — ХынСаа… Выдох был тих, как колебание стебелька. Девушка наклонилась ещё ниже, вслушиваясь до звона в ушах. — Первая Мать племени… оставила завет. Мне передала моя уни… — чуть слышно промолвила Тханана. — Когда вернёшься в Риад… разгляди отчаяние там, где все увидят гнев… Помоги тому, кто будет сражаться с помощью… Найди того, кого спрячет его обещание… найди, ХынСаа. Непременно найди… ХынСаа прерывисто выдохнула, когда тело матери, отяжелев, обмякло в её руках. Грудь пронзило ослепительной болью, и девушка упала на Тханану, зарываясь в её мягкие волосы лицом и чудом сдерживая горящие под веками слёзы. В ушах странно звенело, пробегала по коже дрожь, а тупивший сознание шок пропускал в него лишь одну мысль: «Напрасно я пошла за водой, напрасно…». Не сразу она ощутила на своём плече руку Фийхи, с трудом расслышала её слова: — ХынСаа! ХынСаа, подними голову. Девушка усилием воли успокоила бушевавшие в сердце горечь и отчаяние и медленно села, осторожно выпустив мать из объятий. Лицо сидевшего перед ней Дийнала светилось сдержанным участием и печалью, он вгляделся в глаза ХынСаа и обратился к ней внушавшим доверие, спокойным тоном: — Попрощайся с матерью, ХынСаа. Я отвезу её тело в могильник. Сглотнув ком в горле, ХынСаа провела дрожащими пальцами по устам и беспомощно оглядела мать. Традиции требовали похоронить её в одном из могильников, которые изредка встречались на склонах вблизи селений, ныне пустовавших. Погрузившись в пучину боли, девушка и забыла об этом. — Спасибо, Дийнал, — сорвалось с её губ глухое. Она понимала, что сама не сможет сделать того для Тхананы, и помощь воина была неожиданным подарком. Девушка мягко провела ладонью по щеке матери и, склонившись, поцеловала в закрытые глаза. Большего она себе не позволила и, поразмыслив, сняла с шеи Тхананы серебряную подвеску. Не так, не так она думала получить от матери медальон, который передавался новой Матери в день её принятия племенем. Повесив кулон на грудь и спрятав её под ворот, ХынСаа помогла воину поднять тёплое ещё тело Тхананы на руки. Конь Дийнала после короткого приказа опустился на землю, и мужчина сел в седло, держа покойную в объятиях. Схватив одной рукой поводья, он кивнул на полный боли и сожалений взгляд ХынСаа; конь поднялся на ноги и поскакал прочь, унося с собой последнего родного человека девушки и спокойствие, которое ей дарила мысль, что мать рядом. Воспитанная горами и их строгими законами сдержанность не дала ХынСаа времени на долгое прощание; отвернувшись от вида лугов, едва в ночи растворился силуэт всадника, девушка окинула взором Фийху и стоявших вокруг воинов, молча подобрала с травы полные воды фляги и направилась обратно к пленникам. Она не заметила уважения и восхищения, которое в некоторых воинах вызвали её вмиг повзрослевший взгляд и прямая спина. — ХынСаа, — тихо окликнула её Фийха, когда они устроились на траве подле остальных женщин. Никто из взрослых не спал, бодрствовали, несмотря на усталость, и несколько мальчиков, которых от юности отделяло лишь два или три солнца. Девушка понимала, что они ждут её слов, но говорить сейчас ей было особенно сложно. Тем не менее, совладав и с этой слабостью, она негромко поведала: — Уни завещала мне… помогать племени так, как это делала она. Я обещала ей, обещаю и вам, что не забуду ничего из того, чему она успела меня научить, и буду помогать племени всем, что в моих силах и разумении. Принимаете ли вы меня как Мать племени? — задала она традиционный вопрос. Никто уже не вспомнил бы, кто первым произнёс эти слова, но предания гласили о Первой Матери, пришедшей с другой стороны гор. О той, что бескорыстно помогала каждому ламарцу. О той, которую племя впервые назвало Матерью. — Принимаем, — раздалось со всех сторон. ХынСаа слабо улыбнулась, различив в нестройном хоре ответов и звонкие голоса мальчиков. Фийха взяла её за руку и сжала в молчаливой поддержке; девушка подарила ей полный признательности взгляд и посмотрела в сторону близкой подруги Тхананы, Кахин, весомо промолвившей: — Битва унесла жизни твоих отца, брата и будущего мужа, несправедливость воина лишила тебя матери, ХынСаа. ХынСаа сглотнула, понимая, что услышит, ещё до того, как женщина неумолимо добавила: — Не нарушай закон крови, ХынСаа. Ты теперь Мать племени, твоя честь — наша честь. В воцарившемся после этих слов молчании все терпеливо ждали ответа девушки, не желая торопить её с принятием столь сложного решения. ХынСаа, потянувшись, поправила свою накидку на крепко спавшем Замиге, провела ладонью по его светлой головке и, подняв на горянок строгий, сиявший решимостью взгляд, тихо и сдержанно произнесла: — Я знаю, Кахин. Кровь моей семьи не останется пролитой безнаказанно, даю слово себе и племени. Пленники ответили молчаливыми кивками; ХынСаа хорошо знала, что каждый будет хранить молчание и ничем не выдаст ни её намерений, ни её действий. Как ей поступить, девушка поняла ещё до того, как Кахин напомнила о законе крови — единственном, из-за чего число ламарцев оставалось столь низким, ведь пролитую кровь не прощали поколениями. Следующее утро встретило девушку холодом и спазмами в груди. ХынСаа понимала, что потеря ещё долго будет терзать её напоминаниями. Но, отвлекшись на нужды и просьбы женщин и детей своего племени, она ненадолго забыла о боли. Дорога была такой же длинной, как и накануне. Отряд во главе с Курхо — так воины называли мужчину, возглавлявшего их группу, — шёл медленно; среди всадников встречались пешие, как пленники, стражи. Ламарцы шли в середине, кинжалы у них отняли, несмотря на слово, данное Тхананой. Никто из них не жаловался на неудобства или усталость, даже дети; изредка перебрасывались короткими репликами только воины Эскара. Поздним вечером Курхо решил вновь остановиться на привал; воины проворно поставили для него и его приближённых соратников большую палатку и развели костры. Пойманную охотниками ещё днём серну быстро разделали двое мужчин, и ХынСаа вместе с несколькими женщинами вызвалась принести воды для котелков, в которых было решено сварить мясо. — Не нужно их сопровождать, не сбегут, — запретил Дийнал, завидя направившихся вслед за пленницами мужчин. Девушка сдержала порыв подарить воину благодарный взгляд: как никогда ранее, сейчас ей были не нужны зоркие глаза стражников. К полноводной Шолж, в которую свои воды несла быстрая Хий, горянки спустились легко и грациозно, без труда сохраняя равновесие на осыпавшихся камнях и замечая все коварные кочки. Оставив женщин набирать в котелки воду, девушка оглянулась и, поняв, что за ними никто не следит, поспешно приблизилась к высоким зелёным стеблям нависавшего над рекой растения, почти не заметного в колючих зарослях облепихи и боярышника. Его яркие лиловые и голубовато-сиреневые цветки, поникшими головками глядевшие в воду, она приметила ещё ранее, когда Курхо только велел отряду остановиться. Тханана много рассказывала дочери о травах, росших в этих горах, учила лечить с их помощью, предостерегала от яда иных. ХынСаа хорошо знала, как опасно это красивое растение, таившее мучительную смерть в каждой своей части. Вновь оглянувшись, она присела на корточки и, выудив из складок платья спрятанный в них подкинжальный нож, принялась выкапывать клубни корней. Справилась она со своей задачей быстро, и, спрятав ядовитые корни под мышку, плотнее закуталась в материнскую шаль. Осторожность её была излишней: воины не подозревали ни о чём. Произошедшее накануне отделило их от пленников стеной отчуждённости, и стражники, понимавшие, что и без того матери не покинут своих детей и не увлекут их в опасное путешествие побега от неизбежной погони, особенного рвения в охране не проявляли. — Позови меня после того, как вы отправите угощение Курхо и его соратникам, — попросила ХынСаа у Фийхи, прежде чем зашагать к группе женщин, кормивших детей оставшимися запасами. Фийха, которой вместе с несколькими горянками было велено приготовить ужин для воинов, в ответ на слова подруги только кивнула. К близким друзьям Курхо, неизменно трапезничавших с ним, относился и Дийнал, и женщина понимала желание девушки оградить от опасности того, кто похоронил её мать. К тому времени, как её позвала Фийха, ХынСаа успела измельчить корень и завернуть в ткань получившиеся кусочки. На девушку, которая подбежала, чтобы помочь другим женщинам разлить по чашкам сваренные с травами куски мяса, в потемках никто из Эскара не обратил внимания: сидевшие вокруг костров на поваленных деревьях мужчины были заняты беседой. Горянки знали о намерениях ХынСаа и не выдали её ни жестом ни взглядом; вываливая измельчённый корень в бульон небольшими горстями, девушка постепенно всыпала отравы во все котелки, незаметно переходя от одного к другому. Спрятав ткань в карман, она сполоснула руки водой из фляги и тотчас взялась помогать Фийхе разливать бульон по чашкам, удивляясь спокойствию в душе, которое позволило ей исполнить данное обещание, не привлекая к себе внимания воинов, которые подходили к котелкам один за другим и возвращались к кострам со своей частью угощения. — Так ты ещё и на руку скорая, красавица. Всё одно, поговорю с Курхо… ХынСаа пронзило волной ненависти, едва она услышала голос мужчины, убившего её мать. Усилием воли вернув утраченное спокойствие, девушка без слов приняла у Фийхи очередную чашку и протянула её воину, не поднимая взгляда. — И не посмотришь на меня, горянка? — насмешливо спросил стражник. — Гордая ты или боишься? ХынСаа вскинула голову, в глазах её сверкнула ярость. Боль от потери ещё не начала отпускать стеснённую ею грудь, и желание вернуть муку сорвалось с губ девушки традиционным: — Да будет сладким твой ужин. Мужчина улыбнулся: дерзость ему понравилась, так же, как и полный достоинства тон пленницы. Не сказав более ни слова, он направился к костру; и всё то время, пока ХынСаа помогала женщинам с оставшейся частью угощения, она не сводила с него глаз, с мрачным удовлетворением убеждаясь в том, что он съел всё без остатка. Вернувшись к остальным пленникам, горянки принялись готовиться ко сну; утомлённые дорогой дети крепко спали на накидках и опустевших сумах. Волнение среди воинов привлекло их внимание довольно скоро; резко обернувшись, ХынСаа вгляделась в метавшиеся вокруг костров фигуры мужчин. Воины падали на колени, многие кашляли, задыхаясь и краснея, хватали ртом воздух. Девушка знала, что паралич, вызванный ядом, не даёт им дышать, видела желчь на их губах. Раскаяния или сочувствия не было среди её чувств. Она внезапно подумала, что, возвращая кровь своих родных, отомстила за всё племя. Прошло немало времени, прежде чем в лагерь вернулось спокойствие; короткие, властные приказы Курхо и помощь, которую оказали своих соратникам не успевшие вкусить яда воины, спасли жизни некоторых из них. Погибших было много, и, окинув их недвижные тела полным ярости взглядом, Курхо посмотрел в сторону пленников и громко, пугая злобой в голосе, спросил: — Кто? Вспомнив лица женщин, готовивших ужин, воины грубо схватили их и бросили оземь к ногам командира; ХынСаа, не выдержав, хотела было присоединиться к ним, но Кахин схватила её за руку. Девушка опустила голову: о том, что за её месть ответят другие, она не подумала, но понимала, что горянки не скажут правды и примут весь удар на себя. Курхо оглядел стоявших перед ним на коленях пленниц, державшихся с достоинством даже в таком положении. Он вспомнил слова отца о том, что честь для ламарцев — первый закон. О том, что они не оставляют неотомщённой кровь своих близких. Наследник с сожалением вздохнул: он должен был предвидеть то, что произошло. Следующих его слов пленницы совсем не ожидали: — Где дочь женщины, убитой моим воином вчера ночью? Пленницы переглянулись, пряча страх за девушку, месть которой они хотели скрыть, Кахин снова схватила ХынСаа за руку, но та покачала головой с тихим: — Отпусти меня, Кахин. Недостойно прятаться, когда твоё убежище обнаружено. Вид хрупкой фигуры пленницы, без страха представшей перед Курхо после его вопроса, отозвался в нём смесью иронии и удивления. «Маленькое перышко способно перевесить чашу весов, один воин может решить исход битвы», — вспыхнули в памяти слова Хэжара. Вспомнился и его неизменный завет: «Не поступай в приступе гнева. Позволь мыслям вернуть ясность и лишь тогда принимай решение». Оглядев мёртвые тела своих воинов, наследник вновь посмотрел на девушку. Она стояла, выпрямившись, подняв голову и опустив взор, исполненная достоинства, бесстрашная и спокойная. Лично отбиравший воинов в свой отряд, Курхо поневоле подумал, что эта слабая девушка смогла бы принять смерть так, как её принимали лучшие из Эскара. И отпали всякие сомнения в том, кто именно отравил еду: пойти на такой смелый шаг могла только она. — Прорицатель предсказал мне, — ровно проговорил наследник, — что случайная смерть пленника обернётся для меня потерей моих воинов, и я не смог этому помешать. Горечь в его словах пронзила ХынСаа странным сочувствием. Она понимала его печаль, пусть и приняла свою долг лишь вчера. Вскинув на миг взгляд, она вновь отвела его в сторону. Лицо Курхо было таким же мужественным, как и у Дийнала, но отталкивало отпечатком жестокости. — За твою смерть я не заплачу их жизнями, ведь предсказание уже сбылось, — продолжил наследник. Фийха за спиной ХынСаа испуганно вздохнула, но девушка не ощущала страха. Только тревогу о племени. — Ответь правдиво: ты отравила еду? ХынСаа вскинула бровь. Мелькнула в мыслях догадка, что Курхо зачем-то нужно, чтобы её признание было услышано остальными воинами. Она понимала: он знает, кто подсыпал яд в котелки. Прятаться в молчании и лгать не было ни желания ни причины, вскинув голову, девушка подарила воину ясный взгляд и промолвила: — Я. Некоторые воины зашипели от злости в ответ, Дийнал прищурился, скрывая досаду. Ламарцы ничем не выдали своих переживаний, и Курхо, горько усмехнувшись, сделал шаг к ХынСаа. Девушка не отступила, не отвела взора. Ярость туманила сознание наследника, он помнил о том, что принятые в гневе решения оборачиваются тяжелыми последствиями, но его обманула уверенность, что предсказание Хэжара сбылось. Потому он проронил, умело пряча эмоции: — Всё твоё племя будет продано в рабство и станет подчиняться жителям Риада, но ты… Ты достанешься в дар Саа Мелару. Станешь жертвой, что я преподнесу ему ко дню своего возвращения в Риад. И сполна отплатишь за кровь моих воинов. — Курхо! — вырвалось у Дийнала. Наследник подарил ему гневный взгляд, и воин промолчал, решив не вмешиваться. Отрешённость, которой отреагировала ХынСаа, напугала его и вызвала разочарование у Курхо, ждавшего хоть искры страха в этих чистых, совершенно невинных глазах. Слабое удовлетворение он почувствовал, лишь когда пленница опустила голову, хмурясь, словно от боли, и резко развернулся, намереваясь вернуться в палатку. Но его остановило твёрдое: — Я — ХынСаа из племени Ламар. — Я запомню, — ядовито отозвался наследник, оборачиваясь, и сузил глаза. Взгляд у девушки был пронзительным, но странно пустым. — Я — ХынСаа из племени Ламар, — повторила она. Курхо нахмурился, и пленница вновь промолвила: — Я — ХынСаа из племени Ламар… Я проклинаю ваше племя. Ваш город будет разрушен, ваши дома покроет жидкий огонь, ваша слава обратится забвением. Тот день, когда Цайлом извергнет свою ношу, когда земля опустеет, когда небо станет слабым и рухнет вниз, когда брат побежит от брата… тот день будет последним для Риада. Воины и пленники застыли, слушая охрипший, огрубевший голос девушки, стихли звуки, казалось, даже ночь затаила дыхание. ХынСаа покачнулась, едва с её уст сорвалось последнее слово, и без чувств упала на руки подхвативших её женщин. Курхо переглянулся с Дийналом. Они оба поняли, что услышанное только что было пророчеством.