Пепел. Хроники Риада

Тревожную весть принесли вороны: с криками они прилетели со стороны ущелья и расселись по крышам огромной чёрной стаей, оглушая пронзительным шумом и внимательно разглядывая дома ламарцев. Вышедшая на порог Тханана тяжело промолвила: — Ждут охоты. — Охоты? — испуганно переспросила ХынСаа, выйдя следом. Мать медленно кивнула и плотнее закуталась в шерстяную шаль: — Они предчувствуют приход охотников. Девушка оглядела крикливую стаю и резко посмотрела в сторону ущелья. Она не могла слышать и видеть того, что там происходит, но сердце сжалось в предчувствии беды. Из домов начали выходить женщины и дети, и, едва ли слыша их полные тревоги вопросы, ХынСаа прищурилась, вглядевшись в лежавшую между селением и ущельем долину. — Всадник! — вырвалось у неё. Ламарцы дружно проследили за её взглядом: к селению действительно приближался мужчина верхом на коне. Гадая, какие новости он несёт, девушка поднесла ладонь к пересохшим губам. Гулом в ушах отдавался каждый стук сердца, отбивавшегося, казалось, оставшиеся секунды времени… — У него кровь! — ахнул кто-то из мальчишек. Среди женщин едва заметной волной пробежало сдерживаемое волнение, в котором чувствовался зарождавшийся страх. Не выдержав, дети стайкой устремились в сторону приближавшегося всадника. У ХынСаа замерло сердце, когда она смогла разглядеть его раны; она не боялась ни вида ни запаха крови, не раз видевшая, как отец или брат резали скотину, но обильно пропитавшая волосы и одежду мужчины багровая жидкость, огромными пятнами покрывавшая шею коня и седло, отозвалась в мыслях девушки печальной догадкой. Она понимала, что жить гонцу осталось недолго. Никто не бросился к нему с вопросами, не стал дергать стремя, когда он подъехал прямо к дому Нийсхо. Сдержанность, воспитываемая поколениями, не позволила никому опередить Тханану, которая, скрывая боль и грусть, спокойно спросила: — С какой вестью ты прибыл? Руки мужчины, державшие поводья, тряслись, скользкие от крови ладони чудом удерживали кожаные шнуры, склонившийся к луке седла стан всадника тяжело поднимался и опускался в такт рваному дыханию. Ни звуком ни жестом не выказал гонец боли и, подняв бледное, как снег, лицо, взглянул на Мать племени с тихим, но отчётливым: — Уходите в горы… Войско перебито. Никого не осталось… Горянки и дети резко посмотрели в сторону Тхананы — с испугом, который охватил всех разом. Мать племени окинула мужчину, без сил обмякшего на коне, печальным взглядом: он умер. — Возьмите немного еды и тёплой одежды, — велела Тханана и посмотрела на дочь. — Выведи Дикого, поедешь на нём. Увезём усопшего в могильник и отправимся в верхнее селение. Гярахи не успеют нас догнать, если выйдем немедленно. Никто не стал с ней спорить, все дружно поспешили в дома, чтобы так же скоро вернуться. Выведя из стойла коня, ХынСаа оглядела односельчан: молчаливо собравшись, они ждали слов Тхананы. Женщины удерживали испуганных детей, несли небольшие сумы с едой, некоторые были верхом, кто-то вёл жеребят. Изредка сверкали в лучах солнца кинжалы, которыми были вооружены все без исключения — и взрослые и дети. С помощью соседок Тханана устроила гонца в седле так, чтобы он не соскользнул на землю, пока её дочь наскоро смывала пятна крови с шеи коня и седла. Ловким прыжком Мать племени оседлала скакуна гонца, сев впереди него, и обвела взглядом племя. — Выходим, — кивнула она, поневоле успокаивая своим тоном всех, кто внимал. Оседлав Дикого вслед за матерью, ХынСаа наклонилась и подхватила на руки одного из мальчиков — Замига, — который подбежал с просьбой позволить ему сесть в седло вместе с ней. Устроив сына соседки впереди себя, девушка схватила поводья и ударила коня пятками в бока. Дикий резво поскакал вслед за женщинами. День угасал, солнце клонилось к горным вершинам, кутаясь в серые облака. Пахло дождём, но редкие тучи удерживали влагу в себе. Медленно холодел ветер, носившийся по долине, как сорвавшийся с привязи телёнок. Темнели холмы, серебрились скалистые пики гор, пропускавшие снопы падавших между облаками солнечных лучей. Вечер дышал шалфеем, душицей и мокрыми камнями. Ламарцы вышли из селения тихо и без суеты. Многие были задумчивы, слышались тяжёлые вздохи — единственное, что выдавало боль потерявших кормильцев женщин. На редкие вопросы детей отвечали покачиванием головы, и хорошо чувствовавшие настроение взрослых мальчики и девочки, пусть и не понимая причин, решали спросить позже. Ехавшая в самом хвосте ХынСаа гнала от себя печальные мысли и воспоминания, не желая думать о том, что никогда больше не увидит ни отца, ни БийсХа, ни Дотта. Она намеренно занимала себя размышлениями, сколько дней уйдёт на то, чтобы оживить будто бы застывшие во времени дома верхнего селения, защищенного как пиками окружавших их скалистых вершин, так и непроходимыми для чужаков тропами. Думала о том, как племя будет справляться с горем и нуждой первые дни и луны, как будут растить из сыновей воинов, когда вернутся обратно. Гадала, займут ли их земли чужаки и грядут ли новые битвы. Слишком занятая думами, она не заметила опасности, о которой возвестил удивлённый возглас одной из девочек: — Там всадники! Всадники! Со стороны ущелья между высокими пиками действительно приближались мужчины; расстояние не позволяло разглядеть их лиц и фигур. ХынСаа замерла, захваченная лихорадочными предположениями, затем, стегнув коня вожжами, объехала племя и подвела скакуна к матери. — Уни! Это наши воины? — сорвалось с её губ. К её ужасу, Тханана покачала головой. — Чужаки, — горько произнесла она и развернула коня к женщинам и детям. — Это не мужчины нашего племени, — громко, так, чтобы её услышал каждый, начала Мать племени. — Это чужаки. Они знают о верхнем селении, так как едут с его стороны, поэтому укрыться там мы не сможем. — Что же мы будем делать, о Мать племени? — спросила одна их женщин, подняв на руки своего ребёнка и прижав его к груди. — Нийсхо сказал, что они не будут убивать. Им нужны рабы. Я думаю, нас захватят в плен, — тяжело поведала Тханана. — Позор! — вырвалось у кого-то. — Это же позор, Мать племени, мы не можем попасть к ним в рабство. Тханана склонила голову, на плечи её, казалось, давило что-то тяжёлое, пусть она и держалась в седле прямо. Долгие минуты её размышлений горянки с замиранием сердца ждали её решения. Солнце упало за горные пики, ещё выбрасывая вверх яркие холодные лучи, и Мать племени вымолвила: — Жить с позором, чтобы сохранить племя, либо погибнуть с честью — каждый пусть решит сам. Я останусь с вами в рабстве и в свободе. ХынСаа невольно обняла маленького Замига и привлекла к груди, когда он всхлипнул, прижав кулачок к губам. Скорая смерть после решения Тхананы словно сгустила воздух, многие матери вслед за ХынСаа крепче обняли своих детей. Одна из девушек выступила вперёд и, взглянув на приближавшихся чужаков, перевела взгляд на Мать племени. — Отпустите меня, Тханана. — С честью, — короткий ответ кивнувшей матери обжёг слух ХынСаа горечью. Она обвела взглядом тех, кто вслед за девушкой повторил то же разрешение, и, слыша неизменное «С честью», вдруг поняла, что и вопрос и ответ были давней традицией ламарцев. О том, что последует за этим, она догадалась до того, как это произошло. Взору воинов Эскара — тайного отряда, отправленного Курхо в горы до сражения, чтобы перехватить женщин и детей, — предстало немало удивившее их, совершенно неожиданное действо. Подъезжая к группе ламарцев, они не успели ни предугадать ни остановить ударов кинжалами, каждым из которых большая часть женщин покончила со своей жизнью. — Что происходит? Что вы творите? — послышались грубые мужские возгласы, в которых смешались ярость и страх. ХынСаа, которая закрыла глаза Замига ладонью до того, как отпущенные Тхананой девушки обнажили клинки, сглотнула: решение остаться в живых она приняла вслед за матерью. Злость захватчиков не испугала её, странное душевное равновесие удивляло, но девушка была спокойна и думала лишь о том, чтобы воины позволили ей удержать мальчика подле себя. Она обратила внимание на то, что погибшие были незамужними девушками и бездетными вдовами. Смирились только матери, не желавшие оставлять своих детей на растерзание врагам. Развернув коня к чужакам, Тханана с достоинством встретила потемневший от яростного недоумения взгляд того, в ком безошибочно распознала командира отряда, и ровным голосом промолвила: — Мы сдадимся без сопротивления. Не разлучайте матерей с детьми и позвольте нам идти несвязанными — в путах нет нужды, племени довольно моего слова. — Ты Мать? — резко спросил воин, прищурившись. Тханана только кивнула, тому, что они с захватчиками говорят на одном языке, она не удивилась. Мужчина размышлял недолго и отрывисто проговорил: — Так и быть. Любой, кто попытается сбежать, будет убит, — предупредил он. И, словно в ответ на его жестокую угрозу, Дикий сорвался с места. ХынСаа успела лишь перехватить поводья одной рукой, другой прижав к себе мальчика, и наклонила стан к луке, с трудом удерживая равновесие. — Дикий, Дикий, друг, остановись! — воскликнула девушка, похолодев от звука копыт преследующей их лошади. Вцепившийся в неё Замиг не казался испуганным; ХынСаа поразило его бесстрашное: — А может, мы и правда сможем сбежать? — Замиг! Что же ты говоришь?.. — пробормотала девушка, безуспешно пытаясь остановить коня: несшийся галопом скакун оставлял ей лишь чудо удержаться в седле. Камни с искрами вылетали из-под копыт коня, ветер нещадно бил в лицо. Не сдаваясь волне страха, ХынСаа думала об оставшейся позади матери и племени, которое могло пострадать из-за своеволия её скакуна. — Ну, Дикий, хороший мой, остановись же! — взмолилась она. Девушка заметила поравнявшегося с ними всадника и рывком перекинула вожжи в его протянутую руку. Мужчина уверенно натянул поводья, успокаивая Дикого негромкими словами, и вскоре конь перешёл на рысь. Державшаяся за шею скакуна ХынСаа выпрямилась, выравнивая дыхание, и, по привычке не поднимая взгляда, с благодарностью промолвила: — Спасибо. Я сама не смогла бы его остановить. Воин скрыл удивление, которым в нём отозвались её искренние слова, и вскинул бровь при виде Замига, выхватившего и наставившего на него свой кинжал. — Замиг… — сорвалось с губ ХынСаа. — Что же ты, — ласково пожурила она, неловко погладив мальчика по плечу, — он ведь спас нам жизнь. — Чтобы забрать в плен, — резко заметил мальчик. Всадник протянул поводья ХынСаа. — Ваши мальчики сразу рождаются воинами? — спросил он, в низком грубоватом голосе его звучали уверенность и уважение. Девушка почувствовала огромную волну гордости за своё племя и за то, что принадлежит именно ему. Тепло улыбнувшись, ХынСаа кивнула и, оглядев Замига, грустно заметила воину: — Только теперь тебе придётся принять бой Замига — наш закон запрещает возвращать кинжал в ножны, не пролив крови противника. Мужчина окинул Замига внимательным взглядом. Мальчик не дрогнул, ровно держа клинок и глядя без тени страха. — Храброе у вас племя, в Риаде о нём легенды слагают, — вспомнил воин, обращаясь к девушке. — Да в этот раз предали вас, и наших воинов по числу было много больше, — он перевёл взгляд с ХынСаа на мальчика, выкинул руку и, обхватив острый клинок у рукояти, резким движением скользнул ладонью по его лезвию вверх, обагрив своей кровью. — Ты не нарушил закон, Замиг, спрячь свой кинжал, — приказал он так, что мальчик не посмел ослушаться, и вновь обратился к ХынСаа: — Моё имя — Дийнал. Чья ты? Девушка негромко откликнулась: — Мой отец был вождём племени, моё имя — ХынСаа, — ей удалось сохранить самообладание, когда сознание пронзило напоминанием, что Нийсхо она больше не увидит. — Душа реки, — по голосу казалось, что Дийнал улыбнулся. — Красивое у тебя имя, ХынСаа. Он развернул коня и направился обратно к своему отряду и оставленным там пленникам; поняв безмолвный приказ, ХынСаа скрепя сердце поехала следом. *** Полупрозрачная чёрная ткань на арочных окнах едва ли пропускала лунный свет, ночные сумерки в уютном кабинете слабо разгонял свет лампады. Бегали дрожащие тени по каменным стенам, изредка вспыхивали красные искры в кусочках слюды, узором тянувшихся по периметру окон. Полки тяжелого шкафа у стены были заполнены свитками пергамента и древними фолиантами в кожаных обложках, сизой струйкой благоуханного дыма поднимался от кадильницы в нише ладан, и чуть слышно шуршала мантия прорицателя Хэжара, читавшего в тиши комнаты и время от времени делавшего записи в пустом пергаменте. Со скрипом открылась схваченная чёрным железом деревянная дверь, и в кабинет Хэжара вступил правитель Риада. Оглянувшись на сопровождавших его стражей, он коротким кивком велел им сторожить вход и закрыл за собой дверь. Поднявшийся из-за стола прорицатель указал ему на стул напротив и заметил: — В последние луны ты всё осторожнее, Сонтал. — Ожидание делает человека таким, друг Хэжар, ожидание, — проскрипел правитель и, шурша тяжёлыми изумрудными одеждами, прошёл вглубь комнаты. — Солнце за солнцем я покорно служу Саа Мелару, боясь вызвать его гнев даже нечаянным жестом, чтобы мой сын мог осуществить наш план. — Сорвавшийся много солнц назад заговор, который подготовил твой отец, так и не подарил тебе расположения Владыки Цайлома, — покачал головой Хэжар, поправляя складки мантии. — Он всегда был недоверчив, а сейчас особенно. Курхо придётся многим пожертвовать, чтобы Саа Мелар ему поверил. Однако, думаю, что могу порадовать тебя, Сонтал, — со слабой улыбкой добавил он. Сдвинув в сторону подол расшитой серебром накидки, правитель присел на стул и подался вперёд: — Неужто, мой друг, неужто ты нашёл Свиток? — Уверен, что нашёл, — неторопливо закивал прорицатель. — Вот только… Он оглянулся на дверь и, выждав несколько мгновений, выудил из складок мантии маленький ключик. Наблюдавший за ним Сонтал не вмешивался ни словом ни жестом; поднявшись, Хэжар прошёл к шкафу и, порывшись в свитках, вытащил спрятанную за ними резную шкатулку. Вернувшись ко столу со своей находкой, он аккуратно убрал в сторону свитки, которые читал ранее, и поставил шкатулку на столешницу. — Насколько ты можешь судить о том, что прав, Хэжар? — задумчиво спросил правитель Риада. Прорицатель вставил ключ в замочную скважину и повернул. — Время не лжёт, Сонтал, — весомо проговорил он. — Свиток написан тридцать три поколения назад, если судить по оставленной в нём записи, а я не вижу причины ей не верить, — он распахнул шкатулку и вытащил из неё свёрнутый в трубку пергамент. Свиток, казалось, сохранился настоящим чудом; исписанный тонкими, изящными символами, потемневший от времени, почти бурый, с истершимися от сотен лет записями, он выглядел невероятно хрупким, словно мог рассыпаться. Встав со стула, правитель сдвинул лампаду и вгляделся в вязь знаков в верхнем правом углу пергамента. — Я вижу, ты прав, Хэжар, — согласился он. — Ты уже сделал копию этих записей? — Конечно, Сонтал, — прорицатель осторожно свернул свиток обратно. — Хотел показать тебе, зная, что тебя будут мучить сомнения. Но тебе не нужно беспокоиться: именно это я искал девять десятков солнц. — Свиток Седьмого потомка Эрсала, — проговорил Сонтал почти с благоговением, которое немало искажало грубое звучание его резкого голоса. — Я опасался, что это лишь тщетная легенда тех, кто, как и я, мечтает избавить Риад от служения злому духу, — чуть слышно добавил он, покосившись на двери. Убрав шкатулку на место, Хэжар опустился на свой стул с проницательным: — Во дворец вернулась надежда. Как только Эскар вернётся из похода, ты сможешь решить, как нам лучше поступить с открывшимися знаниями. — Ты прочёл список? — спросил правитель. — Лишь часть его, Сонтал, — откликнулся прорицатель. — Наши письмена и язык начертаний изменились за сотни солнц, и… чтение отнимает много времени, — пояснил он. Сонтал провёл ладонью над пламенем лампады и задумчиво поинтересовался: — Что ты узнал, Хэжар? — Саа Мелар не просто так искал горный народ столько лет, — помолчав, поразил правителя Хэжар. — Он… Он знает? — скрывая потрясение, промолвил Сонтал. — Конечно, — невесело усмехнулся прорицатель. — Разве он может не знать больше нашего, коли жизнь его учит намного дольше? Правитель изменился в лице, но эмоции сдержал и спокойно продолжил: — Ты говорил, что часть знаний мы можем найти в землях Таргама. Так ли это? — Ты помнишь предание о Бледноликой Сийг? — спросил вместо ответа Хэжар. Сонтал кивнул: предание о девушке, выросшей в служении главному храму Риада и покинувшей город в обличии кокха незадолго до своей смерти, было известно каждому в племени Лакх. Бледноликую Сийг любили и называли особенно одарённой, а кокх, ставший её символом, считался птицей, приносящей удачу и процветание. — Во времена Седьмого потомка, — неторопливо перебирая свитки на краю стола, начал Хэжар, — Сийг была главной жрицей храма Ихрадж. Её преданная служба вскоре позволила ей приблизиться к Саа Мелару. Так она узнала о его слабости и передала это знание Седьмому сыну Эрсала. Отыскав нужный свиток, прорицатель развернул пергамент, куда аккуратно выписал всё, что успел расшифровать из записей Седьмого потомка, и скользнул взглядом по ровным строкам. — Если Сийг рассказала обо всём Седьмому сыну, — размышляя, протянул Сонтал, — значит, когда ты расшифруешь записи полностью, мы узнаем, как нам избавиться от Саа Мелара. — Не всё так просто, — грустно заметил Хэжар. — Злой дух Цайлома разоблачил Сийг и Седьмого потомка. Тогда правитель Риада вступил с ним в сражение, повелев жрице покинуть Ихрадж как можно скорее. В то солнце, насколько мне известно, в городе погибли все до одной бабочки, а Бледноликая ушла в горы, унеся с собой часть знаний. Другую же половину Седьмой потомок успел записать в Свиток, прежде чем Саа Мелар казнил его за предательство. Сийг же Демон Риада искал очень долго, но так и не смог найти. — Ты думаешь, место, где Сийг спряталась от злого духа, — это Таргам? — Уверен, — весомо проговорил прорицатель. — Все символы указывают на это. Помимо того, думаю, Саа Мелар не зря повелел Курхо и его Эскару найти горный народ и пленить его. Правитель Риада с тяжёлым вздохом опустил голову, услышав эти слова. Долго в молчании плясал на стенах свет лампады, прежде чем Хэжар тихо заметил: — Саа Мелара призвала человеческая воля, Сонтал. Только она способна его изгнать. Нам предстоит тяжёлый путь, но мы не можем повернуть назад. — Ты прав, — согласился Сонтал, поднимаясь на ноги с намерением покинуть прорицателя. — Как же ты прав, друг Хэжар… Попрощавшись с прорицателем, правитель грузно зашагал к двери, которую неслышно затворил за собой, выйдя из комнаты. Проводивший его взглядом Хэжар печально улыбнулся и снова пробежал глазами по своим записям. На душе его было не менее сумеречно, чем в кабинете.