Lichtbringer

      Падал снег. Гелла стояла, закрыв глаза, широко улыбалась и прижимала к часто вздымающейся груди три разномастных букета. Маргоша и мастер, чтобы дать ей прийти в себя, подкурили ещё по одной сигарете: первые были выкурены сразу после выхода на улицу. Мастер высказал Гелле свои впечатления по поводу её роли довольно лаконично, потому что его всё ещё переполняли эмоции, и сложно было найти нужные слова, а Маргоша всё ещё радостно болтала о том, какое красивое было на Гелле платье, о том, как прекрасно она проживала горечь, отчаяние, надежду и счастье, о том, что лучше неё никто бы не сыграл главную героиню сегодняшнего спектакля и о том, как она рада, что они пришли на неё смотреть. Гелла не переставала улыбаться и немного покачивала головой в такт её словам, как будто слова были музыкой.       Теодор был непривычно тих и задумчив. Очки он уже снял и убрал в карман, и открытые глаза его, в тусклом свете далёкого фонаря и разреженном мерцании театральной вывески казавшиеся по цвету почти одинаковыми, блуждали от лица к лицу. На волосы — мастер так и не смог заставить его носить шапку, потому что Воланд без конца жаловался на то, что шапка сползает, и от неё ужасно чешутся брови — медленно опускались крупные хлопья снега. Пальцы руки, расслабленно лежащей на набалдашнике трости, ритмично настукивали мотивчик, прошедший в оркестре по меньшей мере десяток раз. Мотивчик этот проходил у скрипок, которым ненавязчиво аккомпанировали альты. У мастера сложилось впечатление, будто в рядах альтов имела место лажа, но ручаться за это он не мог.       Почти мистическая задумчивость Теодора продолжалась, и мастер коснулся его плеча:       — Всё хорошо, Тео?       Он вздрогнул и рассеянно улыбнулся; глаза всё ещё блуждали. Облизнул тонкие губы и покачал головой:       — Я пр’осто… Мн’е пр’осто н’адо пер’ежить это. Вн’утр’и себя. Оч’ень мн’ого вс’его. Пон’имаешь?       Взгляд Воланда наконец остановился на мастере и тысячей тоненьких игл пришпилил его к месту.       — Понимаю, — честно ответил мастер, — Мне и самому иногда бывает надо что-то пережить. Я и сейчас не всё ещё перечувствовал из того, что было на этом вечере.       — Пер’еч’увствовал? — брови Теодора заинтересованно приподнялись.       — Прочувствовал — не подходит, — решительно сказал мастер, — Это не то. Мало просто прочувствовать… А перечувствовать — в самый раз.       Теодор рассмеялся мягко и раскатисто, откинул голову, выпуская лёгкое облако пара из приоткрывшихся губ. Мастер, сердце которого вдруг пропустило удар, невольно выдохнул такое же лёгкое облако серо-голубого дыма. Снова приложил к губам сигарету.       — Я запомн’ю это сл’ово, — тихо, почти заговорщически сказал Воланд, — Сн’ач’ала оно меня удивил’о, а теперь оч’ень мн’е нр’авится.       Мастер перекатил сигарету в уголок усмехающегося рта:       — Часто ли мне удаётся тебя удивить настолько, чтобы ты запомнил то, что я говорю?       — Когда ты говор’ишь, я вс’егда стар’аюсь запомн’ить как можн’о больше.       Краснеть мастер не умел, и его это никогда ещё так не радовало.       — Мастер! — окликнула Гелла. — Тебе точно нормально будет до нас на машине доехать? Если что, я просто машину вон под тем знаком припаркую и потом заберу со штрафной стоянки.       — Нормально, — хмыкнул мастер, — Я сегодня альтистов ваших пережил… Теперь до следующего года ничего не страшно будет.       — Да эта дура даже нас достала! — рыкнула Гелла, и бумага, в которую были завёрнуты букеты, грубо хрустнула в сжавшихся пальцах. — Понимаешь, мастер, такие уникальные альты, как эта… прости господи, Саша! — это как вспышки на солнце: когда что-то происходит, до неё доходит дай боже такту к пятому! И как её только в оркестр взяли…       — Мастер, умоляю, хоть в этом году не надо твоих ужасных каламбуров… — чуть было не перебив Геллу, плаксиво проныла Маргоша.       — А мн’е нр’авится, — вкрадчиво и коварно вмешался Воланд.       Маргарита рассмеялась:       — Твоё мнение нельзя учитывать в голосовании!       Оперевшись на трость обеими руками, Воланд растянул рот в кривой улыбке:       — Отч’его же, прелестн’ейш’ая Мар’гарита Н’иколаевн’а?       — Ты предвзят: тебе нравится всё, что говорит мастер, — спокойно ответила Маргоша.       Уши Теодора покраснели, и мастер почему-то подумал, что если бы у него был хвост, то он бы им непременно дёрнул.       — Пойдёмте уже в машину, а? — Гелла зашуршала букетами, перехватывая их поудобнее.       — Пойдём, конечно, — мастер пожал плечами, — Только ты мне скажи, чем собираешься руль держать… Или могу предложить альтернативный вариант: отдать букеты мне.       Гелла шутливо оскалилась.       — Поведу зубами, конечно же.       Подойдя ближе, она небрежно сбросила все три букета в заблаговременно подставленные руки мастера. Маргоша тут же подскочила к Гелле и ловко продела руку в согнутый локоть. Тео взглянул на мастера весело блеснувшим зелёным глазом и, перенеся вес тела на здоровую ногу, демонстративно перехватил трость. В этом не было необходимости, ведь мастер и так предложил бы ему свою руку, но от лукавой нежности этого жеста, почти что… кокетливого?.. мастеру стало очень легко, словно он уже успел выпить бокал искрящегося шампанского. Он крепко прижал Теодора к себе, и от его тихого и счастливого вздоха защемило в сердце.       — Кстати, вы, идиоты, зачем три букета притащили? — дружелюбно и ласково спросила Гелла. — Ладно ещё мастер с Маргошей, Биба и Боба, но ты-то, мессир достопочтенный, куда? Признавайся, они тебя подговорили?       — Н’икто м’еня н’е подговар’ивал, — рассмеялся Воланд, — Сч’итай это моим «Danke» за пр’екр’асн’ое м’есто н’а пр’екр’асном спектакл’е.       Маргоша, привстав на цыпочки и заглянув Гелле в лицо, скорчила умилительную рожицу:       — Мы правда-правда-правда его не подговаривали!       — Конечно, не подговаривали, — серьёзно поддержал её мастер, — Просто взяли его в заложники и не отпускали, пока не согласился дарить тебе букет.       Теодор фыркнул и боднул мастера лбом.       — Спасибо, что ли, — Гелла улыбнулась непривычно, не размыкая немного дрожащих губ, — Вы… Вы трое. Вы трое, блин, самые лучшие люди на свете. Я так рада, что новый год встречу именно с вами.       Маргоша проговорила задумчиво:       — А как думаете, мы дружили в прошлой жизни? Или в каких-нибудь параллельных реальностях?       Машина Геллы тихо запищала, оповещая о разблокировке дверей. Маргоша устроилась на переднем сиденье рядом с Геллой, а мастер помог Теодору удобно сесть на заднем. Машина заурчала, начиная прогреваться.       — Фу, как тут холодно. Ужасно холодно, хуже, чем на улице. У меня Жозефина Павловна мёрзнет, — культурно пожаловалась Маргоша.       — Мне кажется, были, — невпопад признался мастер, — Не знаю. Я так чувствую.       — Я пока н’е увер’ен, как отн’ошусь к концепциям сансар’ы и мн’ожественных р’еальн’остей, — Теодор невесомо вздохнул, — Н’о есл’и и есть пр’ошл’ые жизн’и или пар’аллельн’ые нашему мир’ы, то уж точн’о мы в н’их был’и как-то связан’ы.       — Мне тоже так кажется, — шёпотом призналась Маргоша.       Гелла весело хохотнула:       — Не буду выпендриваться и присоединюсь к мнению большинства. Как бы то ни было… В любом случае в этой жизни всё сложилось неплохо, правда?       Кинолента моментов, прожитых с Теодором, на мгновение ослепила мастера своей удивительной яркостью. Он посмотрел на Воланда и обнаружил, что Воланд уже смотрел на него со странной, тонкой улыбкой.       — Истина, — ответил мастер, глядя в его загадочно блестящие и отчего-то совершенно не улыбающиеся глаза.

***

      — Итак, что мы будем смотреть?       Маргоша, скрестив ноги, устроилась в самом центре дивана и защёлкала пультом. Один из подаренных Гелле букетов в связи с наличием в квартире всего двух ваз стоял в высоком стакане на туалетном столике. В углу гостиной была небольшая искусственная ёлка, под которой чёрным пятном растёкся притащенный мастером на квартиру Маргоши и Геллы (естественно, только после их добровольного и сознательного на то согласия) днём ранее наглющий кот Бегемот. Нормальные игрушки были перемешаны с повешенными Геллой не вполне приличными. Мастер уже привык.       — «Голубой огонёк», конечно же, — фыркнул мастер, наблюдая за нервно скачущим курсором, — Или ты хочешь пропустить новогоднее обращение? Как можно?       Маргоша решительно мотнула головой:       — Не, куранты включить надо будет, но отвратительной попсы я на корпоративе наслушалась.       Мастер со вздохом закатил глаза.       — Тебя туда никто идти не заставлял, Маргош. Надо же было понимать, что у Лиходеева нормальной музыки не будет. Чего ты вообще ожидала от человека, у которого на звонке, прости господи, «Миллион алых роз»?       — У меня гештальт был незакрытый. И вообще…       — Тео, не хочешь сходить со мной на кухню? — подойдя к профессору, мягким голосом предложила Гелла. — Первым шампанское продегустируешь, пока эти двое ведут бессмысленную полемику.       Теодор кривовато, но искренне улыбнулся:       — А ч’то за шампан’ское?..       Мастер резко замолчал и проводил удалившихся на кухню Геллу и Воланда спокойным, но очень тёплым взглядом. Хихикнув, Маргоша пихнула его локтем в бок. Мастер, как взрослый и серьёзный человек, сделал в ответ то же самое, и между ними завязалась шутливая возня.       — Я всё слышу! — проорала Гелла. На кухне с громким хлопком вылетела пробка. Что-то стукнуло, и до гостиной в резко наставшей тишине долетело тихое: — Ой, бл…       — Гелла, потолок сама перекрашивать будешь! — пригрозила Маргоша и несильно пнула мастера коленом. С дивана слетела одна из многочисленных плюшевых игрушек.       С фальшивой бодростью Гелла выкрикнула:       — Да всё нормально! Тут даже штукатурка не посыпалась!       — Да, да, вс’ё пр’екр’асн’о! — попытался поддержать её Теодор, но, не успев договорить, прыснул и сдавленно засмеялся.       — Мессир, разве можно так подставлять бедную, невинную женщину?!       Маргоша закатила глаза и, несильно ткнув мастера пультом под рёбра, выскользнула из его хватки. Он даже не пытался её удерживать.       — В общем, ничего не знаю, — отрезала она, сдув со лба лезущую в глаза цветную прядь, — Раз ты так ничего и не придумал, смотрим «Чародеев».       Мастер, вернувший игрушку на законное место и севший на диване ровно, оживился:       — Петь будем?       — Конечно!       С довольной улыбкой мастер откинулся на спинку дивана. Над головой оказались рыжий кот в костюме акулы и потрёпанная жизнью жёлтая акустическая гитара, висящая на стене. Лучше всех, конечно, гитарой владела Маргоша, научившаяся этому ещё в далёком детстве, когда моталась по летним лагерям, и позже не перестававшая смотреть видеоуроки и учить новые песни. Мастер и Гелла были научены ей основам, но гитара им доставалась редко — игрой и пением Маргоши было невероятно просто заслушаться.       — Пьянству — бой! Так выпьем перед боем! — радостно заявила Гелла.       — Prost! — поддержал её Воланд.       На кухне тихо звякнули бокалы.       — Без нас пьют, — усмехнулся мастер и нарочно сделал голос громче, — Я вот думаю, может, без них начать эти интересные конфеты со стевией дегустировать?       Маргоша оскалилась:       — Хорошая идея!       — Как это — б’ез нас? — обиженно возмутился Тео. В коридоре послышались неровные торопливые шаги.       Мастер мягко улыбнулся лёгкой растрёпанности появившегося на пороге гостиной Воланда, очкам, по своему обыкновению съехавшим к кончику носа, мягкому белому свитеру, такому большому, что Тео в нём почти тонул, и полупустому бокалу в руке. В голове возникла удивительно ясная картина того, как Воланд устраивается у него под боком и, зажмурившись, трётся холодным носом об щёку, а мастер обнимает его, и…       Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт…       Сердце мастера ухнуло вниз и тут же, точно притянутое магнитом, подскочило и болезненно и обречённо заколотилось в груди.       Он влюблён.       Он влюблён в Тео.       — Несите сюда шампанское, — потребовала Маргоша, но из-за крови, шумящей в висках, её голос показался мастеру приглушённым.       Ему пришлось ненадолго прикрыть глаза, чтобы цветные пятна, хаотично разбросанные по потолку, перестали мелькать и дрожать в такт учащённому сердцебиению. Не время. Сейчас точно не время. Несколько глубоких вдохов и вдохов помогли хотя бы немного собраться с мыслями.       — И себя тоже несите, — охрипшим голосом сказал мастер, — А то мы ещё и фильм без вас смотреть начнём.       — Какая немысл’имая жестокость, — остро усмехнулся Тео. — Я буду жал’оваться Гелле. Он’а вас покусает.       — Я не против, — очень быстро ответила Маргоша и тут же поджала губы и широко распахнула глаза, словно не ожидала такого от самой себя. — Идите сюда, в общем! А то у нас какая-то раздробленность формируется.       — Феодальная, — фыркнул почти обретший душевное равновесие мастер.       Теодор звонко рассмеялся и похромал обратно на кухню, чтобы помочь Гелле принести бутылки с шампанским и закуски. Медленно выдохнув через нос, мастер потрогал мягкую обивку дивана, поводил ладонью по джинсам, раздражённо поёрзал и в конце концов уронил себе на колени главную достопримечательность квартиры Маргоши и Геллы — гибрид зайца и воробья. С гибридом этим мастер временами чувствовал особенную связь, вот и сейчас, глядя в слегка растерянную ушастую заячью морду на птичьем теле, немного задумался о вечном.       — Ч’то это? — весело спросил Тео, усаживаясь на диван рядом с мастером и возвращая его в реальность.       Мастер встряхнулся и, растрепав волосы, растерянно набрал в грудь воздуха, пытаясь придумать, как объяснить этот культурный феномен, когда Гелла прямо и незамысловато ответила:       — Заёбушек.       Маргоша гортанно расхохоталась, ткнувшись Гелле в плечо. Воланд молча приподнял одну бровь.       — Ну знаешь, есть заяц, а есть воробей, а тут и заяц, и воробей, уменьшительно-ласкательно — воробушек, — чувствуя себя немного неловко, пояснил мастер, — А если сложить зайца и воробушка, то получится заёбушек. При этом подразумевается, что он серьёзно так… заебался.       И совсем тихо прибавил:       — Как и все мы.       Теодор медленно и растерянно моргнул, но потом в его глазах яркой искрой мелькнуло понимание, и он рассмеялся тоже:       — Я вспомн’ил! Мн’е говор’ил… Кор’овьев… Заёбуш’ек…       Маргоша забралась под ёлку, вызвав недовольное мурчание у наслаждающегося жизнью Бегемота, и включила гирлянду. Скользя по полу ногами, одетыми в толстые носки, добралась до другой стены и погасила потолочную лампу. Весомо заявила:       — Это для атмосферы.       После этого Маргоша мимоходом стащила с низкого столика кусочек консервированного ананаса, щёлкнула кнопкой пульта и полезла за гитарой. Пока на экране Ваня разговаривал с начальником, Маргоша крутила колки и тихо проверяла, хорошо ли настроены струны, а Гелла разливала шампанское по бокалам.       — Ты чего не смотришь, Маргош? — усмехнулся мастер, пригубив шампанское. — Тут же, как-никак, о твоих коллегах речь: чародейки, ведьмы…       На резком скрипичном тритоне рука ностальгически улыбающейся Маргариты зажала первый аккорд, и она вступила вместе с началом песни…       — Только сердцу не прикажешь, только сердцу не прикажешь, человеческому сердцу не прикажешь полюбить… — хором закончили мастер, Маргоша и Гелла.       Украдкой взглянув на Теодора, мастер рассмотрел в свете, идущем от экрана, что он, сняв и сложив очки, рукавом вытирает лицо. Мастер ничего не сказал, только подвинулся немного ближе к нему, так, чтобы их плечи соприкасались, и положил на диван руку ладонью вверх.       Теодор тихо выдохнул, надел очки вложил свою руку в ладонь мастера, принимая поддержку. Слева от них почти в обнимку сидели Гелла и Маргоша.       Мастер обращал на фильм меньше внимания, чем на мягкое дыхание Тео и на то, как его тело с каждой минутой расслаблялось всё больше и больше.       Первая серия успела закончиться ещё до президентской речи. Теодор плакал на каждой трогательной сцене и очень этого смущался. Гелла тоже плакала, но не смущалась, потому что умела, как она говорила, «плакать по-киношному». Минут за пять до двенадцати Маргоша включила первый попавшийся новостной канал. Речь никто не слушал.       — Пр’остите… Вы н’е будет’е пр’отив, есл’и я сн’иму свитер? — смущённо спросил Тео, неохотно выпустив ладонь мастера. — Жар’ко…       — Снимай, конечно, — за всех сказала Маргоша, устраивающая гитару сбоку от дивана. — Аполлон Сатанеев… Пф, мастер, зачем ты это сказал, я ж теперь не перестану…       — Да поч’ему Сатанеев? — обиделся Тео. — Я же н’е л’ысый…       — Сатанеев — потому что Воланд, а Воланд, если верить Гёте — одно из имён Сатаны, — пояснил мастер, отставляя пустую бутылку на пол, — Аполлон — потому что красивый.       Мастер потянулся к новой бутылке шампанского, но так и замер с зависшей в воздухе рукой, когда посмотрел на Теодора: он только выпутался из свитера и остался в одной просторной футболке — тоже белой. Казалось, он не мог выглядеть ещё домашнее, уютнее и роднее, но футболка и упавшие на покрасневшее лицо мягкие волосы напрочь стёрли образ профессора Воланда, оставив только Тео… у которого были очень красивые руки. На руках, как и на лице, как и на шее, мастер нашёл глазами случайные точки родинок; одна из них была отпечатана прямо на зеленовато-синей ниточке вены.       — Зн’аю, — рассмеялся Теодор, явно смущённый таким пристальным вниманием со стороны мастера, — М’еня р’едко м’ожно ув’идеть в футбол’ке!       Ошпаренный острой неловкостью, мастер резко перевёл взгляд на Геллу, и она подмигнула ему с открытой улыбкой. Рыжая вампирша тоже была совершенно домашней: ни клыков, ни кроваво-красной помады, ни следов сценической укладки. От этой знакомой, близкой уютности стало легче дышать, и, избавив пробку от фольги, мастер стал аккуратно раскачивать её из стороны в сторону.       — Мастер, а это точ’но пр’осто шампанское? — задыхаясь от смеха, глумливо сказал Тео. — Может, ты ч’то-то туда подс’ыпал? Веч’но я в твоей компан’ии то засыпаю, то н’апиваюсь… Зн’аешь ли, подозр’ительн’о…       Отвлёкшись ненадолго от своей сверхзадачи, мастер закатил глаза:       — Я же извинился…       — Зная тебя, раза три, — вставила Маргоша, — Но только тогда, когда дошло.       Воланд закинул одну ногу на диван и, вытянув вторую, откинулся на мастера:       — А Мар’гар’ита Н’иколаевн’а мн’е пр’о детское шампанское р’ассказал’а… Я специальн’о посмотр’ел в магазин’е. В н’ём столько сахар’а, mein Gott!       Мастер задумчиво помолчал. Пробка с тихим хлопком вылетела из горлышка прямо в его подставленную руку.       — Знаешь, я действительно хочу кое-что подсыпать в это шампанское, — он провёл рукой над бутылкой, делая вид, что стряхивает что-то с кончиков пальцев. — И это что-то — волшебство.       — Ну всё, давайте, давайте, давайте, встаём, берём бокалы! — Маргоша вскочила сама и потянула на ноги Геллу. — Мастер, наливай!       Четверо встали вокруг стола, и шампанское с тихим шипением полилось в бокалы, из-за гирлянды сверкающие совершенно потусторонним марсианским светом.       — Тео, когда будут бить куранты, надо обязательно загадать самое заветное желание и молчать, пока они не пробьют двенадцать, — зачастила Маргоша, — Потом никому не говори, пока не сбудется! Когда сбудется — можно.       — Это кр’асивая тр’адиция. Я обязательн’о загадаю.       Мастер украдкой посмотрел на лицо Теодора, очень серьёзное и сосредоточенное: должно быть, он задумался о том, каким будет его желание. Желание же мастера формировалось уже очень давно, но именно сегодня стало завершённым и чётким, словно скульптор отколол от образа его мечты последний ненужный кусок мрамора, и он смог наконец узнать в контурах загадочного изваяния выученное наизусть лицо, усыпанное родинками и побледневшими из-за отсутствия солнца веснушками.       Бом.       «Я хочу, чтобы мы с Тео были вместе».       Бом.       «Нет-нет-нет, я хочу, чтобы мы с Тео были вместе и…»       Бом.       «И остались вместе потом».       Бом.       «Мы с Тео будем вместе и останемся вместе».       Бом.       «Если он этого хочет, конечно…»       Бом.       «А, к чёрту, можно же хоть раз побыть…»       Бом.       «Эгоистом. Я хочу, чтобы мы с Тео остались вместе».       Бом.       «Может, уехать… с Тео. Вместе».       Бом.       «Господи, ну и бред, мне даже экономия на каждой копейке…»       Бом.       «Не помогает. Но так хочется, чтобы мы были…»       Бом.       «Вместе. Сейчас и потом».       Бом.       — Ура! С новым годом! — в один голос прокричали Гелла и Маргоша.       Гостиную наполнила торжественная музыка из динамиков телевизора и дружный звон бокалов. Все выпили до дна.       Тео невесомо коснулся руки мастера:       — Ты вс’ё-таки ч’то-то добав’ил в шампанское.       Мастер с недоумением повернул голову и вздрогнул: в разных глазах Тео стояли слёзы. Его губы тряслись, когда он прерывисто шептал:       — Я впер’вые в жизн’и поч’увствовал, ч’то такое пр’аздн’ичн’ое ч’удо…       Они оба шагнули друг другу навстречу и обнялись так легко, словно все слова уже были сказаны вслух, и не было между ними бескрайних морей, полнящихся эхом безмолвной пульсации звёзд.       За окном распустились оглушительно цветастые снопы фейерверков.