***
Сколько бы Михаил ни размышлял, он постоянно возвращался к разговору об отце Кайера, к их простому происхождению и усилиям, которые прилагал Кайер, чтобы добиться высот. Он так старался, чтобы добиться права летать с амбицеребралом, чёрт бы побрал это клеймо. А что Михаил? Он до сих пор не оправдал ничьих ожиданий и вынужден был опускать глаза в пол. Он всё ещё не мог переступить через порог, за которым ему открылась бы вся мощь Николая Белого, которую тот унаследовал от своего сгинувшего прежде времени отца. Как рассказывал Иэн, то был неоднозначный человек. Стараниями деда Михаила было положено начало объединения медиумов, которое подхватил отец Иэна, а потом и сам Иэн, и которое помогло медиумам выстоять в пятнадцатилетней войне с людьми. Думая о своём деде, Михаил рисовал в воображении молодого мужчину, обладающего колоссальной силой психокинетика-амбицеребрала. И втайне испытывал благодарность к нему, которого видел разве что на фотографии и о котором говорили, что он был невероятно жестоким. Как жестокость могла сочетаться с величием духа, Михаил не знал. Может быть, Иэн пытался приукрасить прошлое Николая, пытаясь обелить его отца? Может, в слухах об их предке на самом деле больше правды, чем в словах Иэна, и этот человек был жестоким тираном, убивающим людей без разбора? Но даже если так, он делал это, чтобы защитить медиумов. В этом Михаил был уверен. Он всеми фибрами души ощущал, как кровь этого человека течёт в его венах. Кровь беспощадного убийцы, готового идти на жертвы ради того, что он любит. Деду Михаила пришлось идти против людей, а Михаилу — против атлантов, но была ли в причинах их ненависти хоть какая-то разница? Иногда Михаилу казалось, что Иэн был таким же принципиальным и жестоким, как его дед, и таким же непоколебимым в желании обеспечить выживание человечества. И тогда Михаил гадал, не оттого ли он похож на Иэна больше, чем на родного отца? Потому что Иэн непостижимым, почти мистическим образом походил на его предка? Но доходя в своих фантазиях до этого момента, Михаил сам себе улыбался. Что за бред? Лучше было сосредоточиться на своих непростых отношениях с Кайером и одолении барьера, который мешал ему раскрыть силу амбицеребрала. Об этом говорила его готовность летать больше обычного. Он всем сердцем хотел сбросить оковы, сдерживающие монстра внутри него, и обрести, наконец, силу, а вместе с ней свободу. И может быть, приблизиться к пониманию того, что чувствовали его дед и отец, обладая мощью, от которой под их ногами буквально дрожала земля.***
В очередной раз они вылетели в середине июня, когда на небе не было ни единого облачка, а ветер едва шевелил молодую листву. Из-за жгучего желания превзойти свои слабости Михаил чувствовал напряжение во всём теле, отдающее головной болью. — Сделай лицо попроще, — на подходе к лётному полю усмехнулся Кайер, — вдруг я умру? Тебя с такой физиономией никто в штурманы не возьмёт. — Меня по любому никто не возьмёт, — ответил Михаил, с удивлением обнаружив, что их спарка ещё не готова. Техники поглядывали на приближающихся лётчиков с озабоченностью. Брови Михаила съехались к переносице. — В чём дело? Почему не готово? — спросил Кайер, остановившись рядом с рослым атлантом, ответственным за проверку и подготовку самолёта к вылету. — Проблемы? — Нет, — отозвался мужчина. Из-за крыла показалась перепуганное лицо другого техника, совсем ещё молодого. — Теперь всё в порядке. — Теперь? — недоверчиво уточнил Кайер. — Где была проблема? — В катапульте. Кайер сдвинул брови и принялся объяснять, для чего в самолете предусмотрена возможность катапультирования и как плохо, что в этом звене обнаружились неполадки. — Остынь, — вмешался Михаил, видя, как сконфузились техники. — Сказано же, починили. Или ты не доверяешь Ха́тту? Кайер бросил на Михаила испытующий взгляд. — Я видел, как бьются самолёты. И поверь мне, в этот момент лучше находиться не в кабине. Вылет отменяется. Только после полной проверки наша птичка поднимется в воздух! И продолжил с пылом ругаться с техниками, так что впору было звать санитаров. Михаил поглядел на него, не понимая, что случилось с уравновешенным Кайером. То ли он взаправду боялся разбиться, то ли его покусала какая-то муха. Вернее сказать, не муха, а комар. Михаил всё-таки жил не в вакууме и про случай с Ясиром Эль Захрой слышал. Пусть Ясир оказался мягкосердечен и пальцем ни на кого не указал, Михаил-то знал, с кем его сестра проводила дни. Кайер об этом тоже знал. И у Михаила не было сомнений, что разукрашенный араб — дело рук Кайера, хотя он до последнего не мог представить такой развязки. Всё-таки Кайер великое множество раз сдерживался в моменты, когда другой отправил бы Михаила за его выходки на тот свет. Неужели с Анной не выдержал? Да уж, Михаил предчувствовал, что эта привязанность до добра не доведёт. — Эй, — Михаил положил руку на плечо Кайера. — Не устраивай проблем на ровном месте, эти ребята не какие-нибудь двоечники. Кайер перевёл недоверчивый взгляд с Михаила на Хатту. Вид у последнего был, точно его облили помоями. Цыкнув, Кайер забрался по приставной лестнице, уселся на место первого пилота и принялся перепроверять. Михаил тем временем рассматривал голубое небо, радуясь, что наступило долгожданное тепло и ему не нужно мёрзнуть в ожидании вылета. Хатту оскорблённо наблюдал за Кайером и двумя другими техниками. Кайер, конечно же, имел право злиться. Катапультное кресло — важнейший элемент безопасности лётчиков. И Хатту признавал, что жизнь талантливого Кайера Рая, веди он себя хоть трижды как шельмовская девка, стоила затраченного времени и усилий. Даже этого недовольства. Но Хатту был уверен, что устранил неполадки, и недоверие Кайера обожгло его. Когда проверка была закончена, Кайер позвал Михаила на борт. Хатту же спустился вниз, кивнув Михаилу в знак благодарности. Фонарь закрылся, Кайер стыдливо помахал оставшимся за бортом и покатил на взлётно-посадочную полосу. — Что это было? — спросил Михаил. — Шел бы в танцоры, раз так боишься разбиться. — Тебе тоже не мешало бы этого бояться, — процедил Кайер. Экипаж Химеры 1-1 благополучно миновал воздушный карман защитного купола, и самолёт устремился на северо-восток, где в четырёхстах километрах от них виднелось преддверие Уральских гор. — Мне бы хотелось, чтобы наши дела пошли, наконец, лучше, — сказал Кайер, имея ввиду дремлющую силу Михаила. Пока что он показывал себя как средний психокинетик, но не более того. Михаилу тоже хотелось, но он промолчал, уставившись на приближающиеся горы. В зелёном ковре, разостлавшемся под ними, зияли проплешины, разверзшиеся под лоном величественной реки. Последние льды сошли неделю назад, и Кама беспрепятственно несла свои воды в путешествие по Русской равнине, сливаясь с Волгой и оканчивая свой путь в Каспийском море. Михаил не видел мира кроме деревни, из которой его забрал Иэн, его замка с окрестностями и 3-ей колонии. Именно небо над колонией дало ему представление о том, как велик и огромен мир. Ему хотелось посетить самые удалённые его уголки, посмотреть, как живут люди на ледяном севере и на солнечном юге, но ещё лучше — забраться так далеко, чтобы остаться одному на многие тысячи километров. Лес Предуралья казался Михаилу таким величественным, что он решил во что бы то ни стало пройтись по нему. А когда-нибудь, когда закончится война, он отправится на крайний север. Медиуму с его способностями нипочём тяготы такого путешествия. Из размышлений его вырвал Кайер, скомандовавший: «Начинаем» и перевернувший самолёт вверх дном. Неожиданность манёвра взбесила Михаила, но не раньше, чем он потерял сознание и вернулся к действительности. — Чтоб тебя! — И на что ты мне сдался, задохлик эдакий? — посмеялся Кайер. Они приступили к тренировкам по созданию щита в условиях умеренной и высокой перегрузки. Задачей Кайера было изводить Михаила всевозможными фигурами пилотажа, сопровождая каждый кульбит соответствующим названием, чтобы в памяти Михаила (не считая периодических провалов в темноту), откладывалось хоть что-то кроме мелькающих перед глазами мушек, да ощущения неприличной свободы перемещения внутренних органов, в особенности желудка. — Бочка! Затем вниз, — рассмеялся Кайер, пикируя со страшной скоростью. — А теперь твоё любимое. Ну же, где твой щит? Набрав скорость и высоту, Кайер запрокинул самолёт так, что он встал на хвост, как человек на две ноги, задрав голову. В себя Михаил пришёл через пару километров после манёвра. — Скажи, — просипел он, — ты и в бою каждые две минуты будешь вытворять дичь? — Нет, конечно, — с усмешкой отозвался Кайер. — Но может случиться и такое. И если уж это случится, значит, твой щит нам жизненно необходим. Повторим? К окончанию тренировки от меланхолии Кайера не осталось следа, точно так же, как от энтузиазма Михаила. — Знаешь, спасибо тебе, — сказал Михаил. — За что? — удивился Кайер. — За то, что не отказался от меня. Помолчав какое-то время, Кайер развернул самолёт в направлении колонии и ответил: — Не так уж ты и плох. Просто старые раны бывают болят, куда уж там до хорошего настроения. Михаил благодарно затих. В конце концов, он был должен упрямству Кайера, ведь без Кайера ему не подняться в небо. Дальше они летели в молчании. Но когда до дома оставалось чуть меньше полпути, самолёт вдруг начало потряхивать. — В чём дело? — нервно спросил Михаил, вспоминая препирания с Хатту и тревогу Кайера. В отличие от него Кайер в мгновение ока покрылся испариной. Хотя бы потому, что неисправность катапультного кресла не могла стать причиной тряски. Значит, дело было в другом. В том, чего техники под руководством умелого Хатту не заметили. — Проклятье! — вскричал Кайер, пугая Михаила. Тряска могла быть предвестником чего угодно. Кайер принялся лихорадочно перебирать панель управления, но ничего не находил, в то время как тряска не только не останавливалась, но и продолжила усиливаться. На счастье или несчастье Кайера гадать долго не пришлось. С панели управления, наконец, поступил тревожный сигнал, и одновременно с ним раздался голос, услышать который не предвещало ничего хорошего. — Отказ гидросистемы, — равнодушно сообщил речевой информатор. На минуту голос затих, после чего сообщение повторилось. Вместе с ним усилилась тряска. Руки Михаила вспотели. Но Кайера этот голос отрезвил. — База, Химера 1-1 на связи, — раздался его жёсткий, пугающий голос. — Теряю руль направления. Повторяю, у Химеры 1-1 утерян контроль над рулём направления. Теперь Михаила начала бить мелкая дрожь. — Что это значит? — вскрикнул он. — Мы падаем? — Пока нет, — ответил Кайер, потянув на себя ручку управления, но понимая, что до колонии им уже не добраться. Под ними расстилался густой лес, и места для аварийной посадки попросту не было. Кайер чувствовал, как с каждой минутой надежда сохранить один из бесценных самолётов, надежду элитных войск Альянса, тает. В голове мелькнула недобрая мысль: «Хорошо этот болван заметил хотя бы проблемы с катапультой, сможем выбраться живыми». Однако на задворках сознания тут же мелькнула другая мысль: «Одновременный выход из строя катапульты и руля направления не может быть простым совпадением». Кто-то мог намеренно повредить самолёт. Некоторые проблемы в гидросистеме не всегда можно выявить на земле. А значит, Хатту может оказаться невиновным в том, что не заметил неполадки в гидросистеме. Нужно будет извиниться перед ним при случае. Молчание Кайера начало всерьёз пугать Михаила, как вдруг атлант возбуждённо вскрикнул: — Стабилизируй его! Ты же можешь! Стабилизируй самолёт! По голосу Кайера Михаил понял, что дела их хуже некуда. В этот же миг его охватил страх. Взгляд опустился на хвойный лес под дребезжащим самолётом, глаза в ужасе расширились. Самолёт стал заваливаться набок. Чего в полёте следовало бояться по-настоящему, так это утраты управления. Когда крен стал слишком велик, Кайер выругался на атлантском, и в его голосе была слышна паника. Предупредительная тряска усилилась, и самолёт стал терять скорость. — Мы сядем? — голос Михаила сделался сухим и тонким. — Мы ляжем. Это было последнее, что услышал Михаил перед тем, как Кайер замолчал, а самолёт начал снижаться по нисходящей спирали, сваливаясь в штопор. Михаил беспомощно наблюдал за попытками Кайера остановить вращение, сознавая, что контроль над ситуацией утерян. В мыслях Кайера не было ничего, кроме страха — всепоглощающего, раздирающего, спутанного с клочками болезненных воспоминаний и видениями собственной смерти. Смерть. Сейчас? Для них обоих? Невозможно. — Нет! — вскричал Михаил, пронзив спутанное сознание Кайера. Собрав воедино все силы, Михаил принялся за работу, выполнить которую мог только медиум. Мысленный поиск руля направления не вызвал у него затруднений, ведь штурманы сдавали экзамен на знание частей самолёта и их систем под дулом пистолета. Но сколько бы Михаил ни старался, собраться с мыслями у него не получалось. Ему было нестерпимо плохо: желудок, казалось, вот-вот вывернется наизнанку, а кровь, отливающая от головы под действием перегрузки, угрожала подступающим обмороком. — Химера 1-1 базе! — надрывно закричал Михаил, сжимая зубы с такой силой, что послышался хруст. — Мы вошли в крутой штопор. Управление самолётом потеряно! Спарка угрожающе вращалась относительно трёх осей, вызывая у Михаила головные боли и страшную слабость. На борьбу с немотой уходили последние силы, тогда как впереди вырастал холм, утыканный елями. — Мы разобьёмся! — как безумный закричал Михаил. — Разобьёмся! В этот момент по СППУ раздалось торопливое: — База — Химере 1-1. Разрешаю катапультирование. Повторяю, экипажу Химеры 1-1 приказано немедленно покинуть судно. В сердце Михаила зажглась спасительная надежда, но Кайер никак на сообщение не отреагировал, продолжая тщетные попытки выйти из штопора. Самолёт стал неуправляемым, а земля приближалась так быстро, что впору было начинать молиться. — Кайер! — не своим голосом завопил Михаил. — Катапультируемся немедленно! — Ещё немного, — прорычал Кайер. — Немедленно! — продолжил кричать Михаил, глядя на неумолимо приближающиеся горы. Он почти обезумел от страха, и готов был нарушить приказ пилота и катапультироваться первым. Не думая о последствиях, жаждая лишь спастись. Но в миг, когда у Михаила уже не осталось сомнений в помешательстве напарника, мысли Кайера вдруг прояснились, и он улыбнулся: — Катапультируемся. Фонарь отлетел в сторону и катапультное кресло Михаила выстрелило. Через несколько мгновений раскрылся парашют, но Кайер всё ещё был в самолёте. Сердце Михаила замерло, но в миг, когда он смог разглядеть трепыхающегося Кайера с перекошенным от ужаса лицом, забилось как сумасшедшее. Кресло Кайера было неисправным. Хатту не смог его починить, и Кайер оказался запертым в пикирующем самолёте, терзаемый набегающими порывами ветра и неизбежностью приближающейся смерти. Михаила охватил удушающий страх. Из горла вырвался вопль безысходности. Но как бы он ни кричал, как ни бился в ремнях парашюта, раздирая пальцы о грубую мешковатую ткань, он мог лишь наблюдать, как истребитель скрывается за холмом, унося с собой единственного атланта, который мог стать его другом. Не успели ноги Михаила коснуться верхушки остроносых елей, как его уши заложило от взрыва, а в небо из-за холма устремились клубы ярого пламени и дыма. Из горла Михаила вырвался душераздирающий крик, переросший в ругательства и вопли боли, когда он угодил в колючие ветви, а его парашют сдулся, нанизанный на зелёные шпили. Застряв в ветвях на высоте не меньше пяти метров, Михаил поглядел вниз и снова взвыл. Едва ли ему удастся пережить Кайера. Спуститься на землю, не сломав себе шею, представлялось сложной задачей. Но едва он подумал об огненном столбе, в котором сгинул Кайер, собственная проблема перестала казаться существенной. Михаил стиснул зубы и отстегнул парашют, полетев вниз подобно мешку с картошкой. По приземлению кости его правой ноги оказались переломаны в нескольких местах и Михаил кричал от боли, пока не охрип. То теряя сознание, то снова приходя в себя, он стенал в бреду, но ещё большие страдания ему причиняла участь Кайера. Проваливаясь в галлюцинации, он видел улыбающееся лицо напарника, а возвращаясь к действительности, мечтал забыться вновь. Михаил застрял в лесных дебрях вдали от колонии. Его браслет был сломан, парапсихические способности подавлены душевным страданием и физической болью. У него остался лишь охрипший голос, который не мог помочь избежать медленной и ужасной смерти в лесу. Проваливаясь в очередной обморок, Михаил сожалел о растраченной попусту жизни и о том, что так и не успел познать прелести дружбы, открывшейся для него впервые.