***
Когда мама вечером надевает своё самое праздничное платье, которым она гордилась сильнее, чем своими собственными детьми, я молчу в тряпочку, не давая жгучей злости вырваться наружу, но глядя так ненавистно, что становится самой страшно. Годами сдерживаемая агрессия сейчас выливается всë уничтожающей лавой, и я действительно чувствую себя проснувшимся вулканом. Даже гадать не нужно, с кем она идёт на свиданку. Что бы она ни говорила о разнице в возрасте и социальном статусе, Паша обратил на меня внимание первым. Он общается со мной гораздо дольше и больше. Он знает о наших с мамой взаимоотношениях. Он прекрасно видит, полагаю, как я к нему отношусь. И всё равно, блять, выбирает не меня, а эту пародию на человека. Это неимоверно бесит, но я ничего не могу поделать. Я понимаю, что моя ревность не обоснована. Паша — не мой друг, партнёр или дальний родственник. Мы ведь друг другу никто. Он ни чем мне не обязан, как и я ему. И всё равно я со всей дури хлопаю дверь в комнате, закрывая её на замок, чтобы не видеть и не слышать никого из них двоих. Падаю на незаправленную ещё кровать, наплевав на то, что я даже не переоделась после возвращения домой. Несмотря на то, что это мамина квартира, я живу здесь и в её отсутствие, чтобы поддерживать чистоту и порядок тут. Слëзы стремительно скатываются по щекам, но и после маминого прощания, брошенного с порога, я не обращаю внимание на это, продолжая уничижаться. Всё, чего мне хотелось бы сейчас, — исчезнуть навсегда из своей и чужих жизней, но я прекрасно осознаю, что это — не выход. Как бы мне ни хотелось, нужно продолжать жить, но Паша… Он окончательно разбивает мне сердце своими последними поступками. Я впервые за долгое время влюбилась настолько, что наконец чувствую себя живой, как бы плохо мне ни было. И я начала интересоваться всем, что связано с этим мужчиной. Он — воплощение всех черт, которые я ценю в сильном поле: ум, красота и харизма. Вместе с ними я — по крайней мере, была — окружена заботой и участием. Нам было так весело, а теперь я не представляю, как общаться с Пашей не думая, что они с мамой делают, когда меня нет рядом. Как промчит картинка в голове, где они целуются и обнимаются или, не дай Бог, занимаются сексом, я уже не могу остановить рвотные позывы. Трясущимися руками нашарпываю сигареты и зажигалку на дне рюкзака и закуриваю, выходя на балкон. Они почти год лежали без надобности, а теперь становятся спасением моего больного сознания. Из окна вижу, как Пашина машина исчезает за поворотом, и некоторое время смотрю в ту сторону, но перевожу взгляд на стену, где и оставляю его на добрые десять минут, пока дорожки слëз совсем не пересыхают. В миг заболевшей голове царит гробовая тишина, пока в ушах звенит от пережитых эмоций. Думаю, что не стоит делать поспешных выводов, но руки уже сами тянутся к гардеробу, откуда достаю светлые узкие джинсы, белую футболку без принта и худак по мультсериалу «Рик и Морти», купленный как-то и где-то на распродаже. Поверх накидываю чëрную куртку и, надев филовские кроссы, выхожу из квартиры, закрывая её. Лучше уж переночевать на улице, чем услышать, как возвращается счастливая мама, шепча о том, что я, скорее всего, сплю, и прося быть потише. Не хотелось бы стать свидетелем их… Об этом лучше не думать, если не хочу замарать одежду сразу после выхода. Ищу по навигатору ближайшие бары и уже через долгих пятнадцать минут оказываюсь в одном их них. Показываю предусмотрительно паспорт — сама знаю, что не выгляжу больше, чем на четырнадцать. Сажусь за самый дальний столик, подальше от посторонних заинтересованных глаз, и делаю заказ: набор самых, по мнению официанта этого весьма сомнительного заведения, жёстких шотов. — Плохой день? — участливо спрашивает перед уходом парень, на что я устало киваю, кидая на него заплаканный, полный боли взгляд. — Комплимент от заведения принесут вместе с «Адвокатом Дьявола». Я лишь улыбаюсь благодарно в ответ, снова кивая, но уже больше понимающе, и когда он исчезает в толпе, зарываюсь пальцами в распущенные волосы, сжимая их несильно, но ощутимо, чтобы привнести хоть немного ясности в разум. Наверняка выгляжу отвратительно. Не хотелось бы, чтобы ко мне ещё с лишними вопросами приставали. Подключаю наушники к телефону, подрубая Мияги в попытках отвлечься, и листаю ленту в Твиттере до тех пор, пока не приносят заказанную порцию алкоголя и небольшую тарелочку с закусками. В этот раз приходит уже другой официант. Оглядываю наконец зал, понимая, что тут полная загруженность, так что вопрос со сменой отпадает. Пить не тороплюсь, подцепляя ломтик сыра и сразу отправляя его в рот, и чей-то силуэт, нависший надо мной тенью, заставляет чуть не вздрогнуть от неожиданности. — Ты, — слабо улыбаюсь, приглашая сесть и снимая наушники, которые тут же убираю в кейс. — Смену сдал, теперь тут принимаешь? — Тип того. Кристоф, — протягивает руку, на что я усмехаюсь, но пожимаю. — Ты всегда так знакомишься? — закидываю первый шот, едва заметно морщусь, тут же заедая чистый спирт охотничьей колбаской. — Ты уж извини, но в психологе я не нуждаюсь. — Но тебе станет легче, если поделишься. Не настаиваю, конечно, — подпирает подбородок кулаком, пока к нам приносят ещё алкоголя и закусок. — На этот счёт не парься — я оплачиваю. — Не станет, — хмыкаю, вновь погружаясь в свои мысли, но монолог о своей жизни нового друга возвращает «с небес на землю». Знакомый приём: «ты — мне, я — тебе», — но боюсь, что сейчас я не готова делиться чем-то сокровенным, хотя его компания немного отвлекает от мрачных аспектов. Местами смеюсь с его шуток или смешных историй, постепенно расслабляясь. Спустя три шота чувствую, что мозг начинает плыть, так что рассказываю о маме, подростковом периоде и Паше. Возможно, даже позволяю себе немного всплакнуть в особо тяжëлые моменты, но задурманенный алкоголем разум этого не замечает. — Паршиво дело, — вздыхает Крис, когда я заканчиваю. — Съехать не вариант? — Мне даже на первый взнос не хватает, что уж говорить о покупке сразу, — удивительно, что язык не заплетается, хотя я достаточно близка к этому — никогда пить не умела. — А снимать всё равно дорого. Радует, что мама не так часто приезжает и даёт время отдохнуть от себя. — Можешь у меня пожить, я как раз соседа ищу, — смотрю в глаза напротив довольно скептически, потому что мы знакомы от силы час, а он мне предлагает съехаться, смешной. — Дорого одному снимать. Твои же слова. Хихикаю в ответ, неоднозначно пожимая плечами и прося время на «подумать». Добиваю последний шот за «знакомство», после чего Крис тянет меня на танцпол, где громко играет то ли какой-то новомодный хит, то ли что-то из нулевых. Честно, мне уже настолько насрать, что тело само идёт в пляс, пока меня со всех сторон облепляют неизвестные мне люди. Стараюсь не терять из виду знакомого и подпеваю мелодии, пока он не перехватывает меня из толпы, ладони кладя на талию и прижимая к себе. Меня чуть ведёт от выпитого: я с трудом уже передвигаю ноги, но продолжаю танцевать, раз есть ещё силы. Проходит минут десять, прежде чем меня вытягивают из этого всего «месива», и я готова поклясться, что это не Крис, стоявший буквально напротив меня и оставшийся где-то в центре, так далеко и недосягаемо. Чьи-то тёплые руки прижимают меня к себе, обнимая за талию, после чего чуть отодвигают. Мой взгляд фокусируется наконец на мужчине, чья стальная серость кажется до жути знакомой. Ох, вроде бы вспоминаю. — У Вас его глаза, — тыкаю в плечо, на что собеседник чуть морщится, но возвращает насмешливую интонацию. — Чьи? — держит меня крепко, и я почти чувствую хвойную пряность, свежую мяту и запах сигарет. — П-пав… Пашин-ны, — смотрю в потолок, начиная тихо, но истерично смеяться. — К-как же меня угоразд-дило, ик, — смахиваю слезинку дрожащими от озноба пальцами, пока меня сажают явно не за мой столик. — Не пов-верите, взял и укатил с… la maman на свид-данку. — Не поверю, — звучит прям у уха до одури знакомый и родной голос, и я мгновенно трезвею, когда меня приподнимают за плечи. — Тебя надо домой вернуть. — Бля-я-я-ять, — оглядываю зал, прикидывая, каким путём мне удастся исчезнуть отсюда в одиночку, и очень вовремя вспоминаю про рюкзак, оставленный на стуле. — А рюк-кзак — ик! — хоть могу заб-брать? — Где? — жёстко спрашивает, не выпуская из кольца рук, и мне не остаётся ничего, кроме как показать неопределённо куда-то вглубь зала. — Жди тут. — Куда уж я ден-нусь? — напоследок икаю и возвращаюсь на мягкое кресло, усиленно осмысливая происходящее. Мысли путаются и не хотят выстраивать цепочку событий. Если он тут, то где и с кем мама? Или она тоже в этом баре и видит мой позор? Сразу вспоминаю слова Криса: «Дело паршиво», — и вновь с ними соглашаюсь. Вижу официанта танцующим в толпе и на мгновение чувствую жгучую обиду, что не пришёл спасать, но с другой стороны… Он в таком же опьянении, что и я, поэтому его можно понять. — Нашёл, — звучит совсем рядом, и я запрокидываю голову, тут же едва не падая, и если бы он меня не поймал, я бы уже лежала лужицей на полу. — Кто ж тебя так? — Вы, — с вызовом заглядываю в глаза, пытаясь удержать его взгляд, когда мы выходим на свежий воздух. — Холодно, — ëжусь. — И курить хочется. — Не рановато? — усмехается и помогает надеть мою куртку, но закурить не даёт. — Курить будешь не в мою смену. Никакой жалобный взгляд на него не действует, и я снова ëжусь от холода. Единственное, что приходит мне в голову и кажется самой адекватной идеей, — залезть под руку Паше, ладонями зарыться в недра чужой куртки и обнять, чтобы хоть так погреться. Сопротивления не ощущаю, но слышу возмущение в том, как он произносит моё имя. Выдыхаю тяжело и долго, закрывая глаза. Почти засыпаю, пока мы так стоим, и мне настолько хорошо и спокойно, что совершенно нет желания двигаться. — Тебе в таком состоянии домой нельзя, — Паша выдыхает дым мне в макушку, оглаживая спину по-отечески. — Не стоит беспокоить маму. Тебе есть у кого переночевать? — Н-не хочу никуд-да, — отрицательно мотаю головой, но чересчур медленно для пьяного человека, хотя мне кажется, что мир пролетает вдвое быстрее, чем обычно. — Ненавижу маму. И Вас тоже, — отстраняюсь, заглядывая в глаза напротив в попытках передать все те эмоции, которые копятся во мне. — Вы красивый такой… — глаза сжимаю до белых пятен и едва не теряю сознание, но Паша прижимает плотнее, не давая окончательно съехать на асфальт. — Мама Вам вообще не пара. — А причём тут она? — Так Вы же с ней на свиданку уехали, а не я, — вжимаюсь носом в венку на шее, вдыхая пьянящий сильнее «Адвоката» аромат. — Боже, Павел Александрович, — практически выстанываю фразу, но последними остатками разума заставляю себя держать в руках. — И кто же мне пара? — пожимаю лишь плечами неопределëнно. Не отталкивает — и на том спасибо. Мне так не хватает его рядом, что сейчас мой мозг усиленно пытается запомнить всё, что с ним связано. Бархат кожи так и тянет к себе, но я лишний раз напоминаю себе, что мы никто друг другу, чтобы просто поцеловать его даже в оголëнный участок над воротом. Словно под гипнозом смотрю на родинку под ухом, облизывая вмиг пересохшие губы. — Я не ездил, а просто отвëз, — холодно отвечает, утягивая в сторону машины и помогая облокотиться на капот. — Мне не нравятся одногодки. Его взгляд всё ещё остаётся спокойным, но где-то в его глубине я ощущаю нотку осуждения и, может быть, заинтересованности. Его руки покоятся в карманах, и я даже слышу, как заводится машина, но мы продолжаем буравить друг друга глазами. Паша стоит настолько близко, что даже в темноте различаю сталь в его радужке. Возможно, он тоже пьян, но явно не настолько же, сколько и я. Блуждаю глазами по его лицу, запоминая каждую чëрточку, хотя делала это сотни — а может и тысячи — раз на работе, пока не останавливаюсь на тонкой полоске губ. — И наск-колько… — хрипло спрашиваю, сглатывая тугой ком в горле. — …старше Вам нрав-вятся девушки? — Младше, — вопросительно хмыкаю, внезапно потеряв смысл разговора, стоило мне вернуть взгляд. — Мне… нравятся младше, — кажется, я задыхаюсь от нехватки воздуха и втягиваю его резко через нос. Блять. Просто блять. Тянусь вперёд, касаясь кончика его носа своим, но не ближе. Всматриваюсь проникновенно, пытаясь понять, шутит он, издевается или пытается усмирить моё пьяно-разговорчивое состояние и внутренних тараканов. — Конкретнее, — всматриваюсь проникновенно, а у него радужки не видно. Зрачок затопил их. Возможно, это последствия выпитого алкоголя или просто наполненного парами угара бара. Он дышит тяжело и стоит настолько близко, что мне ничего не стоит поцеловать его. Я едва не теряю сознание от того, насколько он потрясающе выглядит таким спокойным и беспечным, будто между нами несколько лет отношений и никакой разницы в возрасте. От меня, наверное, несёт алкоголем за версту, но он даже не морщится, когда я выдыхаю шумно в его губы. Облизываю свои, неспециально касаясь языком его тонкой полоски. — Такой сладкий… — шепчу, прикрывая глаза и запрокидывая чуть голову, чтобы коснуться его носа. — Па-а-аша… Меня снова ведёт в сторону — я не контролирую свои движения и съезжаю куда-то в сторону, но мужчина перехватывает меня за талию, возвращая на место и, в том числе, к реальности. — Так, Элли, ну-ка, — помогает встать и, дойдя до машины, сесть на переднее. — Переночуешь у меня, а завтра вернёшься, когда почувствуешь себя лучше. — А как же Ваша с-семья? — всё перепрыгиваю с «ты» на «вы», но меня сейчас это мало волнует. — У меня её нет, — я лишь горько усмехаюсь, но с другой стороны, меня это очень радует: значит, никого не уведу. Мы едем в тишине. Сердце заходится в бешеном ритме, пока ознобом бьёт всё моё тело. Может, от холода. Или это отходняк медленно, но верно накрывает с головой. Смотрю в окно, наблюдая невероятно быстро пролетающий пейзаж, но очень быстро надоедает. Да и тошнить начинает от резко сменяющихся картинок, поэтому перевожу взгляд на Пашины руки и потрясëнно замираю. Знает ли он, сколько раз я вспоминала их, когда кончала с виброигрушкой внутри? Сколько раз мне хотелось, чтобы вместо моих были его пальцы? Вряд ли. Возбуждение скользит по венам слабыми импульсами тока, будто я снова решила поиграться с одной из своих игрушек, но вместо того, чтобы перевести внимание на что-то другое, я касаюсь дрожащими прохладными пальцами тыльной стороны его ладони. Паша будто бы только этого и ждал: отпускает коробку передач и позволяет поднести руку к губам. Касаюсь самозабвенно костяшек и прикладываю к щеке, блаженно выдыхая и закрывая глаза. Открыв их спустя бесконечные две минуты, натыкаюсь на напряжëнный взгляд напротив, пока стоим на светофоре. Не прерывая зрительный контакт, обхватываю большой палец и мягко обвожу его языком, насаживаясь до конца, но почти сразу выпуская изо рта. — Паш… — шепчу куда-то в ладонь, раз за разом ластясь к ней. — Прикоснись ко мне, может, м? Я так хочу тебя. Всё время думаю о твоих руках. Хотела бы я твои пальцы в себе. И тебя всего себе. Почти озвучиваю: «Ты — моя глупая детская мечта», — но вовремя сдерживаюсь. Его глаза, как и мои, затянуты в пелену возбуждения, но он говорит: «Не здесь». И я киваю почти понимающе, захлëбываясь от его прикосновения к ткани джинс, и от того, насколько горячо и крепко ладонь сжимает колено, перемещаясь всё выше по бедру, почти к промежности. Громкий стон наполняет салон машины, пока запрокидываю голову и закрываю глаза.***
Задыхаюсь против воли в чьих-то крепких, жарких объятиях, прежде чем с трудом разлепить налитые свинцом веки и осознать, что разложился на мне явно не Паша, а кто-то в разы стройнее и меньше. Голова трещит по швам, словно я всю ночь напропалую пила, понижая градус и даже не закусывая, а во рту определённо точно сдохли и начали гнить кошки. Снова прикрываю глаза, едва ли в силах сфокусировать мысли, что уж говорить о зрении. Приходится тяжело вздохнуть и поëрзать, ловя сдавленное мычание в затылок и оказываясь крепче прижата к… Саше? Мозг наотрез отказывается работать, не то что вспоминать произошедшее. Вот мы вчера доехали до общаги, и я поднялась на пятый в одиночестве, потому что Пашу не пропустили через пропускной пункт, как бы я ни просила, объясняя ситуацию. Понадобилось ещё пять минут, прежде чем зайти в комнату и, практически не обращая внимание на играющего мужа, начать закидывать попавшиеся под руку вещи в одну из своих сумок. Петров что-то говорил, но все слова проходили мимо, пока я сосредоточенно вспоминала, что ещё забыла положить. И всё. Темнота. Особенно после того, как Саша вышел из комнаты в сторону туалета, а потом вернулся и… Пробел в памяти. Кажется, он что-то приложил к моему носу, но это я помнила уже достаточно смутно, пускай и какие-то отрывки потихоньку возвращаются размытыми разводами. Такие бывают после непогоды на стёклах и полированных поверхностях. Шумно выдыхаю, пытаясь отодвинуться как можно дальше, но всё тело ломит от боли и недосыпа. Глаза не открываю до тех пор, пока меня не переворачивают на спину. Саша склоняется надо мной, водя пальцами по прессу и залезая ими неприятно под футболку. — Доброе утро, милая, — мурлычит на ухо, прикусывая мочку. — Я так соскучился по тебе за эти пару дней. У меня нет желания даже лягаться, поэтому отворачиваюсь обратно, лишь бы не видеть, не слышать, не чувствовать. Его приторно хорошее расположение духа этим утром выбешивает до смерти. Я хочу к Паше обратно, а не лежать здесь. Явно не с тем, кого бы я меньше всего хотела видеть в своей жизни после всего, что он сделал. Однако, меня возвращают на спину и ложатся рядом, аккуратно приобнимая, будто я фарфоровая кукла. Но я не куколка. И не фарфоровая. — Отъебись, — произношу по слогам, но на большее не хватает сил. Приподнимаю веки, замечая заинтересованный хитрющий взгляд, но виду не подаю, продолжая лежать бездвижно. Желание сдохнуть оказывается не таким сильным, как ударить мужа, но я всё равно выбираю попытку выбраться из его стальной хватки. Получается поначалу вроде даже неплохо, ладони на талии ослабевают, но стоит мне сесть, они возвращают обратно в объятия. — Даже не скажешь, что соскучилась? — отрицательно мотаю головой — скучать по нему мне совершенно не хочется. — Хочу домой, — бубню куда-то в плечо, скорбно морщась и надеясь, что я просто сплю, а когда проснусь, то буду греться под боком Салтыкова и наслаждаться жизнью. Не получится. — Так ты дома, — Саша пальцами перебирает волосы, пока вторая рука приобнимает поясницу, давая почувствовать противное тепло чужого тела. — Хочу к Паше… Выдыхаю устало, выворачиваясь из его рук, беру щётку с зубной пастой и направляюсь умываться. Поначалу возникшая паника отходит на второй план, и её место теперь занимает безэмоциональная пустота. Я не чувствую толком ничего, кроме тихой покорной злости, нарастающей тревоги и апатии. Весь мой мир рушится буквально на глазах, а я даже ничего не могу с этим поделать. Отвратительно. И сколько продлится этот ад — неизвестно. Петров следует за мной по пятам, внимательно вглядываясь в каждое моё движение. Он сканирует любую мою эмоцию, пока мы чистим зубы, но не находит ровным счётом ничего. Тяжело вздыхаю, глядя на него вопросительно, но он ничего не отвечает, отворачиваясь обратно к зеркалу. Когда мы возвращаемся в комнату, начинаю искать свой телефон, но супруг меня перебивает: — Он будет лежать у меня, когда ты остаёшься одна дома или мы проводим время вместе. Раз уж на то пошло, то введу несколько правил. Первое и самое основное — теперь будешь пользоваться телефоном и компьютером только под моим строгим контролем. Играй вдоволь, но только со мной в компании, и… — Вика с Артёмом… — Я их предупредил, что мы уехали в деревню к бабушке, а связь там плохая. Продумал каждый свой ход. Молодец. А с кем мне общаться теперь? С кем угодно, но только не с Сашей. Пожимаю плечами и достаю одну из своих излюбленных книг, возвращаясь в кровать и игнорируя его дальнейший монолог. Я напрочь погружаюсь в свои мысли, стараясь не зацикливаться на эмоциях, хотя обдумывая уже план побега. Через окно не вариант. Во-первых, мешает сетка, а с моей ногой снять её будет проблематично. Во-вторых, спуститься с пятого этажа по трубе не смогу по той же причине. Через эвакуационную лестницу не получится просто потому, что она забита вещами жильцов и соседей. Падение будет мягким, если постараться, но спасибо они точно не скажут. Да и материал в основном достаточно твёрдый. Обычным ходом — не судьба. Уверена, что Петров подговорил дежурных и комендантшу, чтобы те следили за моим «невыездом» за пределы входной двери общаги. Печальны наши дела, но внутри меня ещё таится надежда на то, что Вика с Артёмом что-нибудь придумают. Я уверена, что они если и поверили его словам, то со временем поймут, что что-то явно не так. Они далеко неглупые. Особенно Леммель. Мы же с детства дружим. Она звонить будет постоянно, просить фотки и спрашивать, как там на отдыхе. Чем дальше я углубляюсь в размышления, тем труднее становится ловить связь с реальностью. Я будто бы отключаюсь от окружающего мира, и вот уже не вижу ни книгу, ни Сашу, ни что-либо другое. Перед закрытыми глазами появляется Паша, заботливо укрывающий нас одеялом и обнимающий со спины. В каждом его прикосновении сквозит свободой и безграничным счастьем. Мы переплетаем пальцы, общаясь о прошедшем дне, и он вытягивает наши руки, водя пальцами по разгорячëнной после душа коже и прикасаясь к моим нежно губами. Часы показывают почти восемь вечера, а за окном где-то на горизонте садится солнце, окрашивая небо в яркие оттенки оранжевого и розового. Переворачиваюсь на бок, перекидывая ногу через Пашино бедро и чмокая его в нос, на что получаю короткий поцелуй в губы и хитрый прищур. Он прижимает меня ближе к себе, оплетая всеми конечностями, и шепчет нежности на ухо, пока я буквально плавлюсь у него под боком, блаженно прикрывая глаза и проваливаясь в беспечный сон. Интересно, как он там… Волнуется? Не может найти успокоение? Пытается что-то сделать? Или наоборот — вздыхает с облегчением, что не придётся лишний раз придумывать речь, чтобы бросить меня как очередную шавку? Хотелось бы верить, что он сделает всё, чтобы вытащить меня из этого проклятого места, но я из раза в раз вспоминаю слова Петрова: «Ты не заслуживаешь моей любви. Ничьей не заслуживаешь». На душе становится настолько противно, что эта мерзкая горечь оседает вкусом никотина и крепкого алкоголя на языке, которые я употребляла в тот вечер, сильно рассорившись с ним. Позже он даже не извинился. Саша ни разу не попросил прощение за то, что сделал мне больно. Даже если это было случайно. И вот я снова превращаюсь в сгусток нервов — ещё чуток и от меня ничего не останется, кроме шрамов на руках. Интересно… Если я пропаду без вести или умру, кто-нибудь будет искать и вспоминать меня? Наверное, нет, но хочу верить, что Паша будет. Снова воспроизвожу наш поздний ужин, когда он забрал меня с детской площадки. Я в тот вечер, пока мы ехали, успела высохнуть по большей части в машине. Куртку кинула куда-то на стул у двери. Ботинки остались рядом. А каким взглядом он смотрел, пока я, погружëнная в свои мысли, покусывала от нервяка губы… Он всегда был направлен на меня, будь то беспокойство или любопытство. Даже если ничего не говоря. Паша — единственный человек, с которым приятно молчать. Он словно понимает меня без слов. Может, и действительно так. Он всегда где-то рядом, только руку протяни. Прикоснись. Приласкай. Обними. Поцелуй. Всё, что душе угодно сделай, но не отворачивайся, не бросай. Родной мой… Я Сашу никогда так не называла — язык не поворачивался. Он меня — да, но не наоборот. На автомате переворачиваю страницу книги, натыкаясь на сложенные в несколько раз исписанные листки. Кажется, это стихи, которые я когда-то писала. За них мне невероятно стыдно, но я из любопытства беру и открываю их. Взгляд скользит по каждой строчке, и мне хочется умереть от стыда.«Нет, не алкоголь сегодня губит, Губит человека эгоизм. Мы говорим, что вечно будем помнить, А ведь в итоге — забываем всех. Нет, не курить сегодня вредно, Вредно, сгорая от любви, Полагать, что тазом медным Накроется предсмертный крик. И ведь не деньги нынче губят, Человека губит человек. Предательство мы вечно помним — Расходы мы не вспомним и за век».
В этом есть доля правды, вынуждающая горько усмехнутся. Жаль, что не всем дано понять. Переворачиваю страницу за страницей, пока листки не заканчиваются, и убираю их в книгу, а её закрываю и возвращаю на место. Смотрю в стену, пытаясь понять, когда моя жизнь настолько пошла по пизде и что делать дальше. Этот день только начался, а я уже в который раз думаю о своей смерти. Суицид — не выход, но этот вариант как никогда актуален. Облизываю губы, понимая, что надо для начала поесть и попить. На голодный желудок вряд ли получится составить разумный план, и я направляюсь к холодильнику. Весь дальнейший день проходит как в тумане, пока Саша не отвлекается от компьютера, предлагая поиграть вместе. Отказываюсь, всё ещё мечтая о спокойствии и умиротворении. Время, проведённое в этой комнате, становится вечностью, и спустя уже несколько невероятно долгих часов мне кажется, что я сижу уже неделю, хотя прошло от силы семь. Время близится к семи, и я наконец встаю, кидая взгляд в зеркало. Там ни грамма человечности — только лишь открытые пустые глаза, бегающие по ссутуленной фигуре, означают, что я живая и невредимая, но это только чисто внешне. Внутри меня догорает костёр из чувств и эмоций. — Что ты сказал Паше в «МЕГЕ»? — перевожу медленно взгляд на мужа, безэмоционально интересуясь. — Он был расстроен твоими словами. — Ничего такого, — пожимает плечами, улыбаясь гаденько. — Просто напомнил ему, что старикам с пивным животом не место рядом с принцессами. Это его «принцесса» режет слух, и сажусь на край дивана, распуская волосы, чтобы их собрать, но руки ощутимо дрожат настолько, что мне приходится пропустить их несколько раз сквозь прядки. Это не спасает от накативших вмиг слёз, которые я даже не чувствую. Они стекают по лицу, заставляя его гореть. Как же мне тошно. Невероятно больно и мерзко становится на душе: кошки начинают царапать изнутри почти на физическом уровне. Не знаю, что и думать. Петров обещал, что спокойно отпустит, что не будет инцидентов таких. Он говорил, что в жизни разное бывает и что он не такой. Врать нехорошо. — По сравнению со мной ты тоже старый, — хмыкаю и поднимаю разочарованный взгляд. — И не шибко подкачанный. Почему ты решил испортить всё именно сейчас? Мы же с тобой это обсуждали уже… — Потому что ты свои обещания нарушила не один раз. Ровно столько же ты меня подводила. И ещё я обещал тебя подготовить для мужчины, а не мальчика, — супруг тихо подходит ко мне, приподнимая пальцами подбородок. — И вот мой первый урок: никогда не нарушай обещания, — он с размаху даёт пощёчину, и я хватаюсь за горящую щёку, с обидой и ненавистью глядя на него. — Второй урок: никогда не перечь и не ври своему партнёру, — снова удар, но уже по другой стороне. — Третий урок: не стоит отказывать мужчине, если он чего-то хочет. В этот раз Саша не бьёт, а просто садится за компьютер и просит одеться и накраситься, потому что мы едем к его друзьям. На мой отказ он повторяет последний пункт, и мне не остаётся ничего, кроме подчинения. Наспех надеваю первое, что попадается под руку и исчезаю в сторону общих раковин, чтобы закрасить следы его ладоней. — Вот так бы всегда, — мурлычит едва слышно, прежде чем закрываю за собой дверь, но в голосе явно прослеживаются нотки удовлетворения, и за это я готова его убить снова.***
Мы сидим у Сашиных друзей, которые обеспокоенно поглядывают в мою сторону, но вопросов не задают, хотя попытка была, на что мой муж отвечает, что просто дома упала с дивана, но это было откровенной ложью. Тем не менее одна из девушек, с кем мне посчастливилось в своё время познакомиться ближе, чем с остальными, утягивает меня на балкон и практически насильно кладёт уже подкуренную сигарету в руки. — У вас всё в порядке? — озадаченно спрашивает. — Тоналка, может, и скрывает красноту, но не припухлость. — Всё хорошо, просто потолстела немного, — вру нагло, надеясь, что одежда хорошо скрывает моё телосложение, но, судя по оценивающему взгляду, пролетевшему несколько раз по мне, ложь не срабатывает. — Реально всё окей, не переживай, просто повздорили. Саша заходит на кухню как раз в тот момент, когда я затягиваюсь сигаретой, и я буквально вижу, как его глаза темнеют от злости. Чёрт, мне дома очень сильно прилетит за курение. Но с другой стороны… Мы друг другу ничем не обязаны. Ещё пару дней, и я наконец сбегу из этого ада, названного в честь Петрова. — Хорошо бы, если действительно так, — наблюдаю, как Саша исчезает с кухни, и я начинаю говорить шёпотом, чтобы услышала только Аня. — Чуть больше полугода назад я встретила одного мужчину. Он старше меня и Саши, но меня зацепило, прям пиздец как, — хмыкаю, вспоминая тот период. — Поначалу ничего такого не было, общались чисто формально, но нечасто, а спустя почти два месяца я и сама не поняла, что он мне нравится внешне. Начали чуть ближе друг друга узнавать, так и прошло ещё несколько месяцев, а недели три назад он подвозил меня до дома, потому что разрыв связок. Это третья травма за четыре года, и теперь я вынуждена хромать и ходить с тростью до скончания веков, — киваю на атрибут. — И я случайно сказала, что он очарователен. И малу-помалу закрутилось — поцеловались, и как бы ужасно это не звучало, мне понравилось настолько, что потом несколько дней мне снился наш поцелуй. Выдыхаю сизый дым, вновь окунаясь в те события со счастливой, но донельзя грустной улыбкой. Никто и никогда не вызывал у меня таких эмоций. При каждом воспоминании о Паше такое тепло разливается по телу, что даже не хочется возвращаться в реальность, но приходится. И я продолжаю: — Когда мне разрешили понемногу разминать ногу и ходить, я поехала в центр с ребятами, а там он с сыном, — наблюдаю удивление в глазах знакомой, но прошу не перебивать. — Мы как раз собирались записывать кавер на «До скорых встреч», а он отвёз сына на какие-то там курсы и вернулся. Я старалась не паниковать и не сбиваться, но голос под конец сорвался. Я даже всплакнула, потому что… Ты не представляешь, как мне было невыносимо понимать, что у нас нет шансов. Вообще никаких. Мы оба в браке, да и разница в двадцать лет, — вздыхаю тяжело в который раз, — но это даже не ощущалось, но здравый смысл всё твердил, что не судьба. И мне тогда казалось, что у меня есть шанс наладить отношения с Сашей, ведь мы же не так давно расписались, но чем дольше он смотрел, тем больше меня тянуло к нему. Он красивый до одури. И такой… Это сложно объяснить, но в доску свой вот. Будто мы всю жизнь общались. Я нервно усмехаюсь, хотя настроение максимально паршивое. — Мы в тот день переспали прямо в машине, а перед этим на крыше «Этажей» он буквально трахнул мой рот своим языком. Он просто потрясающе целуется, ты бы знала. И вот я возвращаюсь домой — гитару забрала Вика, а он подвёз меня до конечной остановки, где ждал Саша, и я интуитивно в тот момент поняла, что он знает обо всём, что со мной творится вплоть до произошедшего между нами с Пашей, — впервые называю его имя, и меня пробивает на дрожь от одного его звучания. — Я тогда высказала, что не могу между ними разделиться, но он сделал свой выбор. Сказал валить на все четыре стороны, лишь бы не попадалась ему на глаза. Затем настиг нас на даче. Если помнишь, он мог меня по gps-трекеру отслеживать, — Аня кивает. — Дал пощёчину, обплевал. Если бы не вовремя подоспевший Паша, я не знаю, чем бы это закончилось. Потом он приехал в «МЕГУ», где мы закупались шмотками, начал домогаться и прикусил шею, когда я его в пах тростью ударила. И я спряталась за Пашу, когда он ослабил хватку и позволил мне сбежать. По итогу: по синяку у нас обоих, — указываю на заклеенную шею. — Ближе к ночи, когда мы уже нагулялись и сменили мне симку и убрали этот трекер, было решено заехать за оставшимися вещами. Это было буквально вчера, а на утро я просыпаюсь уже с Сашей и не помню ничего из произошедшего, кроме странного запаха. Может быть, хлороформ или наркотик какой. У меня до сих пор башка трещит и весь день какими-то урывками. — Кошмар, — Аня поджимает губы, растерянно вглядываясь в моё лицо. — Хочешь остаться здесь сегодня? Я могу поговорить с Саней. Не думаю, что он сильно против будет. — Не пустит, — выбрасываю бычок в одну из стоящих рядом жестяных банок. — Он теперь каждый мой шаг контролирует. — Если подобрать правильно слова… — Не поможет, — выдыхаю, подрагивая от холода. Аня просит немного обождать и выбегает с балкона, после чего возвращается с Петровым и его лучшим другом, наспех, без подробностей объясняя своему парню ситуацию, а я буквально чувствую сковывающий желудок страх от одного Сашиного взгляда, заглядывающего непрерывно с гневом в душу. Он отводит меня на другой конец широкого балкона, схватившись до синяка за локоть, и шипит: — Нахуя ты ей рассказала? — незаметно для всех он даёт мне болезненный подзатыльник. — Тебя вот кто за язык тянул? Хочешь, чтобы все знали, что у меня жена — шлюха? Я сжимаюсь до размеров креветки в попытке слиться с местностью, но дальше разговор не заходит: супруга оттаскивают от меня за плечо, прижимая к стенке, из-за чего я оседаю на пол, слыша дальнейший разговор урывками и всё дальше и дальше углубляясь в своё подсознание. Меня будто выбрасывает в другой мир, где есть только я и Паша в сплошном белом пространстве. — Маленькая, ну, ты чего, — он гладит меня по спине, заботливо обнимая. — Всё же хорошо, я рядом. Я заливаю слезами его футболку, обхватывая спину и прижимая крепче к себе, но вместо физического контакта я ощущаю пустоту, осознавая, что обнимаю саму себя. Поднимаю взгляд и натыкаюсь на Пашин силуэт где-то вдалеке, но чем ближе я подбегаю, тем дальше он оказывается. — Паш, останься, вернись, а, Паш, — повторяю из раза в раз, пытаясь ухватиться за хоть какую-нибудь часть его тела, но стоит мне прикоснуться к нему, он исчезает и появляется в другом месте, будто издевается надо мной. — Паш, пожалуйста, забери меня отсюда. Я не могу. Я устала. Пожалуйста. Кто-то трясёт меня за плечо, заставляя крупно вздрогнуть. Голова трещит по швам, и мне хочется сдохнуть от боли. Саша поднимает меня, прихватывая за подмышки, и тянет к выходу. Звонкий девичий голос срывается на крик, умоляя сделать хоть что-нибудь, остановить Петрова. Она скандалит, привлекая внимание и всех остальных гостей, и я вижу сомнение в глазах Никиты, — лучший друг Саши и парень Ани, — но он стоит и смотрит на этот спектакль, будто думает, чью сторону занять. — Пожалуйста, — не говорю и не шепчу даже — в горле пересохло, а перед глазами всё плывёт и темнеет. — Я не хочу туда снова, только не обратно, — единственное, что хрипом разносится по комнате, прежде чем я снова теряю сознание.***
Открываю глаза, начиная паниковать. Я не в общаге, не у Сашиных друзей и не дома. Белые некогда стены посерели от старости, а потолок и вовсе идёт ржавыми подтёками из разных уголков помещения. Пытаюсь подвигать пальцами, но получается из ряда вон плохо, поэтому приходится посмотреть попеременно на обе руки, прежде чем заметить нескольких людей, расположившихся кто на диване, кто на стульях. Среди них нет Паши, но есть Петров, и это меня расстраивает гораздо больше, чем моё местоположение. На правой руке катетер, а значит, я больнице, но что произошло? Попали в аварию с Пашей? Поэтому его нет? Или он просто вышел? Тогда зачем муж тут? Первая подскакивает Аня, сжимая меня в крепких объятиях и прерывая поток мыслей, на что я охаю от неожиданности. — Задушишь, — едва передвигаю губами — в горле всё ещё сухо. Слабость одолевает такая, что впору задуматься о состоянии своего здоровья. Девушка приносит извинения и расспрашивает, как себя чувствую, а я не могу оторвать напряжённого взгляда от Саши. Меня разрывает от противоречивых эмоций, но я всё равно прошу, чтобы его выгнали. Тут он открывает глаза и подходит к постели, кладя ладонь поверх моей, но я через дикую боль вытаскиваю свою и кладу как можно дальше. — Ты перенервничала, поэтому мы привезли тебя сюда, но если через пару дней стабилизируешься, то я тебя домой заберу, — его приторная забота омерзительна до зубного скрежета, и мы в унисон с Аней смотрим на него осуждающе. — Да что не так? Мы же вроде решили, что это был лишь наш глупый розыгрыш к первому апреля. — Ты решил так, а не мы, — я безмерно благодарна ей за поддержку, слабо улыбаясь. — Но я предлагаю тебя прямо сейчас отдать её телефон и исчезнуть из наших жизней. Ты только посмотри: до чего довёл девчонку — нервное истощение и панические атаки тебе не шутки. — Так я же даже ни при чём тут, чё ты начинаешь мозги ебать! — Если хотите поругаться, то сделайте это в коридоре, — звучит позади них из дверного проёма голос врача. — Время гостей уже закончилось. — Я никуда не пойду, пока не буду уверен, что с ней всё в порядке, — Саша начинает выходить из себя, и я снова зависаю взглядом в одной точке, не обращая внимания ни на что — мне неловко, что ссору видит кто-то посторонний, и снова тошнит. — Верни телефон и проваливай, с меня достаточно твоих закидонов, — после минуты молчания и раздражённых переглядываний озвучиваю хрипло фразу, на что Петров лишь шлёт нас всех нахуй, достаёт мобильник из кармана жилетки и скрывается за дверью, предварительно громко ею хлопнув, и я морщусь от неприятных ощущений. Доктор представляется Андреем и просит называть его по имени и на «ты», много шутит, приободряет и быстро осматривает, параллельно задавая наводящие вопросы. Напоследок заключает, что до конца недели я буду ещё под строгим наблюдением врачей и, если ухудшений не будет и состояние наоборот улучшится, то выпишут. Мы благодарим ещё раз и желаем хорошего рабочего дня, а после его ухода возвращаемся друг к другу. — Я бы на твоём месте Паше бы позвонила, — я киваю в знак согласия и включаю экран блокировки, сразу натыкаясь на несколько десятков пропущенных от Салтыкова, отчего глаза мокнут в долю секунды. По фейс-контрою открываю главный экран и нажимаю на контактную книгу, но палец зависает над желанным номером. Поднимаю затравленный взгляд: — А вдруг он не захочет меня слышать? Скажет, чтобы я катилась куда подальше? Например, к мужу своему. — Не попробуешь — не узнаешь, — пожимает плечами Аня и даже тут оказывается права. Как бы мне ни было страшно звонить, это сделать нужно, но я пропадала сутки хрен пойми где и вдруг объявилась. Это невозможно воспринять спокойно. Как бы я ни доверяла возлюбленному, я не знаю, как он отреагирует на звонок. Не уверена, что он будет шибко рад. Вдруг он пошлёт тоже нахуй и не захочет видеть? Или приедет лично это сказать? Я ж не переживу этого. Мне он жизненно необходим сейчас, но я не могу пересилить неприятные мысли на этот счёт. Ощущение, что он решил, что я просто вернулась к Саше, потому что он интереснее и моложе, хотя это было бы ложью ровно настолько же, насколько супруг был уверен, что это всего лишь гормоны и минутное увлечение, а не серьёзные намерения. Видимо, заколебавшись ждать, Аня вытаскивает телефон из рук и самостоятельно набирает номер, тут же включая громкую связь. После недолгих гудков в трубке звучит Пашин взволнованный голос. Его это «niño» выбивает воздух из лёгких, заставляя сердце забиться чаще, а руки потянуться к телефону, несмотря на дрожь и неприятные ощущения, но новоприобретённая подруга отходит чуть подальше, начиная разговор самостоятельно. — Павел? — уточняет в микрофон и после положительного ответа продолжает говорить. — Меня Аня зовут. Элли в больницу попала, но по звонку объяснять долго, и не… — Адрес? — Щербакова поспешно его диктует, но после Паша просто трубку бросает, пообещав, что будет как можно быстрее. — Зачем… Я… Ты… Я… Ради всего святого, Анют, — я в панике хватаю воздух ртом, не имея понятия, что вообще говорить в данный момент. Пашин голос выбивает из колеи и без того всполошённый разум, и в какой-то степени я понимаю, зачем именно она заговорила первая. Я бы не смогла сказать ни слова и просто сбросила бы звонок. Ловлю её красноречивый взгляд и с благодарностью улыбаюсь. — Подождать с тобой? — я отрицательно мотаю головой. Усаживаюсь поудобнее, фиксируя кровать в сидячее положение. Кто бы ни заплатил за эту одиночку, тому спасибо. Я бы не выдержала болтливых соседей. Да и вообще посторонних лиц не хочу видеть. Мне достаточно того, что произошло за этот месяц, чтобы понять, что от людей я устала до одури. И, кажется, уже новая неделя началась. — Ты и так слишком многое сделала, ещё и наверняка работу пропускаешь. Блять, я даже не помню, какой сегодня день недели. — Понедельник, но я работаю два через два, так что не переживай, — вспоминаю, что телефон-то при мне и включаю экран. Действительно не врёт. — Езжай домой тогда, отдыхай. Думаю, сегодня происшествий больше не будет. Аня прощается и напоследок обнимает меня осторожно, после чего оставляет наедине со своими мыслями. Остаётся изо всех дел только ждать Пашу. И мне невероятно волнительно. Он столько раз позвонил, что это не оставляет сомнений о его беспокойстве за мою жизнь, но так ли я ему нужна? Я не так опытна и всё ещё молода, хотя чувствую себя старухой. Так ещё и инвалид теперь с этой лодыжкой, блин. И теперь из дома ни ногой вообще. Если я раньше хоть как-то с кем-то общалась, то сейчас я вообще не хочу быть социально-активной. Люди меня пугают до чёртиков. Взять вот Сашу. Был же разумным и адекватным человеком, а стоило разойтись, так сразу какие-то проблемы начались, которых можно было избежать, но не получилось. Хорошо, что так сложилось вчера, иначе бы я никогда бы не выбралась на свободу. По крайне мере, не сразу. Может, через полгода, год, а то и больше. Меня снова накрывает болезненными воспоминаниями, но как бы я ни пыталась от них абстрагироваться, они продолжают твердить, что я — не человек уже, а жалкая его пародия. И, кажется, я теряю счёт времени: когда я выплываю из одного из них, решив глянуть время, вижу Пашу. Моего Пашу, родного до одури, который приехал сюда, хотя рабочий день уже в самом разгаре. Он в форменной куртке застывает в дверях с шоколадками и внимательно изучает меня, будто впервые видит, а, может, просто пытается понять, правда ли я перед ним сижу или кто-то похожий на меня. — Лисëнок… — я не могу отвести глаза от его измученного лица, но чувствую предательские слëзы и зарываюсь руками в волосы, сжимая их до боли. Он отмирает, прикрывая дверь и нетвëрдым шагом подходя ближе. Я не могу прочитать ни одну эмоцию в его глазах, и мне снова страшно. Руки дрожат гораздо сильнее, чем раньше, и я теряю дар речи, не в силах подобрать правильных слов. Он садится на стул всё в том же гробовом молчании, кладёт сладкое на тумбочку, берёт свободную от капельницы ладонь в свои и сжимает, прикасаясь к ней губами. Он выглядит таким уставшим, будто полночи не спал, а, может, и вовсе всю. Меня кроет эмоциями, но так не хочется портить момент. — Выглядишь ужасно, — говорит тихо так проникновенно, чтобы только мы это слышали. — Столкнулся с твоим в дверях, пока курил. Он сказал, что ты к нему вернулась. Блять, только не это… Это же неправда! — Врёт, — отвечаю и пальцами другой руки очерчиваю виски и скулы. — Аня… помогла отбить телефон и вывести его из палаты. Вижу, что не верит, но ничего поделать не могу. Тревога поднимается откуда-то из желудка, вынуждая зажмуриться до белых пятен. Зачем Саша создаёт проблемы — неизвестно, но меня убивает, что человек, такой дорогой мне, сидит напротив, ластится к руке, но при этом не верит мне. Точнее, верит, но не тому, кому нужно. — Расскажи, — просит охрипшим голосом, и я ему пересказываю всё до мельчайших подробностей вплоть до разговора с Аней и моей галлюцинации на балконе. Паша кладёт голову на бедро, почти ложась рядом, и, вероятно, обдумывает сказанное, а я замираю, затихая и задерживая дыхание в ожидании его решения. Весь мир сейчас сужается до него одного каждый раз, когда мы вместе. Без него, на самом деле, примерно то же самое происходит с одним маленьким «но»: приходится временами общаться с другими. Я даже на работе умудряюсь думать о нём одном, параллельно выполняя поставленные задачи. Глажу его по затылку на пределе своих сил. — Мой хороший, — шепчу едва различимо, — если бы я только знала, что это произойдёт. Не стоило возвращаться. Купили бы новую одежду. Всё было бы хорошо. Я так виновата перед тобой. Знаю, в это сложно поверить, но я тебя прошу: не веришь мне — не верь и Саше. Пообижается да забудет и отпустит наконец меня. Я много накосячила в тех отношениях, и однажды мне за это прилетела фраза одна. Каждый раз напоминает, что я — монстр. — Какая? — приподнимает глаза, касаясь губами тыльной стороны ладони. — Прямая цитата: «Ты не заслуживаешь моей любви. Ничьей не заслуживаешь», — слабо и печально приподнимаю уголки губ. — И я почти каждый день себе об этом напоминала, чтобы лишний раз не загонять себя одиночеством. Раньше, кроме него у меня никого не было. Я ни с кем не общалась, что уж говорить о знакомствах. Потом работать устроилась, но и тут до сих пор обращаюсь к коллегам только по важным вопросам. Вне неё никого к себе не подпускаю даже среди сотрудников. А потом появился ты. И каждый раз трусила даже на обед позвать. Мы же коллегами были, но не больше. В день, когда ты меня подвозил, я слишком сильно задумалась и по чистой случайности сказала о твоём очаровании, но если бы не это, ты бы тут не был. И я впервые в жизни благодарна своей несдержанности за то, что могу быть рядом с тобой и касаться, когда захочется. Если бы я только могла всё исправить и не возвращаться в общагу… — Ты не виновата, — Паша протягивает руку к моей щеке и гладит по скуле большим пальцем, — но я бы накатал на него заявление. — Только если он и дальше мешать нам будет, а так по боку вообще, — пожимаю плечами. — Я могу кое о чём тебя попросить? Рядом с ним я даже в стрессовых ситуациях расслабляюсь. Он стал моей опорой и поддержкой за какие-то две недели с копейками. Я вижу его сомнения и недоверие, но так хочется это исправить. Разве он не понимает, насколько он мне дорог? Я ему столько раз об этом говорила… Знаю, что это только слова, но разве так сложно довериться мне, а не тому, кто пытается испортить наши только успевшие начаться отношения? Он смотрит на меня внимательно и выжидающе. — Пожалуйста, поверь мне и дай нам шанс, — смахиваю непрошенные слëзы. — Я так сильно хочу видеть тебя в своей жизни. Ты дорог мне больше, чем все остальные вместе взятые. Это лишь слова, но я так хочу доказать делом. Паша смотрит на меня так проникновенно и устало, что я притягиваю его за плечо, помогая разместиться рядом и надеясь, что кровать выдержит нас обоих. Смотрю на него изучающе, будто мы впервые оказались настолько близко. Пальцы летает по его лицу, заново запоминая каждую чёрточку. Не выдерживаю его ответный, полный тоски взгляд и невесомо целую, прижимаясь ближе. Первые несколько секунд он не отвечает, будто обдумывая, но по итогу сдаётся, приоткрывая рот в ответном касании. Меня пробирает дрожь от того, насколько аккуратно он старается ко мне прикасаться, но это бесит сильнее, чем обычно, и я углубляю поцелуй. Как же я соскучилась по нему всему: его запах сводит низ живота в предвкушении снова и снова, а тепло тела окутывает блаженной негой, превращая меня в лужицу на постели, пока мозг плавится от переизбытка эмоций. Обнимаю его, уместив голову на груди, когда воздух окончательно покинул лëгкие, засыпая наконец умиротворëнно. На периферии сна и реальности слышу открывающуюся дверь и, кажется, голос врача, из-за чего только крепче прижимаюсь к Паше, не желая его отпускать. Однако он остаётся на месте, поглаживая, пока не засыпает сам. И я снова чувствую небывалое спокойствие и немое обещание, что всё будет хорошо. Главное — бороться за «нас» и не дать сломаться друг другу.