***
Пятница наступает неожиданно быстро. Целый день провожу как на иголках в ожидании Паши и нового комплекта вещей, потому что те, в которых меня сюда привезли, триггерят так же сильно, как и вся ситуация в целом. Единственная моя просьба — притащить платье с рукавом три четверти, потому что на улице жара. Лето совсем близко, поэтому и настроение соответствующее: солнечное и тёплое, — несмотря на всё же начавшуюся физиологию так не вовремя. За неделю я безумно соскучилась по Паше, и хотя я не готова полностью возвращаться к социальным взаимодействиям, его присутствие успокаивает все переживания. За всё время нахождения в больнице мне снились кошмары с его участием, и они были настолько реалистичными, что стали пугать меня. Каждый раз, просыпаясь в холодном поту из-за его «ухода» во сне, я долго думала и жалкие попытки снова уснуть проваливались безуспешно. Салтыков то исчезал без вести, блокируя меня везде, где только можно и тем самым отказываясь от того, что мы выстроили за несколько долгих, но приятных месяцев, то умирал на моих руках, бездумно скользя по моим чертам лица, будто не узнавал меня. Временами мне снилось, что он попросту не воспринимает мою симпатию всерьёз и прерывает общение на корню, оставляя униженной перед остальными коллегами. Всего дважды мне снилось его знакомство с родителями. С мамой — когда я проснулась в комнате с Сашей. С папой — буквально вчера. Во второе знакомство они слово за слово сцепились в перепалке и чуть не затеяли драку. Если бы я не попала под горячую руку и Паша не саданул случайно локтëм по скуле, они бы поубивали друг друга. В этом я уверена больше, чем на тысячу процентов. Закусываю нижнюю губу, незаметно для себя сдирая потрескавшуюся кожу и заставляя её покраснеть, когда заходит Андрей. Поначалу не замечаю его и крупно вздрагиваю, когда его ладонь мягко касается плеча, а голос вырывает из мыслей, спрашивая: «Всё в порядке?» — Норма, — киваю, глядя на настенные часы, и думаю, что стоило бы их перезавести, ибо спешат безбожно на целых двадцать минут. — Что-то случилось? Доктор мнётся с ноги на ногу, будто сомневается стоит ли спрашивать, но в итоге набирается смелости. — Этот мужчина… Павел, кажется? — снова согласно киваю головой. — Я заметил, что вы близки, поэтому хотел бы спросить, — хмурюсь, — не люблю вопросы, касающиеся моей личной жизни, будь то отношения, семья или хобби, — но не прерываю. — Твой бывший муж — Саша, кажется, — почти живёт у дверей больницы каждый день и спрашивает про твоё состояние, а Павел появляется только по вечерам. Ты не думаешь, что для него ты — всего лишь интрижка на старости лет? Смотрю на него как на идиота и некоторое время молчу, обдумывая его слова и свой последующий ответ. Как бы мне ни хотелось подтверждать его сомнения, они сидят и во мне, медленно, но верно прогрызая подобно червям себе путь. Тем не менее я отрицательно мотаю головой. — Я не знаю, что ответить, но Паша — мой личный выбор, — вздыхаю тяжело. — Как бы мне ни хотелось узнать его мысли и действительные чувства ко мне, я рискую в той же мере, что и он. Саша не виноват в этом, но он поступил неправильно и подло. И что бы они оба ни сделали, я всегда буду выбирать себя. И Пашу. Андрей лишь кивает, даёт несколько наставлений и осматривает, прежде чем исчезнуть за порогом. Я остаюсь снова наедине со своими страхами. Они поглощают меня. Превращают в тёмное, ничего не понимающее и не чувствующее нечто. Сжирают своими беззубыми ртами, высасывая словно дементоры все светлые воспоминания и оставляя вместо них обещание… Даже не так: требуя покориться им, отдать всю себя в их когтистые лапы. Эти едва различимые фразы в моей голове расползаются роем пчёл: не понимаю, что они говорят, но они влекут за собой. Чьи-то голоса зовут меня. Просят идти следом за ними. Я снова погружаюсь в какую-то комнату без стен и потолка, но в этот раз она окутана темнотой и больше напоминает чёрную дыру, чем изолятор в психушке. Вместо Паши, как было тогда у друзей уже бывшего наконец мужа, вокруг меня толпятся тени, похожие друг на друга как две капли воды. У них нет лиц и рук. Ноги тоже отсутствуют. Вместо них пустота между силуэтами и полом. Из-под их импровизированных мантий что-то светится, и мне на минутку становится интересно, но как бы я ни тянула руки вниз, всё никак достать не могу. «Кто вы?» — мне не обязательно шевелить губами, чтобы озвучить свои мысли. — Мы — это ты, — звучит этот зловещий хор односложно и синхронно. «Зачем вы тут? Зачем я тут?» — Чтобы мы встали на место старой тебя, — их голоса несомненно похожи на ангельское пение, хотя внешне они и правда отвратительны. — Тебя предали снова. Ты стала разочарованием, верно? Но мы сделаем тебя гораздо сильнее и увереннее в себе. Ты сможешь забыть обо всём плохом, если позволишь нам занять главенство. Больше никто не посмеет тебя обидеть и растоптать твоё сердце. Мы станем твоей бронёй, чтобы ты наконец почувствовала себя как за каменной стеной. «У меня есть Паша, — его образ на несколько мгновений всплывает ослепительным белым светом позади демонов. — Мне его так не хватает сейчас». — Ну и где он, когда так тебе нужен? — голоса всё напирают своими вопросами, не давая шанса ответить. — Где он был, когда Саша опоил тебя? Разве он говорил уже, что любит тебя? Разве ты этого заслуживаешь? Пусть другие преклоняются перед тобой, а не ты перед ними. Закрываю ладонями уши и зажмуриваю глаза до звёзд перед ними, лишь бы не слышать и не видеть эту всю мерзость. Чувствую паническую атаку, надвигающуюся со всей силой, но я не хочу открывать веки. Не хочу возвращаться в этот ад. Я не выдержу одна тут. Паша… Паша… Паш, пожалуйста, мне страшно. Я хочу домой, Паш. Верни меня домой, пожалуйста. Niño?.. Слушай меня внимательно. Сосредоточься на моём голосе. Прекращай паниковать. Я уже тут. За тобой пришёл. Иди сюда, niño. Всхлипываю в мужское плечо, почти содрогаясь всем телом. Эти кошмары меня убивают сильнее, чем собственные эмоции. По лодыжке расползается лихорадочный жар, пока я крепче прижимаюсь к Паше. Почему он так вовремя приходит и забирает все тревоги? Разве такое возможно, чтобы человек, которого ты знаешь от силы месяц, может настолько хорошо тебя чувствовать? И ничего, что мы знакомы без пяти минут год. До этого толком не общались — не то что сейчас. Лисёнок что-то шепчет в макушку, а я разобрать не могу: всё ещё слышу эти противные голоса, которые никак не хотят затихать. Я умоляю их заткнуться, но они всё говорят, говорят, говорят… Резко, но глубоко вдыхаю, прежде чем открыть глаза и поднять взгляд на мужчину. Он, чуть прикрыв свои, сажает меня на кровать. Каким образом я очутилась вне неё, у окна — не помню, но отчётливо ощущаю обе стороны медали. Первая — Паша: мой светлый, заботливый, прекрасный мальчик, несмотря что ему уже перевалило за сорок, с безумно красивыми глазами и заразительной, озорной улыбкой. Разве такой может предать? Разочаровать? Исчезнуть навсегда из жизни? Вряд ли, я в этом сомневаюсь ещё больше, чем в том, что я красивая. Вторая — мои загоны, сжигающие изнутри. Они подначивают меня на совершенно безрассудные поступки по типу той же ситуации с хинкальной в «МЕГЕ» или прогулкой с Викой и Артёмом в «Этажах», но всё это привело меня к тому, что происходит сейчас. Если бы не череда грёбаных обстоятельств, Паша бы не стоял напротив сейчас, без улыбки глядя на меня и, возможно, пытаясь прочесть меня снова и снова как открытую книгу. У него не получается впервые, поэтому он вклинивается между моих бёдер, до боли прикусывая сгиб шеи и плеча. Я только и успеваю пискнуть — его ладонь накрывает мои губы, призывая к тишине. — Что с тобой происходит, маленькая? — он языком проводит по укусу, извиняясь. — Не смотри на меня так осуждающе. Я просто хотел тебя с небес на землю вернуть, а то не дозовëшься. Почему в его голосе сквозит странная отдалëнность от меня, будто он… устал со мной няньчиться и хочет одиночества? Просто заебался на работе? Может, снова жена надоедает? Слишком много вопросов, на которые не будет ответа, если не задам, но мне так страшно потерять его… — Такое с детства случается, когда я начинаю сильно стрессовать, — утыкаюсь носом в его щëку, но после безуспешной попытки расположиться поудобнее кладу просто подбородок на его плечо. — Не мои отключки, а именно панические атаки. Первые начались как раз около полугода назад, когда поняла, что ты нравишься мне гораздо больше, чем просто друг или коллега. Стремясь проанализировать себя, я слишком глубоко начала задумываться, пока вовсе это не начало длиться по полчаса, если не больше. — Проблема всё-таки во мне? — уточняет, гладя по спине, но не отстраняясь. — Может, оно того не стоит? Не хочу портить тебя жизнь ещё больше. — Да ты, блять, издеваешься? — чуть отодвигаюсь, чтобы посмотреть в его наполненные усталой грустью глаза. — Мне спокойно только с тобой рядом. Если тебе правда интересно, то мне в детстве поставили достаточно высокую степень аутистического спектра, но этого было недостаточно, чтобы диагностировать аутизм. Хочешь знать, как я вижу людей? — тянусь за телефон, чтобы загуглить картинку из одного аниме — «Форма голоса» — и развернуть экран с главным героем и крестиками на лицах остальных участников кадра. — Вот такие вот пироги, а ты… Ты отличаешься, потому что ты — единственный, чьë лицо я различаю отчётливо среди остальных с первых секунд. С того самого, блять, момента, когда впервые тебя увидела. Из-за травмы при родах маме сказали, что если я выживу, это станет чудом. Я еле выкарабкалась тогда, но переборола тягу к смерти. Я всю жизнь с ней борюсь, а ты спрашиваешь, стоит ли? Ты серьёзно? — Хватит, — он берёт лицо в свои ладони, и я тянусь за лаской. — Может, это чистая случайность или возможность вырваться из серой рутины. Паша приводит весомый аргумент, но я только и могу, что плакать и ластиться к нему словно котёнок к рукам. Обнимаю его крепче, не понимая, что вообще говорить, но я так чертовски хочу его рядом видеть каждый Божий день. — Мы просто устали и нам нужно немного отдохнуть, — шепчу на ухо. — Поехали домой? Завтра выходные, отоспимся по полной, а потом куда-нибудь съездим вместе. Всё, что угодно, если с тобой, лисёнок. Я так соскучилась. — Переодевайся, — отходит немного, заставляя меня разочарованно вздохнуть. — Твой врач поможет преодолеть бывшего мужа без проблем. И он тут тоже. Как же он мне надоел, но я, лишь покорно кивая, снимаю больничную одежду без стеснения при Паше и надеваю тëмно-синее платье со светлыми каблуками, а поверх белоснежную под цвет туфель кофту, идеально подходящую к образу. Даже не оборачиваясь, чувствую пристальный взгляд на спине. — Лисёнок, — улыбаюсь мягко, заглядывая за плечо, но застываю, когда Пашины губы ложатся на плечо сквозь ткань, а руки — на талию, прижимая к себе. — Потрясающе выглядишь, — зарывается носом в висок, касаясь и его нежно. — Чудесная такая. Кажется, я совсем забываю дышать. Откидываю голову вбок, давая больше доступа к шее, и улыбаюсь смущённо. Переплетаю наши пальцы, позволяя немного расслабиться. Мне так давно никто не делал искреннее комплименты, что я сейчас не могу не расплываться в лужицу прямо в его руках, позволяя лепить из себя всё, что угодно. Меня вновь окутывает по-летнему тёплым счастьем, от которого в очередной раз не хочется убегать. Столько времени я контролировала в себе нежность и чувственность, присущие всем девушкам, что сейчас она выливается через край. Разворачиваюсь, чтобы обнять, и смотрю в наполненные восхищением глаза. Хмурюсь, стоит ладоням сомкнуться на спине, но тут же озвучиваю своё беспокойство. — Ты так похудел, лисëнок, — оглаживаю массивную спину, прикрывая глаза и крепче прижимаясь к Паше. — Это плохо? — Это… непривычно, — пожимаю плечами с грустной полуулыбкой. — Не подумай, что я против, но мне не нравится, что ты так много думаешь. Стресс до добра не доводит. Я… беспокоюсь за тебя. — Всё будет хорошо, — конечно, будет, но его моральное состояние меня озадачивает гораздо больше. Он не заслуживает всего того, что происходит, но мне так нравится, что он рядом. Я стараюсь не думать о причинах, но голоса внутри меня уже приглушëнно, но всё с тем же напором твердят, что главная проблема — это я. Силой воли заставляю их заткнуться, безотрывно наблюдая за эмоциями возлюбленного. — Будет, но хотелось бы, чтобы сразу, — чмокаю его в губы. — Едем? Паша кивает, подхватывая сумку с вещами, и вот мы уже выходим за порог комнаты. Все формальности улажены, поэтому мы почти бегом добираемся до машины и спустя долгих две минуты выезжаем с парковки. Наконец-то этот кошмар закончился. Честно, мне всегда будет его мало, но сейчас — под аккомпанемент хитов российского рока — я наслаждаюсь тишиной больше, чем когда-либо до этого. Меня очень смущает поведение Паши, будто он что-то скрывает, но спросить в лоб мне страшно не столько из-за трусливости своей натуры, сколько из-за ответа, который может последовать. Не хочу даже думать о том, что он накрутил в своей голове. Он очень сильно потерял в весе за эти три недели. Меня озадачивает количество стресса на нас двоих. Его влияние пагубно сказывается на каждом как вместе, так и по отдельности. Не хочется, чтобы из-за меня и моих загонов стало хуже. Мало того, что Саша ему всякой херни наговорил, так ещё и жена наверняка подлила масла в огонь. Кстати, об этом. Я о ней ни слова не слышала с инцидента в пятницу. Любопытство сжирает меня изнутри жёстче, чем собственные тараканы, и я не сдерживаюсь, начиная больную тему, но мне всё же хочется расставить все точки над «ë». — Паш… — аккуратно под конец одной из песен начинаю говорить на грани шëпота, потому что страшно — не хочется начинать разговор, но надо. — Ты вот возишься со мной, а та твоя семья… Не семья уже, конечно, но бывшая жена с сыном… Они как будто исчезли, что ли. Если захочешь выговориться, я с радостью… — Не хочу, — твёрдо звучит в ответ, но говорить он не продолжает, и я вижу, как он крепче руль сжимает, а взгляд становится злее. Вжимаюсь в кресло, боясь попасть под горячую руку, и замолкаю. Отворачиваюсь к окну и снова думаю, что сказала лишнего. Какая же дура, не стоило вообще это затевать. Только напомнила, о чëм не нужно. Хмурюсь сильнее, грустнея на глазах, но Паша будто не замечает, следя за дорогой и погружаясь в свои мысли ещё глубже. — Суд через неделю, — реплика неожиданно громко разрезает наступившую тишину. — Мне нужно подготовить все документы. До пятницы буду занят. Может, даже возвращаться поздно придётся, но это ненадолго. Киваю, даже не поворачивая голову, и продолжаю анализировать сказанное. Ему просто нужно время, как и мне. Тем не менее всё ещё смущает его отчуждëнность. Шестое чувство подсказывает, что не может так развод влиять на людей. Вспоминая Сашин, когда он порвал с бывшей женой, я точно могу сказать, что он перенёс его легче, хотя она тоже подпортила всю нервную систему. Голоса снова просыпаются, наслаиваясь друг на друга и говоря: «Ты здесь лишняя. Ты не нужна ему». Может, Паша ещё любит её? С учётом его возраста я бы поняла, если ему труднее отпускать то, что длилось явно не пять и не десять лет, а в разы дольше. Выдыхаю тяжело, закрывая глаза. Я действительно пытаюсь не думать и не накручивать себя, но получается плохо. Чем больше я это делаю, тем тяжелее выводы приходят на ум. Грузить Пашу не хочу, поэтому стараюсь уснуть. Даже сквозь дрëму закрадывается мысль: «Он обычно касается меня, когда засыпаю, но не сейчас. Почему?» Спустя практически час дороги просыпаюсь от того, что Паша открывает дверь с моей стороны и тянется пальцами к щеке, оглаживая полюбовно. — Приехали? — еле разлепляю глаза, оглядываясь, и лёгкий кивок остаётся мне ответом, отчего прижимаю лисёнка к себе, свесив ноги из машины и сев поудобнее, пока голова покоится на чужой груди. — Я с тобой, что бы ни случилось. — Спасибо, — целует макушку, помогая выйти и перехватить трость, после чего жду, когда он заедет на участок и припаркуется, а в голове крутится одно: «И тебе».***
Дома неестественно тихо, пусть и спокойно. Откопав на одной из полок книгу братьев Стругацких, располагаюсь на кровати и открываю её на первой странице, пока Паша клацает по клавиатуре. Он сидит в одной майке, и я не могу не отвлечься на его фигуру. Его похудение, может, сыграло и на руку — теперь отчётливее видно, как перекатываются мышцы на плечах. Салтыков сидит вполоборота, и мне открывается вид на его грудь. Впервые в жизни меня тянет только наблюдать — без всякого сексуального контекста — за тем, как мерно она вздымается. На долгих десять минут залипаю, разглядывая мужское тело, кажущееся таким подтянутым. Вижу, как он хмурится всё сильнее и несколько раздражëннее, чем обычно, поэтому спускаюсь на первый этаж, нахожу пачку парацетамола и, налив стакан воды из фильтра, возвращаюсь обратно. Протягиваю молча, но так, чтобы взгляд зацепился за меня. Лисëнок смотрит с благодарностью и сразу выпивает обезболивающее, а я возвращаюсь обратно к чтению, хотя ни строчки не прочитала за всё это время. Накрываюсь одеялом до ушей, откладывая книгу на тумбу, и закусываю губу, снова мучая её. На его теле почти ни единого волоска, хотя всем известно, что чем темнее волосяной покров человека, тем ярче он выделяется. Интересно даже становится, что он предпочитает: станок, воск или сахар. На минутку даже чувствую смущение из-за размышлений, но давлю его в себе, продолжая исследовать взглядом тело. До чего нужно довести человека, чтобы он за месяц настолько сильно осунулся и сбросил вес? — Лисёнок, — отвлекаю его от дел, — сильно занят? — Смотря, зачем, — смотрит на меня без единой эмоции, аж под мозжечком болезненно ноет. Хлопаю по кровати, приглашая отдохнуть, и Паша спустя минуту раздумий ложится рядом. Часы показывают восемь вечера, а солнце уже почти исчезает за горизонтом. Кажется, эта мечта была в другой жизни, явно не моей, но она наконец сбывается. Обнимаю мужчину, зарываясь носом в шею в очередной раз. Никогда не наскучит касаться его вот так: тягуче, по-домашнему, пьяняще. Он горячий, жаркий и весь из себя такой замученный и родной, что меня кроет апатией только от того, что он рядом, но рано или поздно это закончится: придётся разлучаться на работе или когда он будет куда-нибудь уезжать. — Не держи всё в себе, — шепчу на ухо, но Салтыков лишь ворочается немного и кивает едва заметно. — Жарко? Может, прохладный душ поможет? В такую погоду даже дома запросто получить тепловой удар. Хочу предложить вместе понежиться под едва ли тёплой водой, но тут же отметаю идею. Паша наверняка хочет побыть в одиночестве. Чего я буду навязываться? Он смотрит в потолок, перебирая волосы пальцами, пока вторая рука покоится на моей пояснице, которая даже с обезболом умудряется болеть, будто и не выпила таблетку. — Можно, — приподнимается на локтях, нависая надо мной. — Дождëшься? А я лишь молча целую в знак согласия, но не углубляю — он потрясающе целуется даже вне нашей близости. Лисёнок касается целомудренно шеи, а затем и плеча, после чего исчезает за дверью, прикрывая её. Блаженно растекаюсь по кровати с открытой улыбкой, водя пальцами там, где буквально недавно были его губы. Вдыхаю весенний, тёплый воздух полной грудью и тут же выдыхаю, наслаждаясь моментом. Не знаю, сколько лежу с закрытыми глазами, но когда матрас чуть проседает под чужим весом, открываю их, замирая и, кажется, забывая о нормальном ритме дыхания. Скольжу взглядом по обнаженным плечам, безволосой груди и тёмной дорожке от пупка и чуть ниже, пока не натыкаюсь на полотенце. Сглатываю как-то чересчур громко и тяну к себе в объятия Пашу, укрывая нас свободной простынëй. — Ты всегда невероятно красивый, и похудевший — тоже, — перекидываю ногу через его бёдра, пока он не кладёт руку чуть выше поясницы, где она и была до душа. — Завидую даже. — Было бы чему, — хмыкает откуда-то сверху. — Я устал, niño. Всё, что происходит в последний месяц, для меня слишком… тяжело. — Много нового, понимаю, — вывожу узоры по грудной клетке, прижимаясь ближе. — Я сама до конца не осознаю всего этого. — Не в этом дело, — вопросительно приподнимаю голову. — Я впервые задумался о том, что подвожу кого-то. Лиля злится на меня из-за развода. Никита думает, что я его предал, и теперь вся родня настроена против меня. Даже собственные родители не понимают, как я мог бросить такое «сокровище». — Одна моя знакомая сказала несколько лет назад: «Сердцу не прикажешь». Да и люди в твоём окружении всегда будут сменять друг друга. Остаются только единицы. Я привыкла называть это родственностью душ. Мы лежим некоторое время бездвижно, гладя друг друга и наслаждаясь видом из окна. Издалека слышна разносортная трель птиц, но вскоре и они смолкают, наконец засыпая. Над домом пролетают последние журавли, перекрикиваясь друг с другом, но в темноте их уже не видно. Чернота успокаивает и напоминает собой бездну. Перевожу взгляд на возлюбленного. — Вы совсем не общаетесь? — лисёнок кивает, и я чувствую укол вины, ведь, по сути, это всё произошло из-за меня. — Мне очень жаль. Извини. Ты не заслуживаешь всего этого… Паша переворачивает спиной к себе, распускает волосы и зарывается в них носом, отчего по коже пробегает табун мурашек, заставляя замолчать. — Не хочу, чтобы ты уходила. Ты — мой маяк во время шторма, — шепчет в изгиб шеи, целуя там невесомо. — За маяком надо ухаживать и относиться с всей любовью и полным уважением. Без этого никак, — даю больше пространства для действий, пока он изучает губами все открытые участки, до которых может дотянуться. — Паш, щекотно, — хихикаю в ладонь и разворачиваюсь, продолжая тему. — Где они сейчас живут? Неужели ты оставил им квартиру? — Переехали к её маме, — пожимает плечами, ещё больше мрачнея. — Квартиру продали почти, а мне и здесь хорошо, — обнимает поперёк талии, крепче прижимая к себе. — Лиля хочет забрать сына себе и содрать с меня побольше денег, будто есть куда уж. — Честно, я даже не знаю, что и сказать, — грустно выдыхаю, разворачиваясь лицом к лицу. — Многие люди такие мерзкие. Как бы то ни было, это просто надо пережить, да? — Паша кивает и смотрит на то, как я прижимаюсь лбом куда-то под руку, кладя свою на грудную клетку. Отчётливо чувствую и почти слышу, как гулко и практически незаметно, будто время замедлилось, бьётся его сердце. Дышу в одном ритме с ним, растворяясь в моменте. Чувствую, как его широкая ладонь ложится на макушку, зарываясь в волосы и массажируя чувствительную кожу. Паша едва заметно проходится по затылку, всё ниже продвигаясь — к шее, по которой моментально бегут мурашки, словно множество муравьёв. — Хочешь сбросить напряжение? — приподнимаю голову, и лисёнок тут же тянет к своему лицу за прядки, останавливаясь у самых губ. — Может, и хочу, — твёрдо, но спокойно почти шепчет, прежде чем поцеловать меня. Его касания пьяняще действуют, даже когда мы гуляем по улочкам Питера, но сейчас это кажется таким интимным, что прерываться ни разу не хочется. Он буквально вылизывает мой рот, нависая надо мной. Сквозь полотенце чувствую его нарастающее возбуждение, и моё не заставляет ждать: мышцы ниже пояса сокращаются, кажется, со скоростью света в предвкушении. — Паш, — выстанываю, когда мы отстраняемся друг от друга. — У меня… физиология, — краснею от смущения, — но я бы хотела воплотить одну из своих давних мечтаний. — Хорошо, — его глаза покрыты поволокой желания, но вмиг охрипший голос даже ни на йоту не меняет свою безэмоциональный тон. — Нетерпеливая… Паша принимает полулежачее состояние, снимая ненужную ткань. Скольжу заинтересованным, но по большей части, конечно, покровительственным взглядом по его фигуре, пока руки зеркалят маршрут. Он такой красивый, что я не могу не сглотнуть накопившуюся слюну. Мужчина поглаживает еле заметно свои бёдра пальцами в ожидании, наблюдая за моими действиями из-под полуприкрытых век, а я не могу отвести глаза от напряжённого члена. Набухшие венки окольцовывают всю длину, будто по спирали, и я наблюдаю за образовавшейся капелькой предэякулята. Подползаю чуть ближе, не в силах оторваться от любования тем, насколько он охуенно горячо сейчас выглядит. — Приласкай себя, — единственное, что могу сказать, и лисёнок опускает правую ладонь к основанию, медленно ведя вверх и снова опуская её обратно. Своими же руками сжимаю почти до синяков чуть выше его коленей, не подавляя восхищённый стон и наконец опускаясь к заветной капле. Она — словно мираж в пустыне: ещё немного и исчезнет как желанная галлюцинация. Всё моё внимание зациклено на том, чтобы собрать её языком, но прежде — коснуться самым кончиком головки. Стараюсь не торопиться, но Паша — мой Пашенька — втягивает носом воздух, откидываясь на подушку и шипя от прокатившейся по его венам волны удовольствия. Смакую терпкий вкус, облизываясь довольно, будто бы купила себе любимое мороженое и теперь с наслаждением его ем. Вижу, как с его виска тянется дорожка пота, и тянусь к ней тоже, полюбовно целуя сначала, а затем слизывая и её. Возвращаю почти сразу внимание к разгорячëнной плоти. Касаюсь невесомо Пашиной ладони, заменяя её своей, и длинным размеренным движением насаживаюсь губами до половины, обводя языком почти всю толщину. Слышу, как он протяжно стонет, зарываясь в мои волосы обеими руками и едва сдерживая себя, чтобы не войти до самого основания. Это одна из причин, почему я, недолго думая, впускаю его в глотку и подавляю первый рвотный позыв, но сглатываю по возможности. Свободными пальцами тянусь к вставшим сосками, чуть сжимая их, но не двигая головой. Мычание должно было быть изначально восторженным возгласом, но опьяняющее ощущение заполненности внутри меня даже в таком положении не позволяет отвлечься. Лисёнок толкается на пробу и тут же стонет снова. Оглушающе. Гортанно. Умоляюще. Это срывает все тормоза во мне, и я насаживаюсь несколько раз самостоятельно, но вскоре позволяю Паше вести. Он скользит внутрь грубо, не щадя горло, но и я не прошу остановиться, давая насладиться вседозволенностью. Пальцами скольжу вдоль его тела, гладя, трогая, изучая. Он — такой любимый и податливый — выгибается в особо яркие моменты. Оглаживаю тазовые косточки, чуть отстраняясь и посасывая головку. Языком провожу по уретре несколько раз, тут же возвращаясь обратно. Сквозь его рычание, когда он чуть замедляет темп, раздаётся мелодия звонка, и я едва не выпускаю его изо рта, но крепкая ладонь на макушке не даёт отстраниться, заставляя принять член до самого основания и сдавленно, но отнюдь не возмущённо застонать. Даже я в этот момент чувствую вибрацию по всему горлу и сглатываю снова и снова, закатывая глаза от собственных всплесков удовольствия, но слюна упорно продолжает скатываться по стволу, пачкая бёдра. — Блять, — экран смартфона не вижу, но в этом слове столько злости и раздражения, что не приходится гадать, кто звонит. — Что?! — почти кричит в трубку. Он еле сдерживается, чтобы не застонать, когда головка особо резко проходится по нëбу, и не перестаёт толкаться, ускоряясь с каждой секундой. Чувствую, как член начинает пульсировать и твердеть, и ощутимо сжимаю соски, пока язык исследует каждую выпуклую венку под собой. Паша выключает микрофон, отбрасывая телефон в сторону, и прижимает макушку до упора. Перестаю дышать, потому что нос утыкается в пах, пока он кончает в самую глотку, не переставая восхищаться её глубиной. Глотаю всё до единой капли, и когда лисёнок ослабляет хватку, вылизываю член по всей длине. Перед глазами темнеет на мгновение, а потом начинают летать звёздочки, и я наконец поднимаю взгляд на возлюбленного, тяжело дыша. Его закрытые веки трепещут после оргазма, а руки, как и всего его, потряхивает, но он всё равно тянет к себе и целует так, словно мы не виделись целую вечность. — Твой рот создан для этого, и я клянусь, — он говорит практически по слогам, отходя от полученного удовольствия, — давно так хорошо не было. Спасибо, niño. Я лишь счастливо улыбаюсь в ответ, получая такую же обратно — слабую, но удовлетворëнную. Паша пытается отдышаться и привести себя в порядок, но едва он встаёт, садится обратно, вспоминая про звонок. Тянется к телефону, и задней мыслью я понимаю, что стоит удалиться подальше. Разговор точно не для моих ушей, поэтому, подхватив подик, я исчезаю на балконе, плотно притворив за собой дверь. Через десять минут Салтыков, уже одетый, заходит ко мне с мрачным выражением лица. Я обеспокоенно спрашиваю, что случилось, но что-то подсказывает, что сегодня его ждать на ночь не стоит. — Никита в больнице, — и вот лисёнок снова холоден как никогда. — Мне нужно ехать. Не знаю, во сколько вернусь, так что… — Езжай уже, — киваю понимающе, обнимая его, но ничего больше не говорю, кроме как. — Он будет рад тебя видеть. Пиши, если что. Мужчина исчезает с лоджии, чтобы собраться, и я провожаю его спустя бесконечных пять минут у ворот, надеясь, что всё действительно будет хорошо. Тем не менее у меня теперь есть время, чтобы подумать обо всём хорошенько. Откуда тогда это стойкое ощущение, что проблемы ещё не закончились?