***
Порой мне снятся сны о нашей возможной семейной жизни. Не все они наполнены беззаботной радостью, но всё равно радуют в силу того, что связаны с Павл… Пашей. Такие сны находятся за гранью реальности. В них находятся те мои самые потаëнные желания, о которых я раньше не хотела ни думать, ни вспоминать, но они настолько близки к моей личности, — настоящей, несломленной и жаждущей, — что сейчас выходят снами и надеждой, что более опытный партнëр сможет мне дать всё, чего бы я хотела. В этих желаниях нет места невежественному насилию и обесцениванию проблем, а наоборот, они наполнены тем, что обычно люди называют «семейным очагом», когда вы вместе собираетесь на работу, готовите завтрак, обед или ужин и проводите выходные друг у друга под боком, но не обязательно всегда вместе. Выдыхаю, наконец, понимая, что успела даже выспаться, и открываю глаза, моментально натыкаясь на мужскую фигуру за рулëм. Спокойно улыбаюсь, переплетая наши пальцы. Он такой тëплый, что становится даже стыдно за холод моих рук, несмотря на то, что машина прогрета. Мы стоим на светофоре, и, признаюсь, не хотела его пугать, но он всё равно вздрагивает некрупно, стоит мне коснуться его. — Проснулась, — звучит неоднозначно: то ли вопрос, то ли утверждение. — Как себя чувствуешь? — Не знаю, — в этом есть доля правды. С одной стороны, я счастлива находиться рядом с ним и чувствую прилив адреналина и мотивации. Чувствую себя ещë и выспавшейся, хотя получаса обычно для меня мало. С другой стороны, подсознательно ощущаю надвигающуюся простуду и апатию, из которой вылезала без малого два года. Меня одолевают достаточно противоречивые чувства, хотя есть о чëм побеспокоиться. — Никак, — сжимаю ладонь Паши, и в ответ он делает то же самое, но ничего не говорит, кроме того, что мы скоро приедем. Смотрю на экран телефона, на котором высвечиваются четыре пропущенных от Саши, и сердце болезненно сжимается, не предвещая ничего хорошего. Тревожное волнение растекается по венам бензином — стоит поджечь, и он разгорится по всему организму. Решаю перезвонить, когда выйду из машины, потому что сейчас совершенно не хочется забивать голову лишними мыслями. На улице уже стемнело, и лишь посторонний шум с улицы разрушает тишину, в то время как мы сидим молча, наслаждаясь ей. Так проходит минут семь, прежде чем я прошу остановиться на кольце, откуда я планировала дойти пешком до дома и собраться с мыслями. Часы показывают полдесятого, — и зудящее чувство под языком только усугубляется, всë-таки без малого восемь часов нагуляла. У ларька с шавермой вижу силуэт Саши, и внутри всё моментально холодеет. Осознание неизбежности ссоры бьëт с размаху по солнечному сплетению, не давая не то, что дверь открыть, но и в целом сдвинуться с места. Липкий страх охватывает все внутренности, заставляя прирасти к сиденью. «Пиздец» срывается с губ быстрее, чем я успеваю его сдержать, и я скомкано прощаюсь, обещая написать, что да как там будет, и на негнущихся ногах выхожу из машины, но состояния своего не показываю — подлетаю к мужу, обнимая крепко и заглядываю в глаза. — И кто же этот друг, который уже второй раз тебя подвозит? — спокойный тон ещё больше усугубляет панику, и я понимаю, что дома будет жёсткий разбор полётов. — Да просто коллега, случайно пересеклись в центре. Ему по пути было, — надеюсь, что голос не дрожит, пока глаза выцепляют поворачивающую за угол машину. Саша просит не врать: он видит, как мой взгляд упорно старается не бегать. Я выдыхаю и набираюсь чуть смелости, чтобы сказать: — Не ревнуй. Давай хотя бы до дома дойдëм, а там уже поговорим. Пока мы добираемся до пропускного пункта, проходит минут десять, за которые Саша холодно интересуется, как прошёл вечер. Рассказываю, что мы погуляли с Викой и Артëмом по «Этажам» немного, покушали в кафе и записали новый кавер. Он должен выйти через неделю, но моя помощь там уже не понадобится, поэтому смогу спокойно доехать до травмы во вторник и попросить выписать под честное слово, что буду после работы ходить в поликлинику на реабилитацию. О произошедшем с Пашей умалчиваю до поры до времени, но даже после показанных фото из чата вижу, как супруг мрачнеет ещё больше. — А хахаль твой причём тут? — интересуется между делом. Имеет на это право: кроме нас на территории никого, поэтому упоминаю, что пересеклись на выходе и, чтобы Саше лишний раз не мотаться, предложил подвезти. Крутое начало разговора, ничего не поделаешь. Хотела без вранья, а получилось как обычно. Умалчиваю о последующих событиях, ссылаясь на пробки небольшие, не зря — чувствую, как его ладонь выскальзывает из моей, когда он говорит лишь: «Понятно», — даже после обычного упоминания Пашиного имени. Не знаю, что перещëлкнуло в моей уставшей голове после этого, но меня несёт в небольшой монолог. — Мне он нравится, — слетает с языка, прежде чем я успеваю заткнуть подсознание. — И как человек, и как мужчина. Он мне снился несколько раз. Ничего необычного, просто сны, в которых мы гуляли и общались, делились последними новостями. И я бы хотела, чтобы он стал частью нашей с тобой жизни. Никого из вас не хочу терять, но и отпустить кого-то одного я не могу. Слëзы контрастно горячими дорожками на фоне холодного ветра скатываются по щекам, хотя я их не замечаю до последнего. Я сгораю вместе с ними, плавясь куда-то на асфальт, и ничего не могу с этим поделать — боль разрывает меня на мелкие части. Саша стоит рядом, но не смотрит на меня — его взгляд направлен куда-то в сторону. Я бы хотела, чтобы он почувствовал моё состояние, но он не из тех, кто просто поддержит, успокоит и скажет, что «выход есть всегда» и «всё будет хорошо», а наоборот, начнёт искать решение проблемы. Временами я ловлю его на том, что он может обесценить чьи-то переживания или среагировать слишком резко, поэтому говорю быстро, чтобы он не смог меня перебить. — Вы мне оба слишком дороги, — сглатываю, пересиливая желание закурить уже не подик, а что-нибудь покрепче. — Вдвоëм вы как две стороны одной медали: ты — спокойный и чувственный романтик и он — грубый доминантный защитник. Сложно выбрать между двумя огнями, когда хочется и того и другого. — А я тебе не защитник, да? — спрашивает, проникновенно заглядывая в глаза, и мне хочется убить его — не столько за то, что перебил, сколько за то, что проигнорил всю остальную часть. — Ты только это услышал? — не отвожу покрасневшие глаза, стараясь передать всё, что я чувствую на данный момент. — А какая нахер разница? Ты выбрала другого уже, — мы стоим около парковки, поэтому, открыв машину, он достаёт сигареты и закуривает, хотя делает это, только когда очень сильно стрессует. — Видеть тебя не хочу сейчас. Завтра заберёшь вещи, и, надеюсь, я тебя больше никогда не увижу. Развод сам оформлю. Сталью в его голосе можно спокойно рубить деревья, но пока я собираюсь с мыслями, Саша уже удаляется в сторону входа в общагу. Интуитивно понимаю, что нам обоим будет сложно первое время, но я искренне хочу, чтобы он к утру передумал и сказал, что это шутка. Я бы очень хотела, чтобы весь мой последний день оказался просто сном, после которого я проснусь и не вспомню ни лица, ни имëн, ни голосов — ничего из произошедшего. И всё будет хорошо. Откуда это тревожное чувство? Почему оно скручивает желудок? Я теряю огромную часть себя вместе с его уходом, потому что тем, кем я являюсь сейчас, я стала только благодаря ему. Он вытащил меня в своё время «из грязи в князи», а сейчас я самолично всё испортила своим признанием. Всё ещё стою там же, убираю блокировку экрана и звоню Саше, но этот и каждый следующий звонок он сбрасывает. В сообщениях пишет, чтобы я не смела появляться в комнате, потому что он не хочет лишний раз смотреть на меня и прикасаться ко мне. [Я не собираюсь тебя ни с кем делить, выбирай: либо он, либо я] [Хотя мне ты теперь точно не нужна] [Я не смогу жить дальше с тобой и думать, не влюбилась ли ты в очередного мужика] [Делай, что хочешь, но не появляйся в поле моего зрения] [Не хочу марать о тебя руки — ты точно такая же, как и все мои бывшие] Я выдыхаю, чувствуя в некотором роде облегчение вперемешку с тяжестью в сердце. Они мне оба симпатичны, но надо было думать головой сразу. Может, стоило не поддаваться своим желаниям две недели назад и сегодня вечером? Стоило оттолкнуть человека, который, помимо мужа, — почти бывшего, — проявил ко мне знаки внимания, хотя у меня даже внешность оценивается ниже среднего: платья не ношу, макияж не делаю, маникюр — по настроению? Да к чëрту всё. Я слишком запуталась в себе, чтобы думать об этом сейчас, но продолжаю это делать, потому что больше не о чем. Хотя… Надо найти, где провести ночь. Паша, скорее всего, живёт всё ещё с женой, да даже если и не так, то сын у него точно дома будет, а объяснить мальчику, почему к ним на ночь пришла чужая тëтя, будет сложно. Мамину квартиру мы с братом продали почти сразу, и бóльшая часть денег ушла на погашение ипотеки. У меня на карте осталось всего пятьдесят тысяч — отдала почти всё на погашение нашего с Сашей кредита. Радует только то, что долгов у нас нет общих. Да и в принципе их нет, поэтому могу себе позволить потратить немного денег на какой-нибудь хостел, но вряд ли хотя бы один будет принимать, когда доберусь до него. У Артëма родаки сегодня дома, а Вика… Я достаточно часто остаюсь у неё с ночёвкой ради наших «девичников», так что не хочется злоупотреблять гостеприимством. Тем не менее открываю диалог с ней и спрашиваю, могу ли подъехать. Ответ приходит спустя десять минут, за которые дохожу до остановки и в одиночестве затягиваюсь подиком, размышляя о том, как всё-таки сложилась моя жизнь. Я даже не уверена, смогу ли выбраться из самокопаний. Меня крайне часто беспокоят головные боли и заложенность носа, а временами появляется и першение в горле. Сегодня вместе со слезами смешивается всё это, убивая во мне последнюю надежду на светлое будущее. Снова превращаюсь в маленького пятилетнего ребёнка, которого в своё время забыли забрать из садика, в котором пришлось провести лишних три часа. Иду в круглосуточный ларëк, чтобы купить сигарет и бутылочку вишнëвой эссы. Заворачиваю во дворы после оплаты покупки, в одном из которых находится небольшая детская площадка, и сажусь на качели. Подключаю старенькие наушники к блютузу, надеясь, что на пару часов их хватит, и читаю ленту уведомлений. Вика отвечает, что родители забрали её у метро и отвезли за город, так что я практически бесшумно открываю пиво и затягиваюсь сигаретой, предварительно щëлкнув кнопкой. На полной громкости играют треки из плейлиста, вдохновлëнного Пашей, и я так давно в него не заходила, что вздрогнула, услышав знакомый голос. Милковский, исполнявший «Воронов», идеально передаёт моё настроение. В затуманенном алкоголем подсознании мелькает мысль всë-таки написать Артёму, но его родители и так меня почему-то не взлюбили с самого начала, и парень чудом убедил их, что я — вполне осознанный человек, пусть и со своими загонами. Не знаю, сколько времени прошло, но к тому времени, когда слëзы уже перестали стекать по щекам, а вторая бутылка эссы, за которой я умудрилась дойти без травм, хотя и пошатываясь, почти допита, объявляется мой объект интереса. Спрашивает, всё ли в порядке. Перед глазами окружающий мир потихоньку начинает плыть, так ещё и ливень идёт такой, что пока напишу, утоплю телефон окончательно. Открываю контакты и трясущимися руками нажимаю на нужный мне номер, тут же начиная звонок. — Niño? — обеспокоенно звучит с другого конца трубки, но я не знаю даже, что и сказать, снова ощущая щипание в глазах, и тихо всхлипываю. — Что случилось, маленькая? — Я… — чувствую, как задыхаюсь от боли в ноге и повторной — в сердце, так что приходится пару раз вздохнуть. — Мы п-поговорили, — язык немного заплетается, но это не мешает мне продолжать. — И я сейч-час в одном из д-дворов. Г-гуляю вот. — Сейчас приеду, скинь адрес только, — он не даёт мне и слова вставить, сбрасывая звонок. Меня трясёт от холода, поэтому выкидываю вторую бутылку, не допивая. Там остаётся совсем ничего, но в горло не лезет уже. Да и не хочется, чтобы он почувствовал хотя бы нотку алкоголя в моём организме. Не стыжусь, конечно, но на пьяную голову я становлюсь не столько капризной, сколько попросту плаксивой. Любой стресс может стать истерикой и так, а под градусом мне кажется катастрофой практически весь негатив в мою сторону. Первые десять минут я листаю новостные ленты в разных соцсетях, стараясь хоть как-то убить время, но смеяться над мемами нет настроения, ровно как и отвечать Саше, но и тут промах: как бы я ни хотела написать ему, он заблокировал везде, кроме телеграмма. Меня снова удушливо накрывает паническая атака, но я стараюсь отвлечься, переводя взгляд с одного предмета на другой. Вроде отпускает немного спустя несколько минут, но всё равно дышать тяжело, будто чья-то невидимая рука перекрывает мне кислород. За следующие десять минут я скуриваю полторы сигареты, когда вижу за поворотом знакомую машину, и мне на долгие две минуты, пока Паша паркуется, становится даже легче. Закидываю жвачку со вкусом ледяной вишни и встаю со скамейки, вышагивая медленно навстречу. Лодыжка неприятно ноет, но я не обращаю на неё внимание — всё во мне зациклилось на уставшей фигуре напротив. Мы не виделись всего ничего, но я уже успела соскучиться. Паша едва ли не бежит в мою сторону и заключает в объятия, стоит нам встретиться на поребрике, и успокаивающе гладит меня по спине и что-то говорит, но я не слышу — его голос будто сквозь толщу воды проникает в мои мысли, отдаваясь мятной свежестью и невероятной усталостью. Он ведёт меня к машине, помогает сесть на переднее пассажирское, и мы отчаливаем со двора. Мы едем молча куда-то за город, но я всё равно почти с самого начала держу свою ладонь на его в страхе, что это всё нереально. Мне кажется, я через мгновение проснусь и наша близость, как и он сам, останется лишь отголосками моего больного подсознания. Внезапно осознаю, что я нуждаюсь в нём гораздо сильнее, чем когда-либо. Он сочетает в себе все те качества, которые для меня особенно ценны в мужчинах. Рядом с таким я готова быть покорной, хотя всю жизнь боролась против системы традиционных семейных ценностей. Главное, чтобы он смотрел исключительно на меня и любил меня с той же отдачей, что и я его. Может, когда-нибудь у нас родится ребёнок, и мы будем вместе его воспитывать. В машине становится настолько тепло и тихо, — Паша выключает радио не сразу, сначала тише делает, но, видя мои дрожащие руки и отстранëнный взгляд, звук вырубает до нуля, — что я проваливаюсь в полудрëму, но минут через пятнадцать, когда мы сворачиваем на дорогу между двух пролесков, поднимаю сонные глаза и оглядываюсь. — Куда мы едем? — спрашиваю заинтересованно, наблюдая, как мимо проносятся сосенки наравне с берëзами. — На дачу, тебе нужно отдохнуть и выспаться, — отвечает и на секунду кидает на меня взгляд, полный напряжëнного беспокойства, хотя я вижу, как сильно он старается не тревожить меня своими заботами. Он сам выглядит так, словно не спал неделю, и я тянусь погладить его по щеке. Паша ластится к руке, будто зверëк, который давно не ощущал обычной человеческой ласки. Я бы хотела хоть как-то поддержать его, но все слова застревают комом в горле. Он уставший до одури, но такой родной, что я не могу не прикасаться к нему, полюбовно водя, куда могу дотянуться, пальцами. — Останешься? — одной в доме я не выдержу, загоняя себя обратно в апатию, и всё равно не смогу уснуть, а так хотя бы буду не в одиночку справляться со своими демонами. — Куда уж я денусь? — улыбается грустно, и я зеркалю его действия, но уже с благодарностью. За разговором мы доезжаем до нужного домика и останавливаемся у ворот. Снаружи холодно, но, как бы мне ни хотелось остаться в тепле, приходится выйти, чтобы снова ощутить пронизывающий ледяной ветер, вбивающий в наши фигуры ливень. Его капли кажутся удивительно острыми, и я ëжусь. — Могла бы и не выходить, — Паша целует в макушку мимолëтом, пока открывает ворота, и я оттаиваю понемногу, окунаясь в заботу в каждом его слове. — Помочь хочу, — хмыкаю, пока охрипший голос уже заранее выдаëт моё состояние в ближайшую неделю — простуда цепко обхватывает мой ослабший организм. Она уже пустила свои корни: горло начинает першить, хотя я хочу верить, что проблема в сигаретах, а не в ней. Захожу на территорию по узкой дорожке и, пока Паша паркуется и закрывает ворота, осматриваюсь, хотя в темноте мало что различимо. Жду, когда он достанет какие-то сумки из багажника и ключи из кармана одной из них. Вместе доползаем до входа, после чего Паша пропускает меня вперёд. Как бы я ни пыталась помочь, видя, что ему одиночку тащить сумки достаточно тяжело, он всячески отговаривал меня от этой идеи. По итогам сдаюсь, пускай и чувствую себя виноватой, что лишний раз нагружаю своими проблемами человека. Да, не чужие люди, но он в который раз меня спасает, а я даже взамен ничего не могу сделать. Пока Паша подключает систему отопления и разбирает вещи, брожу по двухэтажному дому, осматривая территорию. Строение само по себе не такое огромное, как мне показалось в темноте со стороны улицы, но здесь по-особенному уютно. Чего стоят три комнаты, вмещающие в себя по шкафу, тумбочке на замке — видимо, для вещей крайней необходимости, — и небольшой кровати, хотя в одной из них находится двуспальная. Туда самостоятельно я точно не лягу: не люблю огромные пространства, предназначенные для меня индивидуально. Ничем не примечательную ванную с душевой кабинкой и прямоугольным зеркалом на полстены я пропускаю — бывать там слишком часто не планирую, поэтому и не шибко интересуюсь. С другой стороны, спасибо, что не ванна стоит. Несмотря на всю любовь к «полежать и понежиться в воде», я предпочту вымыться как следует, прежде чем лечь спать окончательно. Вскоре натыкаюсь на достаточно просторный балкон с бинбэгами, кофейным столиком между ними и парочкой раскладушек. Больше ничего нет, хотя и не сразу замечаю квадратный коврик, на котором я бы могла спокойно поместиться. Падаю в одну из подушек-мешков, доставая подик и включая его. Затягиваюсь пару раз, выдыхая ненароком в пол, чтобы — мало ли — не сработала пожарная сигнализация. Глаза начинают слипаться, но я упорно борюсь со сном, потому что, помимо этого, я ещё хочу перекусить чем-нибудь и сходить в душ по возможности. С трудом поднимаюсь, убирая всё лишнее из кармана кофты в рюкзак, и спускаюсь обратно, чтобы почти мгновенно попасть в объятия мужчины. Точнее, влезть под руку, обнимая крепко и со всей благодарностью, на которую только способна. — Ты чудесный, — трусь носом о щëку и улыбаюсь слабо, но искренне. — Не знаю, за какие заслуги ты мне… Спасибо, в общем. Перехожу на шëпот, когда он освобождает руки, чтобы утопить меня в себе снова. Он такой большой и тëплый, что, простояв так добрых пять минут, начинаю клевать носом и ослаблять едва заметно хватку. Не отстраняюсь, но поднимаю глаза вверх и натыкаюсь на внимательный, полный любопытства взгляд. — Павел Александрович… — густо покраснев от смущения, прерываю зрительный контакт и вновь обращаюсь на «Вы», но он приподнимает подбородок, возвращая его. — Не буду громко признаваться в своих чувствах, но Вы мне слишком нравитесь, чтобы вот так вот просто отпускать Вас. И, может, я совершаю ошибку… — Что я говорил о «вы»-канье? — гладит по щекам, невесомо прикасаясь к моим губам, и я разочарованно тянусь вслед за его прикосновениями. — Никто не посмеет тронуть тебя, пока мы вместе. Если бы я не был настроен серьёзно, ты бы тут не стояла сейчас. — Спасибо. Мы стоим в обнимку ещё некоторое время, и Паша касается временами моей макушки. Я бы соврала, если бы сказала, что мне легко было перейти на «ты», но с первого нашего поцелуя прошло столько времени. Его было у нас немного, но мне кажется, что мы знакомы целую вечность, словно до этого общались без малого пять лет и наконец нашли силы признаться друг другу в симпатии. — Есть что-то покушать? — сонно трусь кончиком носа о мужскую щëку и целую её. — И мне бы в душ сходить. — У меня с самого утра лежат бутерброды, но они вряд ли живые уже, так что могу посмотреть, какие доставки до сюда есть. Закажем, что захочешь, и, пока ты моешься, она приедет. Он сажает меня на диван и садится рядом, но притяжение с мягкой поверхностью настолько сильнó, что я просто кладу голову ему на колени, предварительно распустив волосы. Паша пальцами зарывается в них, массажируя круговыми движениями, и я растекаюсь в лужицу под его руками. Прошу заказать что-то на свой вкус и наконец расслабляюсь, засыпая окончательно. Меня разморили самокопание и слëзы настолько, что я почти уверена, что просплю всю субботу напропалую, так ещё и свалюсь с температурой. Мой организм слишком ослаблен переживаниями, которые не оставляют во мне ничего хорошего. Стресс убивает человека. Вызывает болезни. Они не всегда благотворно влияют на жизнедеятельность, и я надеюсь, что обойдусь температурой и болью в горле. Переворачиваюсь на другой бок, утыкаясь лицом в живот Паши и расплываясь в счастливой улыбке. Последние несколько месяцев мне снились кошмары, — редко что-то хорошее, — но сегодня, я уверена, мне приснится нечто радостное. Я бы вечно так лежала, пока он массажирует мою голову. Если бы не голод и желание смыть всю сегодняшнюю грязь, я бы так и проспала до утра. Сквозь сон слышу его голос, но не открываю глаза, бубня что-то про домашнюю еду вместо фастфуда, и проваливаюсь в глубокий сон, пока он продолжает что-то рассказывать. На грани реальности чувствую, как он тоже принимает лежачее положение, и я кладу голову ему на плечо, попадая в крепкие объятия. Он целует меня невесомо, и я утыкаюсь носом в его шею, вдыхая запах, убаюкивающий все тревоги.***
Просыпаюсь от того, что Паша гладит мою щëку и мягко зовёт по имени. Приподнимаю голову, открывая глаза. Сажусь осторожно, хотя кроме желания лечь обратно, ничего не испытываю. На столе уже всё разобрано, так что мы с Пашей садимся бок о бок. Лениво тянусь за едой, желая приятного аппетита, и закидываю сразу целый сырник в рот. Желудок моментально урчит от попавшей в него еды. Улыбаюсь сонно, прикрыв глаза и едва ли не мурлыча. Жую медленно, чтобы насладиться вкусом, не обращая внимания на происходящее вокруг. Никто толком не знает, что для меня обычная еда гораздо вкуснее фастфуда. Если на столе стоит рис с фрикадельками или любым другим мясом, то и подавно готова ради этого блюда продать душу. Сладкое я не ем практически в силу того, что сахар не воспринимаю со времён экстремально похудения на каких-то жалких восемь килограмм. Рядом лежат несколько соусов, но я к ним не прикасаюсь, мне слишком нравится вкус гречи с котлетами, которые уплетаю в мгновение ока. Это одна из причин, почему я предпочитаю готовить и кушать дома, хотя бывает, что ем вне него, будь то бургеры или азиатская кухня. Открываю глаза, натыкаясь на внимательный взгляд Паши. Вопросительно смотрю на него, ожидая ответа, но вместо этого он подхватывает пальцами крупинки гречи с уголка рта. Замираю и будто перестаю дышать. Воздуха становится критически мало, но я стараюсь делать глубокие вдохи. Он такой красивый сейчас, что я почти задыхаюсь. «Господи, смотри на меня так всё время, пожалуйста… Просто смотри, не говори ничего». — Офигеть, я пропала в твоих глазах, — сглатываю тяжело, целуя его так, чтобы он мог понять всё, чем меня накрывает с головой: детский восторг, покорность, восхищение… И куча всего остального, что просто так словами не опишешь. Скольжу языком по губам, чувствуя малиновый топпинг, зарываюсь пальцами в его волосы и проникаю в его рот, исследуя его с толком, чувством и расстановкой, пока не заканчивается воздух. Отстраняюсь на сантиметр буквально, облизывая губы и восстанавливая дыхание, и снова целую его. Это настолько хорошо и правильно, что я не могу остановиться. Дело даже не в возбуждении, растекающемуся по всему телу слабыми импульсами. — Niño, доешь сначала, — хрипит в самые губы, отстраняясь. — У нас ещё будет время. Киваю, а в голове — блаженная пустота. Хочется всего и сразу, но заставляю себя не торопиться и доесть. Сон как рукой снимает. Создаётся ощущение, что я спала целую неделю и только очнулась. Пока заканчиваю приём пищи, непрерывно наблюдаю за Пашей. Он даже ест слишком божественно, а его руки так и тянут к себе, но кто я, чтобы отказать в удовольствии и отвести взгляд? Меня прошибает зарядом тока, и я снова сглатываю. Напряжение сквозит по пальцам, и низ живота сводит в трепетном предвкушении. Усталость улетучивается с каждой секундой, давая такой прилив сил, что я бы намотала пару кругов по дачному посëлку. Наконец покончив с едой, мы встаём из-за стола и убираем в четыре руки. Поднимаюсь на балкон обратно, копаясь в рюкзаке в поисках зарядки, но вспоминаю, что блок с проводом оставила дома, а на павербанке осталось около половины заряда. Паша, будто почувствовав, протягивает нужную вещь и полотенце. Благодарю его, скрываясь за дверью ванной. Не запираюсь, на случай если ему понадобится туалет, и снимаю одежду, оставаясь только в нижнем белье. Стук в дверь отвлекает от мыслей, и я впускаю Пашу. Он держит пасту с щëткой и оглядывает меня с ног до головы. Напряжение между нами можно резать даже тупым ножом, но отрицать влечение невозможно. — Я принёс, чтобы потом лишний раз не бегать, — охрипший голос пьянит похлеще алкоголя, но он не прикасается ко мне — знает, что ни один из нас не сможет удержаться, и кто-то точно сделает первый шаг. — Спасибо, — беру так, чтобы ненароком не почувствовать снова тепло кожи, потому что я точно закончусь как личность. — Минут десять, максимум пятнадцать, и я выйду. Есть во что переодеться? Паша кивает и говорит, что принесëт одну из футболок. Он тут же выходит, и я чувствую, насколько промокли трусы, хотя даже толком ничего не произошло. Я безумно хочу, чтобы он меня взял грубо и без прелюдий. Вместо этого я раздеваюсь окончательно и включаю воду, на мгновение касаясь промежности пальцами. Влага смешивается с водой, и я проникаю чуть глубже, едва не застонав. Пальцами касаюсь клитора, но слышу шаги и прекращаю действовать, поворачиваясь спиной к двери, чтобы не смотреть, не видеть его, иначе точно не сдержусь. Слышу, как позади открывается дверь, почти сразу закрываясь. Всё тело ещё горит от его взгляда, подрагивая от долго сдерживаемого возбуждения. Моюсь наспех, смывая весь негатив за сутки. На полках стоит только облепиховый шампунь, но его достаточно, чтобы намылить всё тело и отогреться под горячими струями воды. Меня снова разматывает по стенке. Кажется, падаю в обморок, оседая вдоль стенки, но через минуту прихожу в себя, удивляясь, как не утопилась. — Милая, у тебя всё хорошо? — Паша стучится обеспокоенно, и я почти на сто процентов уверена, что он бы зашёл, если бы я не ответила, что всë в порядке. Выхожу из душа, вытираясь полотенцем, и надеваю Пашину футболку до колен. Нижнее бельё стираю руками, потому что сменки у меня нет, а надеть завтра хоть что-то нужно. Кладу его на полку для полотенец повыше, чтобы не попадалось лишний раз любовнику на глаза, обматываю волосы полотенцем и с открывшейся дверью выпускаю пар из комнаты. Нахожу его на балконе с сигаретой в руках. Вижу, как он затягивается, и шумно выдыхаю, подходя ближе. Он уже переоделся в шорты и футболку. Оглаживаю его спину, обращая внимание на себя. — С лëгким паром, niño, — и я благодарю его, позволяя себя обнять одной рукой, пока он докуривает. — Как себя чувствуешь? — Лодыжка побаливает, но в целом нормально, — урчу под его ласками. Мы стоим так минуты три от силы, и он исчезает в душевой, оставляя меня на балконе. Нужно будет спросить, почему он именно так ко мне обращается. «Niño» переводится с испанского как «ребёнок», а я вроде переросла уже немного детский возраст. Достаю подик из недр рюкзака и затягиваюсь пару раз, падая на бинбэг. Внутри меня пустое блаженство и мысли о нëм. Его образ прочно засел в моём подсознании, и удалить его из меня уже вряд ли получится. Никогда бы не подумала, что мой типаж — это брюнеты за сорок с жизненным опытом, как у… Мне сравнивать толком не с чем, поэтому даже не заканчиваю мысль. Нежусь под шум дождя и завывания ветра, пока Паша не заходит обратно, садясь напротив. — Какие планы на завтра? — спрашивает, а я даже не знаю, что ответить: Саша, скорее всего, будет дома, так что смысла ехать за вещами нет, а сидеть без дела не хочется. — У меня вещей нет никаких с собой. Я бы доехала до торгового центра какого-нибудь, — пожимаю плечами. — Если не слягу с температурой. — А есть предпосылки к этому? — Интуитивно больше. Обычно во время или после стресса я начинаю сильно болеть. Может на неделю растянуться. Паша куда-то молча уходит, а когда возвращается, в руках у него покоится стакан с чем-то отдалëнно пахнущим лимоном и травами. Он говорит, что этим рецептом с ним поделилась ещё бабушка перед смертью. Отвар работает как противовирусное, но действует гораздо лучше. Спрашивает, понадобится ли сахар, но я лишь мотаю отрицательно головой и отпиваю. Не скажу, что вкус приятный, но и отвратительным его назвать сложно. Подтягиваю колени к груди, снова и снова возвращаясь взглядом к Паше. Что-то в нём есть такое притягательное, отчего сердце щемит. Молчание ненавязчиво заполняет пространство, и вот между нами уже нет никакой неловкости. Вечность бы так сидела, и, кажется, я сказала это вслух, потому что он улыбается участливо, явно поддерживая меня в этом мнении. Ничто не может нарушить наш покой. Кроме стука в дверь откуда-то из глубины дома. Мы синхронно хмуримся. Я точно никого не жду — не мой участок, а вот судя по реакции Паши, незваного гостя он не знает. Я остаюсь сидеть, пока он спускается к двери, и тревога снова селится в моём сердце, пуская чëрные склизкие щупальца. Вспоминаю, как года полтора назад Саша подключал мне gps-маячок, чтобы в случае чего он мог отслеживать моё местонахождение. Это была необходимая мера, потому что в тот период я возвращалась достаточно поздно домой из-за подработки, а встретить меня он не мог в силу обстоятельств, так что мы совместно приняли решение отслеживать друг друга таким образом. Что-то мне подсказывало, что это именно муж явился в столь поздний час. Слышу приглушëнные голоса, которые приближаются к балкону, и становлюсь будто меньше. Мне становится до одури страшно. Ком в горле растёт с немыслимой скоростью. Чувствую, как начинаю задыхаться, хотя предпосылок никаких нет. И вот они заходят друг за другом. Саша пьян, и это факт. Не люблю, когда рядом находятся люди под градусом, а с учëтом, что на мне только чужая, размером с платье футболка, я не знаю, как он отреагирует, и что делать самой. Его взгляд — холодное оружие, которое убивает больнее и быстрее, чем всё остальное. — Саша… — шепчу, не понимая, что я должна говорить и виновато опускаю глаза. — Мы можем поговорить наедине? — мы с Пашей синхронно киваем, и мужчина выходит, оставляя нас тет-а-тет, и я вижу, как он спускается на этаж ниже, но взглядом даёт понять, что будет сразу, если что-то пойдёт не так. — Уже успела с ним переспать? Саша издевательски усмехается, заставляя снова опустить глаза и испуганно сжаться. Когда он пьян, — а это бывало гораздо реже, чем со мной, — я не знаю, как реагировать и что говорить, и я лишь отрицательно качаю головой. — Мы не… — не заканчиваю, потому что Саша подходит вплотную и обнимает меня, извиняясь за всё, что сделал плохого в наших отношениях. Он умоляет вернуться, а я вспоминаю все его жëсткие «шутки» про мои недостатки, а вместе с ними и гиперопеку, и просьбы не ебать ему мозг. Ещё думаю о том, сколько времени мы провели вдвоëм, когда он отказывался уделить несколько минут, чтобы полежать со мной в обнимку. — Я бы хотела, — пытаюсь отойти подальше, но он прижимает меня крепче к себе, и я чувствую сквозь несколько слоëв одежды его возбуждение. — Я разрывалась между вами двумя, и до сих пор не знаю, что делать, но даже если я не попробую с ним, то буду думать о нëм, и это тоже будет считаться изменой. И нам всё равно рано или поздно придётся расстаться, потому что ты не вынесешь и мысли, что мне нравится кто-то, кроме тебя. Осознание, что меня совершенно не тянет к Саше, бьëт отточенным движением по солнечному сплетению. Мне он всё ещё нравится, но я влюблена в другого гораздо сильнее. Я хочу быть полноценно счастливой, но с ним это вряд ли получится. В последний год мы сильно отдалились, и я не хочу врать ни себе, ни ему. Я попросту потеряла интерес к мужу. Саша зарывается носом в мокрые волосы, пока его руки лезут под футболку. Ногу тут же простреливает невыносимой болью, и со всей силы отталкиваю парня, но он только плотнее меня притягивает, толкаясь куда в живот, дабы создать трение. Он шумно выдыхает, когда я умоляю отпустить меня. — В тебе ни страха, ни совести, — сжимает ягодицы до боли, когда я прошу его ещё раз, но он меня не слышит, а трость лежит слишком далеко, чтобы дотянуться до неё. — Не стыдно, будучи ещё замужней, голой расхаживать перед взрослым мужчиной? — мне страшно настолько, что сердце, кажется, вот-вот остановится от такой скорости биения. — Хватит, пожалуйста, — пытаюсь вырваться, но Саша толкает меня на кресло-мешок, из-за чего я больно падаю и бьюсь головой об стену, тут же хватаясь за ушибленное место. — Прекрати! Прекрати немедленно. Ты пугаешь меня. Ты же обещал, что не сделаешь больно. — Почему тебе можно нарушать обещания, а мне нет? Ты обещала, что всегда будешь рядом, а что по итогу, кис? — он хватает меня за волосы, ощутимо давая пощëчину, и я вскрикиваю от боли. Паша, услышав шум, в мгновение ока оказывается за спиной горе-мужа, оттаскивая его. Я сворачиваюсь клубочком, и, прежде чем Саша исчезает с балкона, он успевает плюнуть в лицо, назвав шлюхой и сказав, что привëз часть вещей и оставил их на пороге. Слëзы застилают глаза, перекрывая видимость, а щека горит невероятно, как и затылок. Истерика с новой силой накрывает меня. Окружающая обстановка теряет значимость, и я уже не чувствую ничего, кроме всепоглощающей боли наравне с ненавистью к себе. Я зарываюсь руками в волосы, сжимая их и бубня всё, что мне говорили на протяжении последних восьми лет. Всё время я слышу проклятия в свою сторону. Люди, узнав меня получше, обычно говорят, что я овтратительная, что не ценю ничего хорошего, что я эгоистка и неблагодарное чудовище. Как же сильно я их разочаровала… И Паша, неизвестно как и когда оказавшийся рядом, тоже со временем будет такого же мнения. Я рыдаю ему в плечо, делясь своим умозаключением, но он лишь успокаивающе гладит меня по волосам. — Маленькая, — ведёт меня в комнату с двухместной кроватью и помогает лечь, укрывая тяжëлым, но тëплым одеялом. Я лихорадочно трясусь, всё ещё плача, и с головой прячусь в одеяле, пока мужчина ложится рядом, притягивая в свои объятия. Я утыкаюсь носом ему в бок, хватаясь так, словно тону в штормующем океане, а спасти может только он. Паша обещает купить мне новый телефон и симку к нему, чтобы «этот мудень» не смог меня больше найти, но я уверена, что… — Он в любом случае найдёт способ, — слова даются мне тяжело, но я нахожу в себе силы на диалог и формулировку мысли. — Я так боюсь, что он навредит тебе. У него есть друзья, которые откопают меня отовсюду. Он так просто не отстанет и испортит нам обоим жизнь. — Пока я рядом, никто не навредит нам, niño, — он смотрит на меня со всей присущей нежностью, и я обнимаю его, приподнимаясь на локтях. — Помнишь? Киваю, хотя и испытываю большие сомнения на этот счëт. Перед глазами то и дело мелькают картинки, как он поджидает меня за каждым углом и утягивает в какую-нибудь подворотню, чтобы убить или изнасиловать. — Я… — Паша вытирает почти высохшие дорожки слëз, и я тянусь за лаской, забывая, что хотела сказать. — Почему именно «niño»? Я же не ребёнок. — Потому что ты ещё такая юная, и по сравнению с тобой я чувствую себя стариком, но ты слишком многое во мне пробуждаешь. — Хорошего? — мужчина кивает, утягивая в долгий, полный беспокойной любви поцелуй. Я слишком вымоталась, чтобы бороться ещё и с усталостью. Пролежав ещё немного, гладя и смотря друг на друга, мы наконец засыпаем. Прежде чем окончательно погрузиться в сон, ощущаю вновь боль в горле. А я же говорила, что заболею…***
Утро встречает меня головной болью и жаром, но по сравнению с ожиданиями я даже не обращаю внимание на это. Паша закинул на меня практически все свои конечности, и этим вполне возможно объяснить мою чрезмерную потливость. Боль, скорее всего, обусловлена вчерашними слезами и травмами, потому что простуженности я не наблюдаю. Изголодавшись за ночь по тактильному контакту, я с трудом переворачиваюсь, обнимая мужчину, но он практически сразу сажает себе на бëдра, давая почувствовать его возбуждение. Он открывает глаза с широкой улыбкой, и я кладу голову на его грудь. Паша пальцами мажет между ягодиц, вызывая дрожь и заставляя вжаться в него теснее. Возвращаю ему ласку, залезая прохладными ладонями под футболку и касаясь вмиг затвердевших сосков. Едва коснувшись их кончиками пальцев, различаю, как сбивается его дыхание и насколько тихо он выдыхает, почти застонав в макушку. — Выспалась, милая? — киваю, целуя его, несмотря на то, что мы только проснулись и ещё не успели умыться. — А я всё ждал, когда ты проснëшься. Нас не смущает ни это, ни прошедшие события. Нам необходимо прочувствовать друг друга. Он сжимает мои бëдра и толкается ощутимо, создавая трение, и я, облокотившись на его плечи, отстраняюсь, запрокидывая голову и выстанывая чересчур громко его имя. Я со вчерашнего вечера держалась, чтобы не трахнуть его самолично. Он переворачивает меня на живот, скидывая с себя и пальцами скользя по промежности. Я стону приглушëнно в подушку, выпячивая пятую точку. Он не сдерживается, вводя палец, а за ним второй спустя несколько секунд, и я подмахиваю, насаживаясь на них до конца. Паша прикусывает до крови моё плечо, шепча с придыханием: — Ты сводишь меня с ума, niño. Ты такая узкая… Кажется, я кончу вот прям так: пока он невыносимо медленно водит пальцами по стенкам влагалища, то разводя их, то сгибая на точке g, из-за чего я каждый раз выгибаюсь и насаживаюсь сильнее. Забываю, что чтобы получить удовольствие, нужно его заслужить, но мне так не хочется, чтобы он останавливался, что я просто подмахиваю, скуля куда-то в хлопковую ткань. Разочарованно скулю, когда он вытаскивает пальцы и отстраняется, но, почувствовав язык между складок, я почти кричу от переизбытка ощущений. Удовольствие тягуче сводит низ живота, вынуждая сжиматься под его натиском. Паша врывается внутрь, порыкивая и до синяков сжимая бёдра. Перестаю дышать на несколько секунд, задыхаясь от возбуждения и не переставая выгибаться, чтобы получить больше. Ярче. Грубее. Бëдра дрожат, и пальцы на ногах поджимаются от яркой вспышки удовольствия. Паша посасывает клитор, царапая чувствительную кожу, и эта боль настолько сладкая, что я выпрашиваю её снова и снова. — Ты такая вкусная, господи, — пока он говорит, ложусь на спину. Он вновь проходится языком по складочкам так, чтобы я это видела, и погружается им внутрь, время от времени задевая клитор. Паша смотрит мне в глаза, не позволяя отвести свои, но я не сдерживаюсь и закрываю их, выстанывая его имя. Он погружает свои пальцы внутрь, толкаясь ими на грани боли, и ловит губами в плен комок нервов, оттягивая его и прикусывая. Я внезапно даже для себя содрогаюсь в оргазме, неестественно выгибаясь и ощущая, как он вылизывает меня до последней капли. Тем не менее, я всё ещё возбуждена и вновь плавлюсь под его руками, словно шоколад в рюкзаке в жаркую погоду. Он изучает меня, позволяя ëрзать от удовольствия в особо приятные моменты. Находит эрогенные зоны с точностью до милиметров. Оглаживает пупок, скользя пальцами то вдоль талии, то по линии торса, чтобы сжать небольшую грудь, то по шее, придушивая почти невесомо. И кусает так, что живого места не остаётся на ключицах и шее, поэтому новые укусы ложатся поверх старых, но я уже не чувствую боли — на её место пришли онемение и желание принадлежать только ему, чтобы все это видели и не смели ко мне прикасаться. Либо он, либо никто. Стараясь не отставать, сажусь по-удобнее на колени и притягиваю к себе, целуя чувственно. Мы — это неподдельный жар душ. Мы — это ровная единица без всяких запятых и цифр после неё. Мы — единое целое сейчас. Он хочет меня искренне — уже на интуитивном уровне понимаю это и возвращаю ему всё в той же мере, если не больше. Мы зеркалим движения друг друга, не отставая ни на йоту. К чëрту разницу в возрасте и всë, что может осудить общество, если я чувствую себя «в своей тарелке». Я почти готова послать даже плохой финал, если есть возможность почувствовать себя максимально нужной и любимой без всяких «но» и «если». Отстраняюсь, пытаясь отдышаться, вижу, как тонкая ниточка слюны тянется между нами, и оставляю лëгкий поцелуй целомудренно. Целую кончик носа, словно оставляю печать на бумаге, пока он прикасается губами к моему подбородку, затем прикусывает шею. Касаюсь пальцами его щеки, заставляя приподнять голову, и прихватываю мочку. Тихий стон рядом с ухом вызывает табун мурашек, и я вторю ему в унисон, когда Паша сжимает мою талию, опрокидывая обратно на кровать. В его зрачках, утопивших радужку, отражается целая вселенная. Он тяжело дышит, и я вижу, насколько сложно ему держать себя в руках. Его самоконтроль поражает. Он очерчивает пальцами мой пресс, пока я задыхаюсь каждый раз, когда он меня касается. — Паш, трахни меня, а, я не могу уже, — мольба в моём голосе, видимо, срывает последние тормоза в нём, но защита сейчас действительно нужна, иначе слишком велик шанс забеременеть, чего, полагаю, нам не хотелось бы. Он тянется к тумбочке, поворачивает ключ и достаëт презерватив, тут же разрывая упаковку и раскатывая по члену. Когда он успел раздеться — я не знаю, но меня мало интересуют подобные формальности. Замечаю смазку в том же ящике, но она нам не понадобится — моей естественной достаточно. Он плавно входит, наваливаясь на меня, и тут же прикусывает основание шеи настолько, что остаётся след от зубов. Даëт время привыкнуть, но… — Я не фарфоровая, — насаживаюсь глубже и тут же задыхаюсь стоном. — Господи, пожалуйста. — «Пожалуйста» что? — я почти не слышу его за причитаниями, но громко прошу опять взять меня так, как ему нравится. И Паша толкается в меня, почти не двигаясь внутри. Хватаюсь за его плечи, открывая шею для новых укусов. Эта боль настолько горячая и необходимая, что я не прекращаю скулить, даже когда он затыкает меня поцелуем. Он всё ещё двигается внутри, постепенно наращивая скорость, пока одна рука сминает болезненно грудь, а вторая ложится на шею, придушивая до тех пор, пока воздуха едва ли хватает на короткий вдох. Возможно, потом найду кровоподтëки по всему телу, но мне настолько нравится ощущение заполненности, а вместе с ним и боль, что даже плевать. Паша выходит почти полностью, глядя мне в глаза, резко входит обратно и повторяет ещё несколько раз, пока не прижимает меня к кровати и склоняется над ухом. В комнате смешиваются мои стоны, его рычание и шлепки кожу об кожу. Его запах и голос окончательно отключают мне голову. Он держит меня за талию, ускоряясь постепенно. Сжимаюсь на нём, предчувствуя его оргазм, судя по пульсации внутри, и подмахиваю навстречу, но руки вжимают намертво в кровать, не позволяя даже выгнуться, но давая возможность окунуться с головой в омут напротив. Смотрю на Пашу, но вижу себя в отражении его зрачков, специально, но ненавязчиво окуная два своих пальца в жар рта и призывно посасывая их. Беспроигрышный вариант, чтобы… — Прости, маленькая, — он кончает, толкаясь куда-то глубоко в меня, и я следую за ним, утягивая в ленивый, но долгий поцелуй, наполненный нашей общей дрожью. — Ты так сжимаешь меня… Ты такая необыкновенная. Смотрю, как трепещут его ресницы, оглаживаю затылок и возвращаю ему комплимент, притираясь к возлюбленному под бок, когда он ложится рядом. Защита летит куда-то около кровати, но думать совершенно не хочется. Сейчас бы отдышаться и сходить в душ, а после съездить погулять, но сил двигаться совершенно нет. Мы некоторое время отдыхаем, приходя в себя, после друг за другом моемся и одеваемся. Руки всё ещё подрагивают, а голоса хрипят, но накрывшее нас обоих облегчение, что мы наконец стали единым целым, — пускай это случится потом не один раз, — даёт время мыслить трезво. Мы умываемся вместе, на пару завтракаем и собираемся выезжать, держа друг друга за руку. Этот день начался слишком хорошо, и вряд ли хоть что-то может его испортить. — Как твоя голова? — спрашивает Паша, когда мы садимся в машину. — Лодыжка? — Жить буду, не болят почти, — пожимаю плечами, и мы отъезжаем от участка. Однажды мне слишком понравится так начинать день, и отказаться от подобного рода удовольствия я не смогу. Кольцо я сняла ещё вчера, спрятав в недры рюкзака, поэтому откладываю беспокойства о Саше в долгий ящик — по крайне мере, до следующей недели, пока не нужно будет подписать документы о разводе. Единственное, о чëм сейчас я мечтаю, — наконец добраться до торгового центра и вместе провести целый день как пара, хотя это ещё спорный момент, но его решить можно однозначно. — Паш, — окликаю возлюбленного, на что он вопросительно хмыкает и бросает взгляд в мою сторону, после чего возвращает его к дороге. — Мы же, ну… Возможно, рано об этом, но я бы хотела некоторой конкретики внести в наши взаимоотношения. Даже не знаю, как вообще сформулировать, чтобы не… — А ты что думаешь? — перебивает меня, поворачивая в сторону города, и я тушуюсь, заливаясь краской непонятно с чего, и отвожу взгляд к пейзажу за окном, скрывая своё смущение. — Niño? — Ты был бы не против считать нас официально парой? — щëлкаю пальцами от волнения, ещё больше краснея и кидая быстро взгляд на Пашу, и продолжаю торопливо, вытирая вдруг вспотевшие ладошки о рукава весенней куртки. — Я не принуждаю и не хочу, чтобы ты неправильно меня понял, как и торопить тебя. Нас. События. Извини, что вообще спросила. Мне не следовало, в принципе, начинать эту тему, и я… — Я не против, — он перехватывает левую руку, сцепляя наши ладони. — Прекращай сомневаться и думать так много — не доведёт до добра, а вот смущаешься ты прелестно. Вечно бы смотрел на тебя, niño. — Никто и не запрещает, — бубню так, чтобы было едва слышно, но Паша различает фразу в тишине салона, улыбаясь уголками губ. Так и доезжаем: ведёт одной рукой, пока вторая покоится в моей, и его музыка играет с колонок на средней громкости. Впервые рада, что машина на автомате, а не механике, иначе бы ему было следить за дорогой труднее. Ну, а я просто счастлива хотя бы на несколько часов забыть обо всех проблемах и провести время в приятной компании. Разве я не заслуживаю и прошу слишком много?