Но если есть в кармане пачка сигарет...

Долго лежу на кровати, рассматривая пальцы. Будильник звенит в очередной раз: если сейчас не встану, то не успею сходить в душ. Несколько раз тыкаю по лагающему экрану, шумно выдыхаю. И не встаю. Как всегда, просто сбежал. Всегда? Забавно. Раньше я не бежал. Лез до талого, до последнего доказывал свою правду. Мне было плевать на последствия, плевать на возможные переломы и реакцию окружающих: пока мог говорить, пока были слова, я говорил. Что мне могли сделать? Ударить? Плевать. Бейте, пока не заболят кулаки. Задавить собственным мнением? Да на хую его я вертел. А сейчас не вывожу. Не могу. Потому что доказывать мне некому. И нечего. Образ одноклассника, как назло, явственно мелькает перед глазами, и я крепко жмурюсь, переворачиваясь на бок. Виталик его друг. И Макс его друг. Но он все равно вступился за меня. И, я уверен, он бы выслушал. Он хотел бы выслушать? Чтобы что? Оказаться за бортом вместе со мной? Да нахуй. Направления четко распределены. Либо с ними, либо со мной. Надо быть ебланом, чтобы выбрать меня. А на двух стульях расположиться не выйдет: Виталик с Максом не уймутся, а я смогу полноценно принять и не загоняться, только если это буду безоговорочно я. Эгоист ебаный. Выдыхаю. Прав был Макс: нихуя не имея, столько выебываться попросту недопустимо. — Вставать собираешься? — приоткрывается дверь, и бабка полупросовывается в затемненную спальню. — Звонять и звонять твои бренчалки. Слушать надоело. Вырубаю очередной будильник и киваю, выползая из-под одеяла. Опускаю ступни на цветастый, жесткий ковер. Ничего. Уже четверг. Пережить его — и останется только пятница. А потом два дня смогу проторчать в пустой комнате в одиночестве. Развалюсь еще сильнее, чем сейчас. И, возможно, в конце-то концов, дойду до ручки. Давно пора бы. Хмыкаю. Тренировка не успокаивает, зато холодный душ немного утихомиривает воспламененный разум. Бабка косо глядит на меня и заваривает чай — не как обычно черный, а травяной. Хлебаю, бессмысленно рассматривая скатерть в цветочек. Школа, как и всегда, встречает шумихой. Замираю на входе, прикрываю глаза и порывисто шагаю, уклоняясь от настырных учеников, обжимающихся и дурачащихся по коридорам. В классе Олька лишь здоровается, не машет. Виталик хмуро залипает в телефон, не отрывая взгляда. Сажусь на свое привычное дальнее место и впериваюсь взглядом в дверь. Ладони потеют, и я нервно тру их большими пальцами. Блять. С чего бы мне так волноваться? Обосрался и обосрался, что бубнить-то. Было и прошло. Прыгнул выше головы и рухнул на бетон. Не ново. И все же жду. Не знаю чего. Ждать мне нечего. Дверь открывается, и заходит Кирилл. В черных джинсах, худаке Champion и дутом, оверсайзном бомбере. Голубые волосы красиво спадают на лицо. Краска постепенно вымывается. Пальцы сжаты на лямке рюкзака, накинутого на одно плечо. Он смотрит на меня — всего несколько секунд, но смотрит. И твердой походкой, отвернувшись, подходит к своей парте, скидывает рюкзак. Коротко обнимает Ольку и садится, откидываясь на спинку стула. Что-то говорит Виталику, на что тот фыркает. Качает головой. И продолжает залипать в телефон. Опускаю взгляд, шкрябая каракули на листочке. Такими темпами, вероятно, даже немного рисовать научусь — еще бы, столько практики. Уроки тянутся невыносимо. Но хотя бы почти никто не цепляет. Только Сема, гигикающий пару раз в мою сторону, но Славик порыв его не особо поддерживает. Лишь мрачно смотрит, трет костяшки пальцев. И я отвечаю на взгляд, прямо и с явной усмешкой, отчего Славик стискивает зубы. Вздыхаю. Сука. Мне хочется чего-нибудь. Какого-нибудь мерзкого конфликта, который не ограничится только словами. И это — пиздец. Потому что я не хочу быть таким человеком, которому слово — и он тебе кулак в зубы. Не хочу быть своим отцом. Ненавижу все это. Ненавижу. И оттого раздражение еще сильнее клокочет в груди. Телефон привлекает внимание отвратительной трелью. Хмурюсь и смотрю на экран, оповещающий о звонящем. Ленка. Да блять. И этого тоже не хочу. Не хочу прощать ее, не хочу понимать. Ничего не хочу. И все же отвечаю на звонок. — Давай поговорим, — взволнованно говорит она. — У меня сегодня мало уроков, могу приехать. Стискиваю пальцы. — Приезжай. И сбрасываю вызов. У меня тоже немного — последний остался. Ловлю на себе взгляд Наташки, что задумчиво кусает губы. И утыкаюсь в учебник, впервые желая, чтобы урок литературы длился как можно дольше. Учительница велит по порядку читать строфы стихотворений, но до меня очередь не доходит. Зато могу послушать приятный голос Кирилла, красиво зачитывающего отведенную ему часть. Заслушиваюсь. Совсем недавно условились, что он мне сыграет, но вот я вновь чувствую себя безмерно далеким. Упираюсь локтем в стол и опускаю подбородок на ладонь. Я мог бы… объясниться? Звонок действует отрезвляюще. Быстро запихиваю учебник и ручки в рюкзак и первый выметаюсь из класса, спешно минуя длинные коридоры. Выхожу на улицу, глубоко вдыхаю холодный воздух. И натыкаюсь взглядом на Ленку, взволнованно накручивающую на палец прядь волос. Девушка замирает, мнется. Встряхивает головой и быстро подходит ко мне, становясь на носочки и обнимая за шею. Что-то далекое, призрачно-неуловимое бьет по горлу. Запах мяты врывается в нос. Забивает дыхание. Ее объятия мне все также невыносимы. Хмурюсь, не отвечая на порыв. Почему? Я мог спокойно коснуться Ольки — и ее руки показались мне прибрежной умиротворенной гаванью. Озарили сердце. Подарили возможности. Но руки моей близкой подруги, пусть и в прошлом, кажутся льдом русалки, запевающей сирены затуманенным морякам, готовым броситься в пучины океана и там же утопиться. Ленка не замечает: отстраняется, хватает за руку и тянет за школу, суетливо щебеча неразборчивые слова. Неожиданно останавливается, выпуская ладонь, и нервно вытаскивает пачку длинных, тонких сигарет. Закуривает. — Что случилось? — вздыхая, спрашиваю я. Пусть она для меня где-то в прошлом, ее повадки помню отчетливо хорошо. — Ничего, ничего, — тараторит Ленка, выдыхая дым. — Я поговорить хотела. Рассказать. Мне кажется, если я не сделаю этого сейчас, то потом точно не решусь. Тру пальцами висок. Достаю ментоловую сигарету и тоже закуриваю. — Все так сложно, — обреченно вздыхает Ленка. — Тогда… ты был единственным, кто поддержал меня, — поджимает подрагивающие губы. Вздергивает голову. — А я уехала и не ответила тем же. И мне очень плохо из-за этого. Я поступила как последняя… последняя… Сердце сжимается. Втягиваю дым глубоко в легкие и позволяю обжигать их, долгие мгновения не выдыхая. — Лен, — голос мой звучит тихо, но девушка резко оборачивается, отчетливо расслышав каждый звук. — Почему? Просто ответь. Морщится. Дергается, словно хочет сбежать. И бессильно опускает голову. — Все дело в Русе, — выдыхает она. — Ты знаешь, он мне всегда нравился. Но я смирилась, что не нравлюсь ему. Я не лукавлю — это правда. И у нас с Андреем все было хорошо. Может, я и не любила его, но с ним хотя бы было спокойно. Затягиваюсь, рассматривая белые, начищенные кроссовки девушки. Оно все ко мне возвращается. Все эти люди, которых я хотел оставить. Вклиниваются, рушат стены замурованного подвала, в котором я себя запер. — Ты хорошо помнишь День рождения Руса? — Ленка мечется взглядом из стороны в сторону, словно не знает, куда деться. Киваю, но все равно не могу понять, к чему она клонит. — Я не… не целовала Руса. Перед глазами тут же вспыхивает образ кладовки, которую я по ошибке открыл. И два сплетенных, разгоряченных тела, вылизывающих рты друг друга. Плечи передергивает. — Ты считаешь, у этого есть другие определения? — хмурюсь я. — Ты не понял, — вздыхает Ленка, опуская взгляд. — Я не целовала его. Пару мгновений тупо пялюсь на бледную девушку, торопливо тягающую сигарету. — Это все произошло так внезапно, — сумбурно продолжает она. — Мы дурачились, хотели взять из кладовой компот. И он… он был пьян. И… под веществами. И он… просто зажал меня там. Засосал. Я ничего… ничего не могла сделать… И бычок из моих рук падает на землю. — Засунул язык свой в рот… руку… руку… Я… — глаза ее блестят от наворачивающихся слез. — Прости меня. Осознаю лишь постфактум: обнимаю Ленку за подрагивающие плечи, крепко прижимая к себе. Не знаю, кому это надо: мне или ей. Не знаю, надо ли вообще. Но смыкаю руки за спиной девушки, мертвой хваткой прижимая к грудной клетке. Ленка бессвязно мычит, всхлипывает. И мне становится до омерзения неприятно. Злость вспыхивает в груди пожаром, сметающим все на своем пути. — Я уехала, — негромко говорит Ленка, и я лишь краем уха слышу ее слова. — Потому что не могла быть здесь. Мне надо было уехать. Руки от напряжения подрагивают. Тошнота подступает к горлу — и вызывает очередную вспышку ярости. Отстраняюсь, заглядываю в глаза. — Почему ты не сказала мне? Ленка тушуется, трет щеки. — Потому что ты бы так не оставил, — с толикой злости говорит она. — Потому что ты бы пошел к Русу разбираться — и огреб бы. Потому что и так много херни произошло. Мне не хотелось продолжать все это. — Почему ты думаешь, — чуть склоняю голову вбок, сжимая руки в кулаки, — что оставлю сейчас? Ленка хлопает глазами, кидает под ноги бычок и затаптывает кроссовком. — Потому что сейчас это точно никому не надо, — говорит она, сверкая глазами. — Все в прошлом. — Нихуя не в прошлом! — Леша! — обрывает девушка. — Я хочу двигаться дальше. Хочу вернуть близких людей, а не устраивать новые скандалы, которые ничего не изменят. Выдыхаю, отворачиваясь и пихая руки в карман. — Я бы хотела вернуть наше с тобой общение. Я понимаю: как раньше не будет. Но хотя бы… хотя бы насколько возможно. В голове стучать начинает. Прикрываю глаза. Вдох-выдох. Вдох. Злость мешается с чувством вины. С непонятными эмоциями — налетает многое сразу. Сам виноват, что спрятал все эти чувства в самом дальнем ящике, что полнился и набивался мусором. Но смог ли бы я раньше вынести неподъемный груз всех этих чувств? Смог ли хотя бы лежать, придавленный ими? — Ладно, — вздыхаю я. — Прости, что не стал слушать раньше. Ленка хлопает глазами. Поправляет пряди волос, пряча от меня лицо. — Хорошо, — говорит она. — Тогда… спишемся? Непонимающе смотрю на девушку. — Давай я тебя проведу? — Нет, — машет руками она. — Мне надо… ну, по делам. Так что побегу. Фух. Надо немного времени обдумать все. — Ладно. Ленка коротко прощается. Спешно отворачивается, торопливо отходит на несколько шагов. — Кстати, я дал Саше твой номер, — вслед говорю я. — Красавчику с синими волосами? — оборачивается Ленка. — Нет, другому. — А, — машет рукой девушка. — Тогда не буду брать. Падаю на скамейку, закуривая новую сигарету. Смотрю, как рассеиваются клубы дыма. Как-то вмиг пусто в груди становится. Мгновение назад была мешанина из чувств, а сейчас разбежались по углам и не высовываются, а потому не могу никаким образом делать выводы. Если явилась Ленка, если мы действительно заново начнем с ней общаться, всплывет и Тема. И мне придется выслушать и его тоже. У него ведь тоже найдется сто и одна причина, почему он кинул меня. Почему я должен понять его. И почему снова должен почувствовать себя виноватым. Сука. Тру пальцами висок, надеясь избавиться от треска в мозгах. И вдыхаю глубже приятный древесный аромат, окутывающий с головой. Сердце благоговейно замирает. Треск стихает. — Поговорим? — слышу мягкий голос за спиной. Толпы приятных мурашек пробегаются по позвоночнику. Рукам. Кирилл перешагивает через скамейку. Неторопливо опускается рядом, и шебуршание его бомбера оказывает удивительно успокаивающий эффект. Закуривает сигарету. Marlboro. Ну конечно. — Ты про вчера? — угрюмо спрашиваю я. Неловко поправляю пальцами чуть слезший капюшон. — Хотелось бы, — кивает одноклассник. — Ты так стартанул — я подумал, что уже и не догоню. Ну, а потом — твоя подруга. Не хотелось вклиниваться. Хмыкаю, вдыхаю дым. — А если бы мы тут часа два болтали? Блять. Кретин. Что я несу? — Пришлось бы подождать, — усмехается Кирилл. Так легко и свободно, что щеки мои жаром обдает. — Вчера как-то хуево все вышло. Хотел убедиться, что все окей. Оборачиваюсь на парня, заглядывая в глаза. Океаны в них взволнованные: волны вздымаются над поверхностью, но не высоко. Это не буря и не шторм. Это легкие всплески в преддверии ухудшения погоды. Но пока еще есть солнечные проблески. — Мне придется начинать издалека. Пожалею ли? Решусь, а после вновь не вынесу натиска воспоминаний? Прогнусь под ними? Сдамся? — Я никуда не спешу, — выдыхает дым Кирилл, переводя взгляд на осыпающиеся деревья. Они голые, кривые. Скрюченные ветки размашисто торчат во все стороны. — Ладно, — вздыхаю. — Ладно. Боковым зрением вижу, как пальцы Кирилла впиваются в колено. Как он вынуждает себя расслабить напряженную руку. Как выпирают костяшки и вены. — У вас с Олькой и Виталиком свое трио, — заговариваю я. — У нас был… ммм… как там его… — морщусь с того, что не сказал просто цифрой. — Когда пятеро? — Квинтет, — коротко подсказывает Кирилл. — Вот, квинтет: я, Ленка, Тема, Рус и Андрюха. Собрались мы странным образом. Хотя, скорее, обычным, — кручу в пальцах бычок, приковывая все свое внимание к нему. — С Темой я дружил с самого детства. С Ленкой познакомился, когда она перевелась в мою прошлую школу, — усмехаюсь. — Она, короче, предложила встречаться однокласснику, этот дурачок ее высмеял и Ленка на перемене исписала всю доску проклятиями в его сторону. Ну, там как раз училка пришла, дошло все до директора. Ленку сдали и заставили мыть все кабинеты на этаже. Прикинь, все по домам разошлись, а ей драить это все. Я оказался там случайно: забыл телефон и вернулся. Она стояла такая, руки в бока, хуесосила все, на чем свет белый стоит. Вся в пене. Я и заржал. А Ленка взбесилась и давай меня тряпкой мыльной чихвостить. Ну, и закрутилось. Помог ей — начали общаться. Коротко оборачиваюсь на Кирилла, замечая и на его лицо легкую усмешку. — Рус был старше нас — третий год в колледже учится сейчас. С ним иногда тусовался Тема, ну так, плюс-минус. Я этой хуйни не понимал, Рус казался мне мутным типом. Хотя так и есть, но… Пересеклись на пьянке, короче. Затусились вместе. Знаешь, он был старше. Уверенный. Ни перед чем не пасующий. Это вызывало во мне восхищение, наверное. Рус всегда тусовался с Андрюхой. Так постепенно и пошло. В какой-то момент мы начали всегда собираться вместе. Все было заебись. Дурачились там чет. Жевачки в магазах пиздили. Рус всегда находил приключения на жопу. Вздыхаю, стискивая бычок в кулаке. — Наверное, мне хотелось быть, как он. Рус за словом в карман не лез, пизданешь что-то, что ему не нравится, — зубов не сосчитаешь. Выебывался много, но всегда имел на это основания. Андрюха под ним как шелковый ходил. Тогда я не замечал, но сейчас это очевидно. Боковым зрением вижу, как Кирилл склоняется, упираясь локтями в колени. Сцепляет пальцы в замок. — Все пошло по пизде на Дне рождения Руса. Наверное, сейчас я даже могу вспомнить Макса, который там тусовался. Хотя и не особо ясно, — выдыхаю. — Чтоб ты понимал, Ленка с самого начала слюни на Руса пускала, но ему было плевать. У него всегда было, с кем потрахаться. Андрюха же от Ленки отлипнуть не мог. По пьяни вообще в любви слезно клялся, чуть ли не на коленях за ней ползал. Ленка пасанула: согласилась с ним встречаться. Не знаю, нахера. Может, ей просто одиноко было. На мгновение морщусь, когда в голове мелькают картинки сломанного стола и разбитых рук. Кровь на полу. — Это было этим летом. В конце июля. Как я и говорил, на Дне рождения Руса. Я нагасился как пиздец. В какой-то момент спалил сосущихся Руса с Ленкой. Рус вгашенный сильнее меня был. — Но встречалась она с Андреем? — мрачно уточняет Кирилл. Вздрагиваю от звука голоса парня, непривычно вклинивающегося в мой монолог. — Да, — киваю я. Чувствую, как все внутри скручивается. — Я смутно помню. Налетел на них, мол, что за хуйня. Ленка побелела, а Рус только скалился. Самодовольный, ахуевший. Подлетел как раз Андрюха… И. Я не понимал Ленку, вот честно. Но. Меня выбило сильнее то, что Андрюха налетел только на Ленку. Мол, шлюха. И прочая херня. И Рус тут же подтянулся. То есть… какого хрена, ему было похуй, что его девушку засасывал его лучший друг? И момент этот. Так, блять, отчетливо помню, как Рус лыбится и говорит: «Я ее проверял». Внутри подгорает, едва вспоминаю. — Меня это охренеть как выбесило. Налетел на Руса — ему прилетело. Андрюха сразу же на меня, я в ответ — он так и отлетел. Помню, как все вокруг кричать начали. Как Рус встал. Как разъебали стол. Пропустил с десяток ударов. Но и Рус тоже. Помню кровь, хер знает чья. Кто-то залетел, хотел разнять — получил по лицу. Помню, как Тема выводил меня из дома, растерянный такой. Ахуевший от жизни, — грустно усмехаюсь. — Рус кричал, чтобы я шел нахуй. А я пьяный и злой. Вырвался из рук Темы, чуть не вынес дверь. Меня Тема скрутил и увел. А потом — утро. И все это говно валится, момент за моментом. Так все и развалилось. Я все развалил. Перевожу взгляд на Кирилла, крепко сжавшего челюсти. Он шумно выдыхает, трет рукой затылок и оборачивается на меня. Глаза его холодные. Немного в дрожь бросает от темноты, заполнившей их. — Жалеешь? — ровным голосом спрашивает он. — Нет, — прямо отвечаю я. — Есть многое, чего я не знал, — морщусь, придавливаемый отчетливыми образами. — Например, Ленка. Она кинула меня, и я злился. Но сейчас… сейчас злюсь еще сильнее. — Почему? — Да сука, — выдыхаю, откидывая блядский капюшон. Как будто из-за него мне так душно. — Рассказала, что Рус ее тогда зажал. Что хуйни этой не хотела. Кирилл впивается пальцами в скамейку рядом с моей рукой. Вижу, как пальцы мои подрагивают и отдергиваю руку, раздраженный еще сильнее. А мысли, они кружат, давят. Как будто я под водой и над головой летает разъяренный рой пчел. Воздуха нет — надо всплыть, сделать вдох. Но не могу. Не могу, потому что они накинутся на меня. Живого места не оставят. — Ну и уебок, — морщится Кирилл, океаны в глазах которого шумно ударяются о берег. — После этого ты не хочешь ни с кем общаться? — Отчасти. Но нет. Потом произошло кое-что еще. Голову сводит словно в тисках. — Что еще? — тревожно говорит он. Я вдруг отчетливо чувствую запах перегара. Слышу отдаленный пьяный гогот. И сам не понимаю, как говорю: — Из-за меня умер мой отец. Срывается. Валуном рушится на грудь, придавливая к земле. Я словно вновь оказываюсь в том переулке. Душусь воздухом с привкусом металла, приподнимаясь на дрожащих руках и падаю, не в силах подняться. Отчаяние душит. Перекрывает кислород. Больно. Так невыносимо больно. Смутно вижу побледневшего Кирилла. Его лицо, сведенное судорогой. — Что произошло? — на фоне звучит отрывистый голос Кирилла. Он где-то рядом, совсем близко. Но я не могу до него дотянуться. Сам не замечаю, как подхватываюсь на ноги, отшатываюсь в сторону. Рассеянно вижу, как Кирилл дергается следом. Перед глазами является пустая палата. Я должен был влететь сразу. Тогда я знал и знаю сейчас — влети я в начале, убили бы меня. Но как же мне этого хотелось. Боже, как мне хотелось. Я лежал на кровати, задыхался и материл в подушку все, на чем стоит белый свет. Стонал, рыдал. Молил, чтобы происходящее оказалось кошмаром. Чтобы я оказался стоящим на улице и подался вперед сразу, принимая удар на себя. Я ненавидел его. Ненавидел отца. Всем своим естеством. Но не мог принять его смерть. Не могу. — Не хочу! — паника накрывает. — Не хочу об этом говорить. Не хочу. — Леш… И вновь давлюсь пустой палатой. Загнанно оглядываюсь по сторонам, слушая любые шорохи. И каждый раз сквозь боль сажусь: вдруг это Тема. Вдруг он сейчас зайдет и спасет меня. Я засмеюсь, скажу, что все в порядке. А он подойдет, обнимет за плечи и не поверит: «Скажи, как есть». И я разрыдаюсь. Вырву из груди всю боль и выложу ее наружу. Но каждый раз это не он. А потом я смолкаю. И становится пусто. — Не подходи ко мне! — срывается. — Я не подхожу, — фоном звучит голос Кирилла. — Не подхожу. Я стою. Все хорошо. Я стою. Думаю, часть меня осталась в том переулке. Лежит на асфальте и давится кровью, не в силах встать. Сейчас… Вернись я в прошлое, смог бы я сейчас безоговорочно ринуться вперед и отдать свою жизнь? Или мне есть, за что ухватиться? Или я уже не в безмолвной больничной палате, лишенной даже других пациентов? Огонь жжет ребра. Плавит мозг. Быстрые образы прошлого мелькают перед глазами, туманя взор и разум. Кто я, блять, сейчас? Шумно выдыхаю, моргаю. Тру ладонями лицо. Дышу. Тяжело дышу — осознаю это первым фактом. Дыхание сбилось ко всем чертям, воздуха едва хватает. Восстанавливается и картинка перед глазами: вижу испуганное лицо Кирилла, что неотрывно смотрит на меня. Его приподнятые вверх ладони, обозначающие, что он не нарушает мое личное пространство. И вдруг тягучая грусть оплетает сердце. Мне не стоило с ним говорить. Я мог бы остаться в его глазах хоть чуточку адекватным. А сейчас. Блять. Утопился в прошлом. Не вывез. Крепко стискиваю зубы. — Нихуя не хорошо, — устало говорю я. Горечь обжигает горло. — Прости. Срывается с губ бессильное. Кирилл опускает руки, пихает в карманы. Поджимает бледные губы. — Леш, это ничего… — старается говорить мягко, но убедительно. — Не надо, — прерываю. — Не хочу больше говорить. Я… я пойду. Кирилл сжимает челюсти, вытягивает руку, словно хочет схватить меня за локоть и остановить. И резко отдергивает, провожая тяжелым взглядом. Во мне словно больше нет сил. Остается лишь ехидная усмешка, злорадствующая над тупыми проебами. Меня не за что любить. Понимаю это столь отчетливо, что не остается ни одного слова в противовес. Я как скрип непишущего маркера, как трель будильника, как реклама казино в фильме. Как утро понедельника, как затвердевший ластик, размазывающий грязь по листу. Как жирная посуда при отсутствии горячей воды. Как свист чайника. Как тишина в ответ на искренность.