Мы медленно подходим к парку аттракционов, и я в душе не ебу, что здесь делаю. Закрутилось все странным образом быстро: ребята подошли ко мне, обсуждая олимпиадные задания, Кириллу позвонил его брат и тот, перекинувшись с ним парой фраз, предложил пойти в парк. А я… я должен был отказаться, но не смог. Просто кивнул и двинулся за ребятами следом.
Должен заметить, что брат Кирилла потрясен. Нет, не потому что сейчас идет и на всю улицу орет расфоршенные в соцсетях песни, не имея ни малейшего смущения перед окружающими, а потому что он действительно прикольный пацан. Да и внешностью вышел: здоровенные ясно-голубые глаза, черные густые ресницы, бледная кожа и чертовски милая улыбка. Прям ангел, а не ребенок, но на громкие слова не скупится: только попробуй упрекнуть в непристойном поведении, так сразу и отлетишь, наповал сбитый ответной недружелюбной реакцией. Хотя Кирилла слушается — не без уважения к старшему брату.
Кирилл треплет волосы мальчишки, тот смущенно откидывает руку и бурчит, что прическу портить не надо. А сам смеется, обрадованный вниманием.
— Слушай, — Саша выравнивается со мной. Кусает губы. — А у Лены нет парня?
Просто диалог. Ничего страшного. Саша не нарушает границ моего личного пространства, сохраняет дистанцию, а потому, не взирая на лишнее внимание, чувствую себя относительно комфортно.
— Ну, она же сказала, что нет.
— Она красивая, — краснеет Саша. — Может, мне попробовать к ней подкатить?
Вспоминается сразу Андрюха. И Рус. Морщусь, отбрасывая неприятные моменты.
— Я бы не советовал, — прямо отвечаю, пробегаясь взглядом по желтым деревьям. — Но можешь попробовать.
— Не советовал бы? А почему?
— А потому что Леша и сам собирается, — неожиданно возникает рядом с нами Кирилл с широкой, но напускной улыбкой. — Предупреждает.
— И в мыслях не было, — качаю головой я.
— Мне показалось, вы близки.
Были.
— Слушай, так, может, тогда дашь номерок? — Саша теребит пальцами края куртки.
Отказывать причин у меня нет, потому вытаскиваю телефон, несколько раз тыкаю по лагающему тачскрину. Становится вдруг невыносимо неприятно: чувствую себя последним бомжом на фоне Кирилла, что спокойно может менять телефоны по мере выхода новых моделей. Дурацкое наваждение.
Спешно диктую номер и прячу смартфон поглубже в карман.
— Ты че там, блять, завис? — зло восклицает Макс, поворачиваясь к нам.
— Иду, иду, — бормочет Саша. — Спасибо.
Витька — брат Кирилла, тем временем, шумно смеется, обнимая в знак приветствия знакомых девчонок. А мы с Кириллом остаемся вдвоем поодаль от остальных. В горле пересыхает.
— Мы с Ленкой хорошо общались раньше, — говорю, глядя прямо перед собой, но не особо различая происходящее. — Была своя компания. А потом все развалилось.
— Почему?
— Были свои причины.
Кирилл хмыкает, качает головой.
— Кажется, ты сильно расстроил свою подругу.
Вероятно, так и было. Я ушел без прощаний.
— Я много кого расстроил.
— Понимаю, — вздыхает Кирилл. — Но ведь можно все исправить.
Коротко оборачиваюсь на собеседника, омраченного диалогом. Нет, не в нашем разговоре дело. Дело в чем-то внутри Кирилла. С кем-то поссорился? О чем-то сожалеет? Впрочем, всем нам есть, о чем сожалеть. В конце концов, люди не роботы, чтобы не ошибаться.
— Исправить вряд ли. Можно понять. Принять.
Прошлое изменить невозможно. Но в будущем всегда можно поступить иначе.
Кирилл несколько секунд идет в задумчивом молчании, после усмехается, оборачиваясь на меня.
— Иногда ты говоришь ахуенно умные вещи.
И я усмехаюсь в ответ, опуская голову ниже, дабы за капюшоном скрыть обдавшие жаром щеки. Сердце стучит.
— Но рассказывать причин не хочешь?
— Не хочу, — выдыхаю я. — Но… если тебе, правда, интересно, дай мне время.
— Что ж, — улыбается парень. — Времени у меня предостаточно, так что можешь брать, сколько потребуется.
Его как раз стопорит компашка из двух парней и девушки. И, так как идем вместе, спустя пару шагов останавливаюсь и я, наблюдая, как Кирилл улыбается шире, хлопая по протянутым ладонями. Как непринужденно обнимает девчонку. Недолгий диалог завязывается между ними легко, на автомате.
— Так пойдем с нами, — в какой-то момент говорит девушка. — Там прикольно, серьезно.
Приторная такая. До жути милая. Прям сладостью подавиться хочется.
— Сегодня я занят, — с мягкими нотками в голосе отвечает Кирилл. — В следующий раз.
Шутливо отдает честь двумя пальцами и нагоняет меня.
— Лгунишка, — вслед смеется девчонка.
Кирилл же закатывает глаза и, как ни в чем не бывало, обращается ко мне:
— Кажется, ты не особо рад результатам олимпиады.
На секунду удивляюсь тому, как просто собеседник меняет тему. Чувствую вину: Кирилл ведь, по словам Виталика, не собирался вникать в задания, выданные физиком, но все же решил помочь. А я не удосужился приложить максимум усилий, чтобы выйти на более-менее адекватный итог. Не смог сосредоточиться.
— Я заебланился, — вздыхаю. — Жаль, что тебя напряг.
— Ничего, — бархатисто смеется Кирилл. Все внутри замирает, тянется из-под земли к свету на мелодичный звук. — Мне полезно.
И вдруг обгоняет меня на пару шагов, вынуждая столкнуться лицом к лицу. Идет задом наперед, чуть склонив голову вбок.
— А еще я заметил, что ты всех зовешь в уменьшительно-ласкательной форме, — хитро щурится, и я прилагаю все свои усилия, чтобы от охватившего смущения не отвернуться. — Надеюсь, я не какой-нибудь там Кириллка?
Все-таки отворачиваюсь, едва не задохнувшись от охватившего напряжения. Трепета? Боже, Кирилл так близко, и он смотрит так прямо своими невероятными глазами, океаны в которых нежатся в солнечных лучах. Блестят.
— Не всех, — спешно бормочу. — И нет. Конечно нет.
На что Кирилл раскатисто смеется, выравниваясь в привычную походку. А у меня сердце стучит как бешеное. И тепло-тепло где-то в груди.
Парк настигает нас до невыносимого быстро, и Кирилл нагоняет болтающих Макса и Сашу, закидывает руки им на плечи и кивает в сторону экстремальных каруселек — детского паровозика и катающихся по кругу коников. Шутливо перетыкиваются локтями, а я обращаю внимание на колесо обозрения. Не помню, когда в последний раз был на нем. В далеком-предалеком детстве, когда родители еще были способны жить вместе и даже иногда смеяться. Когда отец не квасил за десятерых, а мать гладила мне рубашки в школу.
— Мелкий, а ты куда хочешь? — потрепав Витю по голове, интересуется Кирилл.
— Туда, — тыкает пальцем в сторону того самого колеса, на что брат отрицательно мотает головой.
— Ты ж высоты боишься, дурень, — назидательно, но не без смешинок в голосе говорит Кирилл, и я буквально залипаю на эту донельзя милую картину. — Там еще в обморок хлопнешься, вот и что я делать буду?
Мальчишка сжимает руки в кулаки, хмурится и поджимает бледные губы, в точности копируя движения брата, когда тот зол. Тем не менее, Витька терпеливо слушает варианты Кирилла, но, как мне кажется, для себя он все решил и потащит ненаглядного братика на злосчастное колесо.
Саша с Максом заняты своими приколами, Кирилл с Витькой — спорами, потому я, заплатив за аттракцион пару рублей, в одиночестве захожу в одну из кабинок, глубоко вдыхая почти выветрившийся запах краски.
Слышу шумиху за спиной и оборачиваюсь, наблюдая, как Витька, хитрый жук, проскальзывает мимо кассирши и других посетителей и забегает в кабинку рядом со мной. Сердце аж екает, когда смотрю на то, как паренек отчаянно цепляется руками за перила и вжимается буквально всем телом в стенку, хотя мы даже не набрали высоту.
Матюшиные крики Кирилла, кажется, слышит весь парк. Порывается забежать следом, как крепкий охранник скручивает парня и выталкивает из прохода. Оттого сердце колет: насколько же сильно Витька боится высоты? Саша и Макс перехватывают Кирилла, прерывая попытки того натворить глупостей. Перевожу взгляд на мальчишку.
Вроде, Витьку мало-помалу отпускает, и я чуть отворачиваюсь в сторону, глядя на открывающийся перед глазами вид. Колесо не особо высокое, но другие карусели постепенно оказываются ниже, а небо — ближе. Голубизна окутывает меня, окружает. Свежий воздух ударяет в лицо. Кабинки довольно-таки просторные, можно спокойно стоять во весь рост, да еще и без стекол, отчего беспреградно можно наслаждаться красивым видом.
Когда оказываемся в самой высокой точке, прикрываю глаза и делаю глубокий вдох, чуть высовываясь вперед. Кабинка вдруг встряхивается, из-за чего я с силой сжимаю поручень, резко распахивая глаза и вдруг понимая, что все, финиш, стали.
Люди в соседних кабинках оглядываются по сторонам, явно пытаясь понять, что, собственно, произошло, а я, не моргая, смотрю только на одну кабинку — соседнюю. Видна только макушка Витьки, сидящего на полу и от безысходности обнимающего себя руками. До чего же знакомым это кажется. Я ведь тоже, тоже так зачастую сидел дома, не зная, куда деться и как жить.
Никто не помог.
Теперь я не знаю, кем стал, зачем живу и почему изо дня в день поднимаюсь, хотя, кажется, должен был уже давным-давно лежать под землей в дешевом гробу.
— Там брат мой!.. Отпустите вы!.. Он боится высоты!.. — слышу обрывки фраз. Чуть высовываюсь из кабинки и смотрю вниз: Саша и Макс вновь хватают Кирилла за локти, удерживая на месте. Он наверняка и сам осознает, что помочь ничем не в силах. Что колесо поедет дальше только тогда, когда устранят неполадку. Но все равно не может не суетиться, волнуясь за брата. Сердце сжимается. Витька ему так дорог. Действительно дорог.
Вероятно, вот так выглядит любовь?
В груди щемит.
Шумиха из соседних кабинок и ничего непонимающих людей снизу раздражает и хочется закричать, чтоб они все заткнулись.
Я не могу бросить Витьку одного. Пытаюсь позвать его, но мальчишка никак не реагирует.
Наверное, все это действие краски. Наверное, меня вштырило и я окончательно свихнулся.
Или я просто конченый еблан, кто знает.
Хватаюсь руками за верхнюю часть карусели и медленно, осторожно ступая по железным перекладинам, делаю небольшие шажки вперед. Как-то необдуманно смотрю вниз, а там — кажущееся мне огромным расстояние до земли, перерезанное белыми перекладинами колеса. Голова на миг начинает кружиться, и одна нога чуть соскальзывает, но я, крепко вцепившись пальцами в шершавое железо, вновь выравниваюсь. Расстояние приличное. Достаточное, чтобы переломать себе позвоночник. Всегда достаточно, чтобы что-то сломать. Так что нечего отвлекаться.
Наступает тишина. Серьезно, они все вдруг замолкают, и от мысли, что множество глаз сейчас смотрит на меня, хочется самолично сигануть вниз: я им не цирковой клоун.
Шаг за шагом приближаюсь к нужной кабинке и осторожно пролажу в проход, где наконец-то расслабляюсь, шумно выдыхаю и, впиваясь пальцами в поручень, сажусь на кресло, чувствуя, как потряхивает после подобного рода приключений.
Я сделал это. Ахуеть.
Шум вновь возвращается, люди продолжают кричать, и я на секунду смотрю вниз, выискивая взглядом Кирилла в толпе. А, вот он: стоит ни живой ни мертвый и, я почти уверен, не моргая, смотрит сюда.
— Эй, — склоняюсь к Витьке, привлекая к себе внимание. — Ты же помнишь меня? Ты как?
— Очень страшно, — шепчет он, глядя на меня не как на незнакомца, а на человека, которому доверяет, и я понимаю: помнит. Все также крепко обнимает поджатые к животу колени и утыкается носом в изгиб локтя.
Вскидывает голову и, глядя с детской наивностью и доверчивостью, впивается цепкими пальцами в мою руку, будто я и есть его спасение, будто, если отпустит, упадет.
От неожиданности пытаюсь отодвинуться и замираю, чувствуя, в каком бешеном ритме колотится сердце. Вот-вот выпрыгнет из груди.
Соберись. Надо собраться. Соскальзываю на колено на пол и крепче прижимаю мальчишку к себе, ероша черные волосы Вити и поглаживая его по голове.
Вот так. Ничего страшного. Я могу. Могу! Обнимаю паренька и совершенно не чувствую отвращения от прикосновений. Удивление мешается с волнением за Витьку, надежда заглушает засевший в самой темной конуре страх.
— А зачем полез тогда? — интересуюсь, одну руку опуская на спину уткнувшегося носом в мое плечо Витьке.
— Хотел доказать, что могу не бояться, — тихо-тихо говорит он.
— Знаешь, это нормально… Все люди чего-то боятся. Ты ведь не высоты боишься, а упасть, так? Но ты бы не боялся, если бы стоял на скамейке. Просто вдохни воздух полной грудью и не смотри вниз.
— Ты не прав, — вздыхает мальчишка. — Вот Кирилл ничего не боится, и я не должен…
— Кирилл тоже чего-то боится, — мягко отвечаю я. — Но делает вид, что это не так, чтобы ты всегда знал, что можешь на него положиться.
— Тогда и он пусть может на меня положиться!
Витька спешно выравнивается, до побелевших костяшек впивается руками в поручень и жмурится, подставляя лицо порывам ветра, но глаз не открывая. Легко подхватываю вскрикнувшего паренька и ставлю его на сиденье, из-за чего тот, вцепившись в мою кофту руками, каменеет, не в силах шевельнуться.
— Не бойся. Не бойся, я держу тебя. Крепко держу. Я не отпущу тебя. Ты не упадешь, — уверенным тоном говорю я. — Посмотри, как красиво. Небо ясно-голубое, солнце спряталось за белоснежными облаками, дома тонут в листве разноцветных деревьев…
И я что-то говорю. Говорю, говорю, говорю, чувствуя, как Витька расслабляется.
— Только вниз не смотреть, — бурчит себе под нос, распахивая глаза.
Да так и замирает, завороженный живописной картиной. Отпускает мои руки, доверяясь словам. И я не подвожу: крепко держу его, что начинает задорно смеяться, разглядывая дома и машины, следя за полетом крикливых ворон.
— Очень красиво, — улыбается он. — И совсем. Совсем-совсем не страшно.
Опускаю Витьку на пол, отшатываюсь на полшага назад и стягиваю худи, накидывая ее на подрагивающие плечи мальчишки. И тот благодарно кивает, глубже закутываясь в вещь и довольно покачиваясь с пяток на носки. Мне теперь холодно — холодно, но совсем не страшно. А Витьке теперь тепло — тепло и тоже совсем не страшно.
Улыбаюсь, все еще фантомно ощущая дрожь во всем теле. И опускаю руку на плечо мальчишки. Прикосновение не вызывает ни малейшей скверной эмоции, напротив, кажется столь привычным и обыденным. Еще более теплым, чем раньше, когда-то давно. Когда я обнимал людей, когда спокойно жал руки и не придавал тому ни капли значения.
Когда колесо обозрения продолжает спуск, Витька продолжает неустанно что-то щебетать, описывая мне все, что видит. Вскоре мы сходим на твердую землю и, не будь здесь так много людей, я бы не отказался упасть на колени и попытаться обнять родимый асфальт.
Кирилл крепко обнимает Витьку, а я тем временем проскальзываю между людьми и, ежась от холода, иду в направлении дома.
Впервые в жизни я действительно горд собой. Не потому что это брат Кирилла, не потому что я так сильно хочу понравиться парню, что готов на любые безрассудства. Нет.
Я оказался рядом с тем, кому это было важно. И помог — просто так, не желая ничего взамен.
Внутри меня так тепло, так ярко, и так мало места! Оно все хочет вырваться наружу громадными волнами, озарить окружающих. И мне невыносимо хочется прыгать и смеяться, даруя миру часть своей радости.
~
Квартира встречает теплом и ярким мясным запахом, смешанным с запахом гречки. Замираю в коридоре, давясь слюной. Пальцы отмерзли — колупаюсь в шнурках, не в силах совладать с ними, вздыхаю и выпрямляюсь, стягивая, наступая на пятки. Потом расшнурую. Живот сводит. Как же вкусно пахнет.
Поднимаю взгляд и натыкаюсь на бабку, сверкающую глазами в затемненном коридоре. Сердце испуганно дергается. Едва не отшатываюсь, не ожидав на нее наткнуться. И уж тем более стоять под ее цепким наблюдением.
— Че йта ты в такой холод в одной майке? Заболеть хочешь? Сопли по кровати размазывать?
Тушуюсь под ее тяжелым взором. Тру ладонью шею, переминаясь с ноги на ногу.
— Я отдал кофту другу.
— А куртка твоя где? Небось непутевая мамаша и не купила.
Ответить мне нечего: так, в общем-то, и было. Бабка упирает руки в бока, цыкает. Свою прошлую я всрал в конце весны: набухался и беспечно оставил на какой-то скамейке, раздевшись от жары из-за крепкого градуса в организме. Сам виноват. Сам. Но оттого не легче.
— Небось и не кормила? — качает головой бабка. — Щеки впалые, скулы торчат! Бледнющий! Синячищи вон какие!
Вздыхаю. Вот же разгуделась. Как будто ей до меня больше дела. В груди воспламеняется вспышка злости. Стискиваю челюсти, дабы не ляпнуть лишнего.
Бабке хамить нельзя: выселит — и глазом не моргнет.
— И че йта еда моя тебе не нравится?
Вопрос вмиг тушит весь мой пыл. Приводит в ступор.
— Почему не нравится?
— А че йта ты не ешь ничего? Каждое утро блины оставляю с чаем, вечером — котлеты, так оно все так и стоит!
Замираю с невероятно тупым выражением лица, отчего бабка даже усмехается, убирает руки с боков, а выражение ее лица смягчается, принимая более дружелюбные нотки.
— Я не думал… кхм… что это для меня.
— А для кого ж еще? Тут больше никого нет!
— Я, да… не понял.
— А вот думай в следующий раз! — притопывает ногой и разворачивается в сторону кухни. — Глазами не хлопай, пойдем, накормлю. Может, хоть отъешься немного!
Живот мой предательски громко урчит, и я спешно двигаюсь следом, вытирая влажные ладони о джинсы.
— И руки помой!
Да, точно. Сворачиваю в ванную, тру хозяйственное мыло, пены от которого как с козла молока, и юркаю на кухню, где меня уже ждет тарелка с гречкой и котлетами. На миг даже замираю: для меня специально приготовленная, вкусно пахнущая еда. Не бичпакеты и не на скорую руку состряпанная яичница. Не гребаные бутерброды, комом стоящие в горле. Слюна едва не течет.
Надламываю мягкую котлету, пихаю в рот и мычу от удовольствия, отправляя следом заправленную маслом гречку: так мягко, так вкусно, охренеть. Вилка, еще одна, следующая.
— Ты хоть жуй, — беззлобно бурчит бабка.
Выглядит довольной, сидя за столом напротив и улыбаясь тому, как запихиваю ее еду за обе щеки.
— Очень, очень вкусно, — невнятно бормочу набитым ртом.
Бабка назидательно машет указательным пальцем и накладывает еще одну порцию. Стоило бы остановиться, но слишком вкусно, потому живот забивается настолько, что дышать становится тяжело. Благодарю и мою посуду, а после — самое приятное — падаю на кровать. В голове удивительно пусто. И мягкая темнота обволакивает со всех сторон. Как же хорошо.
Задремав, просыпаюсь лишь вечером. Сонно моргаю, откидывая одеяло: не помню, когда накрылся. Тянусь за телефоном, свет коего бьет по глазам. Девятнадцать двадцать пять. Откидываюсь назад на подушки, открывая Телеграм. В общем-то, ни от кого сообщений не жду, но вдруг Кирилл написал. Не знаю что. Например, что-то из серии «охренеть ты приколы выдаешь».
ты ушел?
13:25
Первое сообщение примерно в то время, когда я и свинтил. Глупо улыбаюсь, глядя на экран.
все нормально?
14:42
хочу отдать худак
15:10
Пальцы замирают над экраном. Вероятно, Кирилл писал, когда еще был в парке, сейчас ему точно нет причин вылазить куда-то, чтобы отдать чертову кофту. Стону, прикрывая глаза. Мог бы открыть приложение сразу и вернуться, перекинуться парой-тройкой слов. Заглянуть в красивые глаза. А уже — поздно. Вот же еблан.
Все нормально, завтра в школе отдашь
19:28
В тот же миг под сообщением появляются две галочки, знаменующие о прочтении сообщения. Сердце удар пропускает.
я хочу поговорить
19:28
дашь адрес?
19:29
Резко распрямляюсь, отчего желудок давит тяжестью. Но на него внимания не обращаю, вглядываясь в экран под быстрые удары сердца. Поговорить? Собирается приехать? Фух. Кирилл ко мне лично. Своей собственной персоной. Потому что хочет? Желудок сдавливает сильнее.
Выдыхаю и скидываю адрес.
буду через минут 15
19:31
Вот тут-то сердце мое и замирает.
~
Выхожу на улицу в мерзкой ярко-красной кофте, что висит на мне громоздким вязаным мешком. Конечно, уже темно, двор освещен мутными фонарями, некоторые из которых помигивают, словно грозятся пришествием демонов, но все равно кажусь себе броским пятном, что привлекает избыточное внимание немногочисленных прохожих. Холодный ветер пробирает до костей, и я сильнее кутаюсь в несносную вещь, оглядывая парковку.
Рядом с подъездом тормозит такси. Открывается дверца, и на улицу выходит Кирилл: он как будто и не был дома, и не переодевался. Слегка взлохмаченный, а оттого еще более милый. Цепляет меня взглядом. И замирает, прижимая локтем к ребрам мой худак.
Время словно растворяется. Перестает иметь значение. Такси уезжает, а Кирилл стоит еще несколько мгновений неподвижно, пронзительно глядя на меня. И я стою и смотрю в ответ.
Не могу понять его взгляд. Какой-то восхищенный, обширный, блестящий. Вынуждающий сжиматься горло в бессильной попытке разгадать.
Кирилл никогда не смотрел на меня так прежде. Как будто… как будто я имею значение не просто как человек, а как кто-то важный.
Мне кажется? Я вижу то, чего нет? Или… то, что действительно есть?
Он вдруг стремительно двигается вперед. Порывисто. Я едва не дергаюсь в сторону, но, благо, непослушные ноги, как вкопанные, остаются на месте. Кирилл же замирает на расстоянии в метра полтора, крепче впиваясь пальцами в злосчастный худак. Кажется, не дышу.
Мозг предательски рисует иную картину: Кирилл не тормозит и влетает в меня. И я, конечно, не удерживаюсь. Врезаюсь спиной в холодную стену, пойманный в кольцо теплых рук. В приятный древесный запах. В крепкие объятия.
Встряхиваю головой, избавляясь от наваждения.
Но. Кирилл так близко. Так невыносимо рядом. Словно я мог бы шагнуть вперед, вытянуть руку и исполнить свои несбыточные мечты в один миг.
— Это было так круто, и так безрассудно, и так круто, — на эмоциях выпаливает парень, ероша синие волосы. Шумно выдыхает. — Я очень испугался. За тебя, и за брата.
За меня? Пальцы подрагивают, а потому спешно пихаю руки в карманы.
— Я не хотел пугать.
Кирилл качает головой. Смотрит куда угодно. Куда угодно, но не на меня.
— Я… спасибо, — сорвано говорит он. Прочищает горло. — Что помог ему. Это просто… Блять, спасибо. Ты как дурак рисковал, но спасибо.
Щеки вспыхивают жаром. Неловко тру прохладной рукой. Не знаю, радоваться мне подобной формулировке или обижаться. Хотя обижаться, очевидно, не могу.
— Почему Витька так боится высоты?
Кирилл наконец-то поднимает взгляд, смотрит в глаза несколько коротких мгновений. Собирается с мыслями, чувствами. И я не мешаю.
— Это из детства.
Кивает в сторону побитой жизнью и местными школьниками скамейки и садится, вытягивая ноги вперед. Выдыхаю и сажусь следом, глядя, как Кирилл вытаскивает пачку сигарет. Marlboro. Протягивает мне одну, поджигает свою, неудобным движением зажимая худи подмышкой. Вероятно, совсем забыл про нее, сбитый мыслями и словами. Усмехаюсь, раскуривая сигарету и затягивая дым. Так… так легче. Когда куришь и есть чем занять руки. Когда дым доходит до легких и выпускается назад клубами, рассеиваемыми на ветру.
— Собака по двору бегала, — размеренно заговаривает Кирилл. — Здоровая такая, не домашняя. И Витя побежал от нее на горку. Ну, детскую. Высокая еще зараза. И он не по лестнице — по самому спуску вскарабкивался. Соскользнул и упал. Собаку отогнали, но он руку сломал, — выдыхает дым. — Сначала к горкам не подходил, потом начал из окна бояться выглядывать. Мы как раз переехали. И… все доказать мне пытался, что не боится. Влетел на колесо это — и все. Я видел, что все. Не знал, что делать. Хотел в соседнюю кабинку заскочить, но меня охранник заломал, — Кирилл ненадолго смолкает, крутит меж пальцев наполовину скуренную сигарету. — Но я видел. Видел, каким он вышел. Довольным. А потом с горок пошел кататься, представляешь? Сразу трусил немного, но залез. А потом еще раз, и еще. Я… так обрадовался, — поворачивается ко мне, сверкая глазами в свете фонаря. — И я… ну, теперь твой должник.
Сердце завороженно замирает. Не больно и не неприятно — тягуче, изумленно. Так и смотрю в ответ, топясь в ласковой неге океанов, обволакивающих и теплых.
— Не надо, — сбивчиво отвечаю, впиваясь пальцами в свое колено. — Ничего не надо. Я не ради этого.
— Знаю, — кивает Кирилл. — Но слов не заберу.
Выдыхаю, отводя взгляд.
— Хорошо, — голос звучит на удивление ровно. Не пищу и не паникую. — Тогда можешь купить мне мороженое.
Кирилл давится дымом, откашливается. Едва не порываюсь постучать по спине, но все же остаюсь неподвижным.
— Моро… женое? — и вдруг смеется. Мягко так, шелковисто. — Отлично, мороженое. Но не в учет долга. Пойдем?
Ловко подхватывается, теряя любое напряжение, что спутывало парня, когда он только приехал. А мне становится неспокойно. Тревожно.
Малодушно трусливо.
Сейчас мы пойдем за чертовым мороженым, которое не пойми каким образом всплыло в моей голове, тогда какой предлог заговорить с Кириллом у меня будет завтра?
Черт. Сам себя загнал в ловушку. Не хотел ведь ни с кем сближаться, на что-то рассчитывать, а теперь надежда эта топит меня в своих морях. Обласкивает далеким светом звезд. И, мне кажется, я вижу их отражение в глазах Кирилла.
— Давай завтра, — говорю, выкидывая окурок в урну и выдыхая последнюю порцию дыма. — Я так объелся, что дышать тяжело.
Не сказать, что это неправда. Умолотая мной порция все еще тяжким грузом болтается на дне желудка.
— Да, ты прав. Мне тоже домой надо, ненадолго выскочил, — опускает взгляд на прижатую к груди худи и протягивает ее мне. — Держи.
Впиваюсь пальцами в вещь и тяну к себе, вторя Кириллу, прижимая к ребрам.
— Тогда… до завтра?
— До завтра, — улыбается парень.
Коротко машет мне рукой и разворачивается на пятках, утыкаясь в телефон. Вызывает такси. Еще несколько секунд смотрю на спину парня и юркаю в подъезд, где, наконец-то опершись спиной о стену и почувствовав крепкую опору, позволяю себе сползти вниз, на бетон, и уткнуться носом в вещь.
Вздрагиваю от знакомого аромата и замираю. Такой яркий запах, такой родной запах. Знаю, что не имею права на подобные определения, но они стоически, против воли, мелькают в голове. Обнимаю толстовку и глубже втягиваю аромат: парфюм Кирилла, смешанный с запахом сигарет.
Блядство.
Это потрясающе.
От кофты пахнет домом, которого у меня никогда не было. Не знаю, с чего я решил, что этот запах именно такой, потому что никогда раньше подобного не чувствовал, но ощущается именно так.
Отпрянываю от вещи и устало поднимаюсь. Столько хорошего за один день. Слишком много. Улыбающийся мне Витька, подкладывающая невероятно вкусные котлеты бабка, смеющийся Кирилл, который приехал только ради того, чтобы поговорить со мной. Тру пальцами переносицу. Значит… сколько же херни ждет меня завтра?
Захожу в квартиру и падаю на кровать.
Однако сейчас это не важно. Сейчас я чувствую лишь трепет и безмерное счастье, когда вспоминаю глаза Кирилла. Его порывистые движения. И мягкое «спасибо».
