Но если есть в кармане пачка сигарет...

После окончания урока поднимаюсь резко, однако мгновение медлю, оценивая обстановку. Курить мне хочется с самого начала занятия, но все же убеждаюсь, что дела никому, в особенности Славику, до конфликта более нет; ничего серьезного, в принципе, не произошло. Потому подхватываю рюкзак, ибо урок химии проходит в другом классе, и буквально выбегаю на улицу, где, гордо шлепая по лужам, шурую за школу. Нервно вытаскиваю из кармана пачку сигарет и сразу же закуриваю, до боли втягивая в себя спасительный дым. Первые пару тяжек выходят отрывистыми, дым вылетает изо рта быстро рассеивающимися клубами, но после успокаиваюсь, затягиваясь более расслабленно. Размеренно. Кирилл заступился за меня. Ну, как за меня? Вероятнее всего, ему действительно остопиздил пиздеж этих двух конченых. Нет тут никакого скрытого сакрального смысла. И все же. Он сделал это, не остался в стороне. В поле зрения показывается Кирилл, который, останавливаясь поодаль, опирается спиной о кирпичную, шершавую стену и вытаскивает из пачки сигарету. Несколько секунд пялюсь на него; на то, как поджигает кончик, другой зажимая в губах, медленно затягивается и сквозь приоткрытые губы выдыхает дым. Хорош. Чертовски хорош. Что-то внутри меня неумолимой силой рвется к нему. Навязчивое, едва ли контролируемое. Что-нибудь сказать? Поблагодарить? На кой черт ему сдалась благодарность, в особенности от меня. Хах. Кирилл, конечно, парень хороший. Может, потому что я и не знаю его вовсе. Мы не близки, совсем незнакомы. Но со стороны наблюдать мне никто не мешает: будь его адекватное к окружающим отношение напускным, он бы проебался. Проебался взглядом, пренебрежительным тоном либо пиздежом за спиной. Однако Кирилл еще ни разу не проебывался. И ко мне он относится ровно так, как я себя позиционирую: отталкиваю окружающих, не желая более сближаться с людьми, рассчитывать на что-то. На теплое отношение и подставленное в трудную минуту плечо. Не хочу вновь посчитать кого-нибудь важным и остаться в пустой квартире, всеми покинутый. Лучше уж тогда и ни на что не рассчитывать. Потому что когда не рассчитываешь, то и не надеешься. А надеяться в жизни мне объективно не на что. И все же делаю это. Делаю, когда смотрю на Кирилла. Когда на задворках болезненного сознания вспыхивает мысль: «А что если я мог бы подойти к тебе?» Подойти, чтобы что? Выдавить одно-единственное слово, комом стоящее в горле? Лишь в этот миг осознаю, что так и замер, как истукан. Что не отвернулся и не отвел взгляд. В миг, когда Кирилл вновь поворачивается ко мне, цепляя вопросительным взглядом глаз, в коих плещется спокойное лазурное море. Он не зол. Скорее, удивлен моей тупой реакцией. И я сглатываю под неровные удары сердца. Ноги — непослушные, чужие, сами нерушимой силой передвигают меня к нему. Так и замираю в метре от парня, стискиваю до боли челюсти и хочу затянуться, но останавливаю попытку, потому как слишком высока вероятность, что от волнения удавлюсь горьким дымом. — Это не имеет значения, — как жалкий трус не способен выдавить слово, с которым к нему подошел. Оправдываюсь, сглаживаю углы, пытаюсь придать истинным чувствам безразличный тон. — Но спасибо. Отчасти… не то чтобы это не было правдой. Меня не ебут нелепые комментарии безразличных людей — то есть, выходит, ни чьи слова не ебут, потому как близких для меня уже и не осталось. Все связи оборвались. Душит ли это меня? Конечно. Но в самом начале было невыносимо и я не задохнулся, так что и сейчас вынесу. Кирилл хмыкает, задумчиво и словно с недоверием качает головой. Неторопливо затягивается дымом, выдыхает белыми клубами. Он будто не собирается отвечать. Да и с чего бы? Скашиваю взгляд на дотлевшую сигарету. Надо… надо идти. — Почему ты никогда им не отвечаешь? Заговаривает Кирилл неожиданно, отчего ощутимо вздрагиваю, чувствуя, как сердце вновь ускоряет свой ритм. Блять, да завались ты. Мне нужна возможность думать ясно, отвечать правильно, а не мэкать под нос какую-нибудь чушь не в силах связать несколько слов. Вдох. Ладно. Почему? Выдох. Почему? Такие слов не понимают: им надо показывать силой. Не то чтобы это было невозможно сделать. И Сема, и Славик больше меня размерами, но Сема пухлый, а не сильный, вряд ли он вообще хоть раз с кем-нибудь дрался. Стелется под Славика — кстати, Славик жопу его в действительности легко прикрыть сможет: он самый крупный в этой школе. Занимается греблей, отчего плечи у него широкие и крепкие, ноги мощные. Пропустить хоть один удар по корпусу от такого — и можно легко вылететь из игры. Тем более, думаю, Славик, в отличие от Семы, с кем-нибудь в этой жизни точно помахался: еще бы, когда есть сила, почему бы не продемонстрировать ее тому, кто, очевидно, слабее. Это всегда так работает. Работает в сторону более слабых. К тем, кого такие люди считают сильнее, они никогда в жизни не полезут. Вот пса во дворе пнуть или задохлика — никаких проблем. Морщусь. Но, тем не менее, думаю… возможно, я мог бы вывезти их обоих. Во всяком случае, пизды мне отхватывать не привыкать, так что потенциальная стычка не пугает. Однако, если огребу не я, начнутся разбирательства. Позвонят матери и та… Что она? Поорет на меня? Попричитает? Хуйня. Мне плевать. Я боюсь не звонка матери, а, в принципе, звонка. Словно… словно все еще в старой школе, где классная руководительница ненавидела всех детей, всех подростков, всех учеников. Она шипела и кусалась. И каждый раз… при каждом небольшом проебе звонила отцу. О, как же он это ненавидел! Горло сжимает. Я ведь… уже не там. И отца больше нет. Но страшно мне все еще до бессвязного помутнения рассудка. Он словно все еще возвышается надо мной, громадный и сильный, и я сжимаюсь в крохотный комок беспомощности. И никогда не показываю этого — сам себе копаю яму, когда делаю вид, что совсем не страшно. С вызовом отвечаю, хотя не могу дышать. Я… всегда был таким. Не мог выиграть, но изо всех сил делал вид, что победитель. Оттого все внутри неприятно скручивает. Блять. Как долго я молчу? Надо что-то сказать. Невидящим взглядом впиваюсь в Кирилла, очевидно, заскучавшего от затянувшегося молчания. Смотрит безразлично куда-то вдаль. Какая первая мысль у меня была? — Такие слов не понимают, — слышу эхом свой голос. Вроде, ровный. Кирилл скашивает на меня взгляд, задумчиво делает последнюю тяжку заканчивающейся сигареты. — Ты даже не пробовал, — ровным тоном говорит он, швыряя бычок в урну. Как будто специально для курильщиков ее здесь поставили. Устало тру ладонью лицо. — Да плевать. Несут хуйню, пусть несут дальше. Рано или поздно самих заебет. — Ну конечно, — хмыкает Кирилл, качая головой. — Только говно это про игнорирование нихуя не работает. Потому что да — сегодня они устают и сваливают, но завтра им снова становится скучно и они возвращаются, потому что знают, что могут, — вздыхает и поворачивает голову, заглядывая мне в глаза. — Надо себя отстаивать. В руке подрагивает бычок. Сжимаю его сильнее, все силы прилагая на сохранение внешнего спокойствия. Со внутреннем ничего не попишешь: там хаос из вереницы тяжести прошлого, воспоминаний, образов; и настоящего, в котором я стою и разговариваю с Кириллом… слушаю его приятный голос. Могу заглядывать в глаза. И восхищенно топиться в них же. Что мне на это ответить? Надо ли себя отстаивать? Надо. Буду ли я это делать? Я… Я ничего не отвечаю: момент безоговорочно упущен. Из школы выбегает Виталик, которого замечаю в тот момент, когда он влетает в Кирилла, едва не сбивая парня с ног. Кажется, Кирилл его тоже замечает лишь в тот момент, когда едва не падает. Но остается на ногах; устраивают шуточный спарринг по боксу, уворачиваясь от далеких ударов друг друга и нанося такие же далекие, не способные достать цели. А стойка-то у Кирилла шикарная. Вздыхаю. Я ведь этого добивался, верно? Чтобы меня не замечали. Не видели. Тогда почему так неприятно чувствую себя сейчас? Это все то, чего я хотел. Или делал вид, что хотел, чтобы облегчить жизнь. Но легче по итогу не стало. Пихаю руки в карманы и никем незамеченный возвращаюсь в школу.