Забрать кошмары

А потом все пошло не так. Лань Сичэнь по-прежнему занимался делами клана, бывал на Ночных охотах и… думал совсем не о том, о чем полагается благородному мужу. Цзян Ваньинь плотно поселился в его мыслях, снах и желаниях. Не было и дня, чтобы перед внутренним взором не появился профиль гордого главы Юньмэнь Цзян. Не было ночи, чтобы Лань Сичэнь не вскакивал на постели, хватая ртом воздух и едва соображая от дикого возбуждения. А ещё появилась жажда. Тёмная, густая, вязкая и сумасшедшая. Она обволакивала со всех сторон, шептала на ухо такое, что невозможно было бы даже произнести, не сгорев огнем. И всё подкидывала-подкидывала-подкидывала нечеловечески бесстыдные и восхитительно прекрасные картинки, где под ним стонал и гнулся Цзян Ваньинь, шепча искусанными губами: «А… Хуань». Смотрел своими невероятно бездонными и затянутыми пеленой желания и наслаждения глазами. Метался на постели, совершенно не заботясь о рассыпавшихся по подушке черных волосах, распущенном поясе и задранном подоле ханьфу. А потом и вовсе ханьфу исчезало, обнажая кожу, к которой хотелось прикасаться, гладить, целовать. Не останавливаясь ни на секунду, брать его до изнеможения, слушая, как срывается от стонов и криков этот голос. Лань Сичэнь гнал это. Искал мелодии. Пытался взять под контроль тьму… ту самую темную страсть, о которой говорилось в книге. Он справлялся как мог. Оттягивал каждую встречу с Цзян Ваньинем, а если это было невозможно, то старался избегать его. Только вот с каждым разом тянуло всё сильнее и сильнее. Когда Ваньинь хмурился и раздражался, хотелось положить руку на плечо и сжать. Когда с тоской смотрел куда-то поверх собеседника – закрыть ото всех и увести ото всех подальше. Когда устало прикрывал глаза, надеясь, что никто не видит, — обнять и прижать к себе, касаясь губами волос. Когда же, разгоряченный после боя, смотрел горящими глазами на врага, то… Сгрести в охапку, стиснуть, не давая выдохнуть и впиться в губы, целуя до тех пор, пока сам не начнет вжиматься всем телом и просить большего. А дальше… Дальше Лань Сичэнь призывал весь свой контроль, потому что разговаривать с человеком, которого в это время мысленно неистово трахаешь, — ужасно. Ужасно хорошо. Поэтому последний совет кланов перед той Ночной охотой стал невыносим. Но каким-то чудом Лань Сичэнь ещё держался. Сорвался после него. Когда на Ночной охоте Ваньиня ранили, но тот явно собирался на мече лететь назад. Хотя до Облачных Глубин было намного ближе. Опять же на небе сошлись все звезды, и упрямый глава Цзян только поджал губы, но согласился отправиться с Лань Сичэнем, доверившись Цзэу-цзюню, который же никогда не обманет, так же? Ни словом, ни взглядом, ни поднесенным чаем. Надо отметить, Лань Сичэнь и правда не лгал. Ведь Лани не лгут. Просто добавил в чай тот особый сбор, от которого глаза закрываются сами, а разум погружается в сладкий сон. Он просто физически не мог отпустить Ваньиня. Нет… Цзян Чэна. И пусть тварь действительно ранила его, и нужен был отдых, Лань Сичэнь прекрасно понимал, что поступает неправильно. Только вот иначе не получилось. Всего несколько секунд он смотрел на засыпающего Цзян Чэна, прежде чем поддаться наваждению и опуститься рядом с ним, привлекая к себе. И стоило только прижать Цзян Чэна к себе, как голодная бездна внутри успокоилась и затихла, сыто урча огромным чудовищем. Лань Сичэнь прикрывает глаза, с губ срывается еле слышный смешок. Цзян Чэн не слышит – провалился глубоко. Его дыхание сейчас спокойное и размеренное. Вечная хмурая складка между бровями разгладилась – выглядит он сейчас таким молодым и счастливым? Конечно, после того чая пробуждение Цзян Чэна напоминало ураган. Хорошо, что не стал использовать Цзыдянь прямо в постели – вот бы задачка была ещё. Лань Сичэнь прекрасно понимал, что поступил неправильно. Но в то же время… Цзян Чэн никогда бы сам не согласился выпить что-то, чтобы просто поспать. Довериться кому-то даже в такой незначительной вещи. А ещё… Сичэню не хотелось его выпускать. Никак. Совсем. Нет, не до истерического желания спрятать за замками, а отпускать, ничего не сказав. Впрочем, тогда поговорить не получилось. Сложно говорить, когда целуешь кого-то, пригвоздив его запястья к кровати. И тебя сначала кусают до крови, а потом отвечают с такой безумной жаждой, что можно сойти с ума. Лань Сичэнь ожидал чего угодно: скандала, разнесенной комнаты, вызова на бой… Только вот пошло все не так. И только потом стало ясно, что темная страсть не тянула его пусто и глупо к тому, кто этого не хотел. В душе главы Цзян пряталось столько демонов, что нельзя и сосчитать. Только вот у них не было выхода. Лань Сичэнь собственными руками распахнул для них дверь. И губами. И языком. И влажными шлепками соприкасающейся плоти, наполнявшей всю спальню. Цзян Чэн тогда… Он был именно таким, как хотелось. Как снилось в этих сумасшедших снах, от которых приходилось вскакивать задолго до принятого часа. Сейчас же… Лань Сичэнь смотрит на лежащего на его плече мужчину и невесомо, очень нежно, гладит по волосам, а потом касается губами макушки. Его невероятный, безумно горячий и желанный. Совершенно не готовый идти на компромиссы. Но при этом доверчиво прижимающийся каждый раз по ночам и спокойно засыпающий в его руках. А утром подставляющий губы под поцелуи и ни капли не смущающийся того, что между происходит уже несколько месяцев. Для Лань Сичэня до сих пор чудо, что Цзян Чэн всё это принял. Просто принял. Потянулся всем существом, показав, что так же хочет поддержки и взаимопонимания. Пусть он никогда не скажет это словами, только вот разве дело в словах? Цзян Чэн шумно выдыхает. Что ему снится? Сейчас явно что-то хорошее. Вон как замер призрак улыбки на губах. Лань Сичэнь обнимает его крепче. Цзян Чэн лишь случайно как-то оговорился, что ему снятся кошмары. А потом словно устыдился и замкнулся, не желая об этом говорить. Лань Сичэнь испробовал все способы, но ничего узнать не удалось. Упрямец. Паршивец. Любимый. Он касается легко целует Цзян Чэна в лоб и шепчет: — Спи спокойно. Я смогу забрать твои кошмары.