Сотни записок

Барьер рушится с невообразимым грохотом. Если бы они знали – сказали бы, что это похоже на ядерный взрыв. Но монстры пока не догадались использовать ядерную энергию как оружие. Может, оно и к лучшему. Мир бы не выдержал ещё одной ядерной державы. Фриск ничего не видит кроме слепящего глаза белого света, но все равно уверенно пялится на Солнце. Впервые в жизни пялится. Но никому об этом не нужно знать. Мессия, созданная программистом... слишком вызывающе. Они не поймут. Они все смотрят на Солнце, будто впитывая его лучи, записывая и запоминая, так, будто видят в последний раз, хотя на самом деле – в первый. Во всяком случае, многие из них. Мама и папа наверняка встречают Солнце, небо и облака как старых друзей, с которыми не виделись... сколько? столетия? тысячелетия? Андайн вынуждена прикрыть глаза руками, смотрит сквозь пальцы, но все равно не отводит взгляд. Упорная. Решительная. (Ха-ха) Альфис периодически снимает и протирает очки, надевает, снова снимает, будто не верит, что видит сквозь них достаточно хорошо, хочет увидеть больше, лучше, чётче. Отпечатать воспоминания, как фотографии. (Тогда Фриск ещё не знала, что Альфис давно планировала встроить в свои очки фотоаппарат – потому что это «круто») (И встроила) Папирус щурится – хочет как можно чётче увидеть очертания Солнца. Наверное, он, как и все дети Подземелья, ещё не знающие устройство звезды, считает его чем-то похожим на кристаллы в Водопадье. Хотя Азгор его знает, что он считает. Папирус всегда был слишком непредсказуемым. Санс спокойно смотрит прямо на «космическое тело», как он любил называть Солнце. В каком-то смысле ему повезло – вытекшие глаза, пустые глазницы не могут болеть от того, что смотрят на свет. Повезло. Ага. Как и с памятью. Ему вообще везло, как утопленнику. Кто-то предлагает сфотографироваться – и начинается сумбур: Андайн старательно сует Альфис под прицел камеры, а Альфис наоборот хочет спрятаться, мама пытается встать подальше от папы, а он, наоборот, поближе к маме, Папирусу кто-то должен объяснить, что впереди стоят те, кто пониже, а он, значит, сзади, со взрослыми... Но в конце концов фото сделано. Неудачное, кто-то моргнул, кто-то двинулся, кадр смазан, но это – их первое общее фото. Единственные и неповторимые первые часы на свободе. И теперь, когда перед ними открылся целый мир, когда они вольны идти, куда хотят, они ещё сильнее жмутся друг к другу, ещё больше бояться расстаться. Все началось с этой фотографии. С тех пор они не расставались.