Падающие листья
устилают дорогу
так тихо
(Джон Бэйли, «Осень»)
Буря, наконец, утомляется и засыпает. Снег проваливается под её сапогами, но Хината тащится вперёд с ноющими мышцами, ноющим сердцем. Прилагаемые усилия красят её щёки, а тяжёлое дыхание, в свою очередь, добавляет белых облачков серому пейзажу. Ряды серебристых берёз сопровождают её в пути, они суровые и внимательные, как солдаты — безмолвная процессия. Хината вынимает из кармана один одуванчик. У него белые лепестки — холод вымыл из них весь цвет. Но время загадывать желание ещё не пришло. Хината в пути уже много дней. Её силы на исходе. — Почему ты защищаешь цветок от холода? — спрашивает хриплый голос. Хината озирается по сторонам. В ветвях одного из деревьев сидит ворон, маленькое пятнышко уверенности на выцветшем фоне. — Это же бессмысленно. — В мире много бессмысленных вещей, — откликается она. Если бы ворон мог, он бы пожал плечами. Он срывается с ветки и летит к ней. — Но это не значит, что они не важны. — Хината приседает, чтобы встретиться взглядом с глазами-бусинками ворона. — Я ищу то, что трудно отыскать. Я ищу осень. — Зачем? Осень предвещает зиму, а она у нас и так уже есть. — Ворон машет крылом, и резкие мазки его угольных перьев ярко выделяются на белом снегу. — Потому что хочу вспомнить. Близкого человека. Учиху Итачи. Птица взбудоражено подпрыгивает, оставляя на снегу маленькие трёхпалые следы. — Почему ты сразу не сказала? Я знаю о принце Учихе. Я покажу тебе. — Он срывается с места и летит вперёд. Хината бежит за ним, и развивающиеся за её спиной полуночные волосы походят на ленты. Если она отыщет Итачи, ей не придётся продолжать свои поиски. Ворон приводит её к огромному замку, похожему на вздымающиеся к небу алмазные сталагмиты. Хината сгибается пополам и пытается отдышаться, не обращая внимания на холод, кинжалами впивающийся в горло. Пульс барабанит в ушах, кровь мчится по венам слишком быстро и слишком — ...медленно. Быстрее, слабая девчонка! — Она падает на колени, с шипением втягивает в лёгкие воздух, выдыхает с влажным всхлипом. Итачи наблюдает из угла нарочито пустым взглядом, как она поднимается на ноги, чтобы встретиться лицом к лицу с противником. Она вытирает слёзы и принимает боевую стойку — журавль на воде. Взлетает. Борется и бежит вперёд, но этого всё равно недостаточно, чтобы не чувствовать, как... — больно. — Он живёт здесь, — говорит ворон. — Спасибо тебе... — Меня зовут Эхо. — Птица издаёт резкое карканье, которое, как и его тёзка, отскакивает от деревьев многоголосьем. Ворон взлетает, словно сорвавшийся с привязи воздушный змей, и исчезает в небе. — Спасибо тебе, Эхо. Хината поворачивается и подходит к двери. Два дверных молотка с львиными головами сердито глядят на неё, и она стучит ими дважды. Звук отдаётся где-то внутри дворца двойным эхом. Огромные двери со скрипом отворяются. Хината проскальзывает внутрь на тихих ногах, едва дыша, и видит длинный одинокий коридор, — тёмный и печальный — и осколок света в конце. Хината следует к нему и заглядывает за приоткрытые двери. За ними огромный тронный зал, окрашенный оттенками пламени и льда. Король — единственное присутствующее тут живое существо — восседает на каменном троне. Его лицо хмурое, голову его венчает корона, зубья которой украшены сапфирами и рубинами — крошечными каплями слёз и крови. Хината осмеливается войти. — Итачи? — тихо спрашивает она. Король — тёмные волосы, тёмные глаза, мрачное выражение лица — похож на него, но всё же не он. — Меня зовут Саске. — Учиха Саске? Он моргает. — Может быть. Я не помню. — Хината подходит ближе. Они оба не помнят, и это сближает; доброта отчасти может восполнить утрату. — Я тоже, — признаётся Хината. Он — ...недоволен мной, — тихо говорит она. Она сидит с перевязанными ранами — ушибленными коленями, которые жжёт заживляющая мазь, и уязвлённой гордостью. Итачи хмурится и туго завязывает последнюю повязку. — Ты отвлеклась во время спарринга, — спокойно говорит он. Он не ругает, не хвалит, ему всё равно. Слёзы — как иглы в глазах. Большим пальцем он смахивает их с её ресниц. — Не плачь. Пожалуйста. — Сердце дёргается и замирает. — Я... — играет в шахматы. Сам с собой. Серые фигуры танцуют по чёрным и белым клеткам, одни и те же четыре хода повторяются снова и снова в бесконечном цикле. — Рад за тебя, — бормочет он. — Уходи. Я играю. — Но она бесконечна. — Именно поэтому я должен закончить. — Но ты в ловушке. — И хорошо. — Он снова погружается в игру. Хината смотрит и ждёт. Он забывает про неё. — Пожалуйста. Я ищу Учиху Итачи. Он поворачивается к ней. — Я не могу тебе помочь, — говорит Саске. — Только ты можешь найти то, что потеряла. Ты хоть знаешь, что ищешь? — Я потеряла... воспоминания. — Тогда тебе следует искать их, а не моего брата. Глаза Хинаты вспыхивают. Саске приподнимает бровь. Губы, тронутые льдом, ухмыляются. — Ты обманом заставил меня поверить в то, что — ... она связана, поймана в ловушку, напугана. Похититель ухмыляется и тянется к ней. Она кусает его. Он отвешивает ей пощёчину. Пытается её сломать. Дверь слетает с петель. Итачи — кровавые глаза, предвещающие кровавую смерть — врывается в комнату с ледяным взглядом и ещё более ледяным клинком. Отблеск. Движение. Крики, но не его. А потом её вдруг прижимают к горячей груди, сердце в которой бьётся слишком часто для столь короткого боя, но... — не помнишь, — обвиняет Хината низким голосом. Она дрожит. — Я помню достаточно. Чистое сердце не спасёт тебя от зимы. Если тебе холодно, можешь взять карету и лошадей. Я ещё долго не смогу завершить эту игру. — Её отсылают. Хината уходит. Снаружи стоит карета, запряжённая четвёркой лошадей, что бьют копытами и нетерпеливо всхрапывают. Она украшена огнём и раскалёнными углями, ярко сияющими на фоне летящего с небес блёклого снега. Хината забирается на облучок, обтянутый красным бархатом с тёплой окантовкой в виде золотых листьев, и щёлкает поводьями. Карета грохочет по дорожке. Ледяной ветер кусает пальцы, но Хината к этому готова. Она напрягается и вздрагивает, суёт руку в карман, чтобы согреть пальцы. Кожу целует нежный пух. Она вынимает второй одуванчик, и — …осенняя луна, лоснящаяся и круглая, висит в небесной колыбели между летними и зимними ветрами. Она поворачивается к молодому человеку рядом и робко улыбается, но в темноте её улыбка всё равно практически незаметна. — Они отменили Фестиваль наблюдения за Луной, — говорит она ему. Её глаза сияют, отражая свет луны. — Почему ты так этому рада? — спрашивает он, вежливым разговором грубо удерживая её на расстоянии. Она закусывает губу до крови, набираясь смелости. — Не вреди себе, — ругает он. Уже не так вежливо, и это хорошо. Она осторожно дёргает его за рукав. Берёт за руку. Он позволяет ей, делая вид, что не замечает. Мозоли касаются мозолей. — Они не запланировали для меня ничего другого, Итачи. — Она намекает, надеется. Он наклоняется. Принюхивается и с лёгким испугом хмурится. — Ты не пьяна. Не в твоём стиле проявлять такую напористость. — Она распахивает глаза, чувствуя, что лицо краснеет, как бывает после употребления в пищу морепродуктов. — Я-я не это имела в виду! — сбивчиво шепчет она. В ответ пустое лицо, пустое выражение. Невидимые чернила, которые умеет прочесть только она. Он смеётся над ней. — Несмотря ни на что, мой долг как твоего телохранителя — предотвратить подобную возможность. — Он мгновенно возвращается к прежнему поведению. Всё веселье улетучивается, как воздух из любимого детского шарика, и он отпускает её руку. Они больше не дети. Перестали быть таковыми с тех пор, как её выбрали. — Твоя чистота — драгоценность. Мой долг — бороться за неё. Оберегать. — Даже от самого себя. Мёртвый голос, подмечая отдалённое любопытство, сжигает на погребальном костре письма возлюбленной. Вещи. Идеи. Она прячется за потрёпанным щитом легкомыслия. — Ты злой. — Я люблю тебя. — Почему ты такой? — Почему ты не можешь позволить себе любить меня? Почему мне нельзя любить тебя? Она выходит из комнаты. Он следует за ней — тень, безжалостно пришитая к её следам. — Ненавижу быть избранной невестой, — шепчет она. Ночи, звёздам, самой себе. — Я знаю. — Ночи, звёздам, самому себе. Это можно счесть за разговор, только если хорошенько приглядеться. Осенняя луна молча наблюдает, как тянутся вверх кленовые листья. Тянутся, но... — семена разлетаются на крошечных крылышках, теряясь среди снежинок. Сердце болит сильнее. Боль должна была утихнуть хоть немного. Хината гадает, правильно ли поступила, забыв всё однажды. Но боль тёплая, и всё лучше, чем пустота, холодная зимняя пустота. — Итачи. Я люблю его. — Четыре простых слова жгут вены. Сердце обновляется, наполняется новой жизнью и решимостью. Она найдёт его. Колёса кареты скрипят, стонут, но всё ещё движутся. Всё ещё вращаются.