Un enfant d’amour

— Скажи, что всё нормально? — немного нервно спрашивает Такэда, заходя в помещение, устроенное под медицинский «кабинет». Парень, латающий раны Чонгука, только устало стирает пот с лица рукавом свитера и выдыхает, уже какой раз меняя воду в тазике. Тряпка полностью пропиталась кровью и будет выкинута из-за того, что стала непригодной для дальнейшего использования. Чон лежит чистый, но шорты вусмерть грязные, а из ран на бровях, лбу, скулах, носу и губах струйками бежит бордовая жидкость, которую юный врач пытается остановить, обрабатывая и перекрывая пластырями, бинтами, ватками. — Ну, переломов нет. Правда вот ушибов нормально так. Сижу и прикладываю лёд, — устало лепечет парнишка. — Переломов нет? — удивлённо спрашивает глава. — Даже перелома носа? — Видимо, Кента-кун был уже уставший, поэтому удары были не такие мощные, чтобы сломать что-то. Такэда выдыхает и проходит в центр помещения, встав между матрасом Накаямы и Чона. Смотрит сначала на первого, потом на второго. Этим двоим дома придётся прилично отлёживаться, иначе учителя просто выгонят их из школы за неподобающий вид. — Вот петухи безмозглые, — бурчит Масару. — Отстраню их навсегда, придурки, — не может успокоиться, потому что очень переволновался, хоть и не показывал. — Правда? — в унисон спрашивают парни, лечащие бойцов, и поворачиваются к старшему с открытым удивлением в глазах. — Да нет, конечно. Вот сломали бы друг другу что-нибудь, отстранил бы тогда. В молчание троих врезается лишь тихое бормотание парней за стеной и тиканье часов. Толпа сегодня в смятении вышла из подвала, а потом на улице ещё громко обсуждала то, что случилось. Это было зверское зрелище. — Тебе нужно перед боями психологический тест делать, чтобы знать, что парни в состоянии адекватно драться, — в шутку предлагает один из юных медиков. — А вот возьму и сделаю! Вот вроде и шутка, но Такэда будто бы действительно готов на это. Он ещё с утра понял, что с Чонгуком что-то не так, но не остановил, а когда тот сказал последнюю фразу перед отключкой — главу это чуть с ног не сбило. Парень действительно был потрясён и с головой окунулся в понимание того, насколько Чон потерялся. Потерялся в этом забвенном чувстве и, вероятнее всего, ещё и безответном. Масару тоже дрался, когда был влюблён в свою нынешнюю девушку. Он с трудом её добился и тоже тонул в этом солёном море без просветов на лучшее. Такэда отлично понимает боль Чонгука, вот только не уверен, схожа ли она у них. На его практике он ни разу не доводил себя до такого состояния, и это начинает настораживать. Начинает настораживать Чон с его потаёнными мыслями и намерениями. Лезть, естественно, глава в эти дебри не будет. Чонгук ему не лучший друг, да и вряд ли тот откроется, но теперь Масару определённо станет наблюдать издалека более внимательно.

***

— Слава Богу, что до больницы не дошло, — говорит Такэда, когда он уже с Чоном идёт к выходу из школы. Второй хромает, на его лице чёрная маска, а кудрявые длинные пряди прячут множество ран и глаза. Капюшон бросает тень на лицо и вообще полностью скрывает ужас подвала. Парни идут медленно, потому что Чонгуку тяжело передвигаться. Несмотря на то, что боль в рёбрах терпима, она стреляет в позвоночник, а голова раскалывается. К тому же, дикая усталость и недостаток сна не дают ему прийти в себя. Он лениво перебирает ногами в берцах, под которыми хрустит снег, и смотрит вниз, не поднимая головы. — Чтобы дома отлежался нормально, понятно? — говорит глава, а потом уходит, оставляя парня одного у ворот школы. Им в разные стороны. Йори с Даики не смогли прийти, потому что у первого занятия по боксу, а у второго репетитор по английскому. Так даже лучше. Не хотел бы Чон ещё перед ними отчитываться. Он полной грудью вдыхает морозный воздух через маску. Редкий ветер трепещет локоны, временами показывая уставшие глаза парня. Руки в карманах дутой куртки, а в ушах до сих пор отдалённый шум боя. Не то чтобы ему очень больно двигаться. Терпимо. Все удары в основном пришлись на лицо. Правда, от резких движений хочется стиснуть зубы, но не страшно. Поэтому Чонгук вновь набирает поглубже воздух, а потом медленно выдыхает. Его будто высушили и опустошили, но это не ощущается желанной лёгкостью где-то в недрах груди. Там теперь лишь тоскливо и рябью на воде спокойно. Собаки и все-все звери сбежали из клеток, позволяя хозяину тела стать полноправно свободным от копившихся эмоций на клыках и в животных зрачках. — Ты что-то поздно, — раздаётся голос позади, и Чон на это может лишь кисло усмехнуться, сжимая забинтованные руки в карманах в кулаки. — А вы чего так поздно? — не поворачиваясь к человеку за спиной, спрашивает парень, глядя на грязную слякоть на проезжей части. — Много тестов надо было проверить. Тэхён поравнялся с мальчиком, шелестя своей болотной курткой. В его угольных волосах путаются крупные хлопья снега, а на лице уставшее и спокойное отражение бриза. Он не смотрит на Чона, который склонил голову к земле, позволяя увидеть лишь капюшон и свисающие вниз кудряшки, торчащие из-под шапки. Чонгук чувствует рьяное и пылкое желание ощутить себя исключительным, потому что сегодня он узнал то, что не знает никто. Ему хочется застать врасплох, увидеть новые эмоции на взрослом лице не потому, что желает мести за всю боль, а потому, что так он станет ещё ближе, сделает ещё несколько шагов, дрожащими руками стараясь разорвать замóк чужой жизни, дабы хотя бы заглянуть в щель и узнать слегка побольше. Мальчик хочет соприкоснуться с историей Тэхёна, ведь он больше любви Чонгука. На него просто не хватает места, и мальчик всё чаще и чаще стал понимать это, желая, чтобы ему позволили слегка больше, дабы распространить свои чувства дальше, глубже. — Как легко вас можно уязвить? Чонгуку не видно, как мужчина вопросительно хмурится и смотрит на чужую макушку. — В каком смысле? — Если я скажу, что я кое-что узнал о вас. Нечаянно, — последнее было обязательно уточнить, чтобы ничего не подумали. — Что будете делать? — Сама постановка вопроса неопределённая. Я без понятия, что ты такого узнал, что может меня сильно уязвить. Чону хочется улыбнуться, но иначе у него треснут две ранки на губе и снова пойдёт кровь, поэтому он поджимает губы, не поднимая головы, и поворачивается к Тэхёну. Смотрит исподлобья через тень капюшона и кучерявых прядей волос. Мужчина выглядит безмятежно, но в меру настороженно. На плечах его куртки уже скопился снег, так же как и на макушке, и выглядит он просто великолепно. Так великолепно, что мальчик давно уже осознал, что не просто тонет в этом образе, а насмерть захлёбывается. Чонгук вытаскивает руки из карманов, поворачиваясь к учителю полностью. Смотрит беспристрастно на территорию школы, а потом вновь — немного нахально и влюблённо на Тэхёна. С секунду думает, а затем резко, насколько позволяет боль в теле и объёмная куртка, бьёт в сторону сэнсэя забинтованной рукой, собранной в кулак. Далее — то, что Чон знал наверняка: Тэхён хватает его не за убитые костяшки, чтобы не причинить боль, а за запястье, больно сжимая, дабы рука не дотянулась до собственного лица. У Ким Минхёка всегда были хорошие рефлексы. — Драться научите? — всё, что спрашивает Чонгук после своего неудавшегося удара, поднимая уголок губ под чёрной маской. Его рука до сих пор в плену чужих холодных пальцев. Они колючими лозами причиняют сладкую боль, пульсациями удовлетворения отдавая в мозг. Взгляд Тэхёна не читаем. Он нависает какой-то грузной статуей над мальчиком, продолжая молчать и впиваться ореховой стружкой и сладким мёдом в непроглядную тьму парня, где морозно, но приторно хорошо от мысли, что вот такой вот он молодец. Такой внимательный. Такой чуткий. — Ты всегда был смышлён, — после долгого молчания отвечает учитель, отпуская чужое запястье, а внутри Чонгука: «Стойте! Подождите! Ещё немного. Касайтесь меня дольше. Стойте предельно близко. Смотрите на меня пристальнее. Дышите со мной в унисон. Ещё совсем чуть-чуть… Пожалуйста» — И что ты собрался делать с этой информацией? — Выгоду для себя извлечь, — пытается включиться в разговор, придерживаясь образа незаинтересованного человека с лёгкой отдушиной довольства. Простыми словами: наглый мальчишка. — Я тебе чем-то насолил? — Вовсе нет, — пожимает плечами и поправляет рюкзак. — Просто расскажите мне о том, почему вы Тэхён-сэнсэй, а не Минхёк. Видимо, Тэхён глядел на него слишком долго. Настолько, что начал кое-что понимать. — Сними маску, — просит. — Не переводите тему, — не теряется мальчишка, всё время смотря в чужие глаза, понимая, что ходит по острию ножа. Он лишь надеется, что за усталостью, сонливостью и кучеряшками не видно, как чёрная радужка влюбляется сильнее и сильнее. — Почему вы дрались в маске? Почему поменяли имя? Почему именно розовые волосы? — Снимешь маску, и я всё расскажу. — Вы попались с поличным и ещё просите плату за рассказ? — еле заметно усмехается и немного ёжится от холода, потому что долго стоял на одном месте. Тэхён отодвигает рукав куртки и смотрит на время на наручных часах. Любимых часах Чонгука, которые так сексуально смотрятся на чужом запястье. — Последний автобус ушёл семь минут назад. Я могу подвезти тебя, — вот так просто предлагает, а у Чонгука коленки дрожат. Но если он согласится, то это же не будет выглядеть так, будто ему жуть как нравится учитель, и парень желает оказаться в месте, где далеко не каждый может побывать? Где пахнет им. Где он кладёт красивые руки на руль и плавно ведёт машину. Где у него личные вещи в бардачке и около коробки передач. Конечно, нет, боже. Чонгук так боится сам попасться с поличным, что его буквально изнутри рябью землетрясения пробивает, когда он отвечает: — Хорошо, но вы обязаны рассказать мне. Он сказал это так, что Тэхёну пришлось уточнить: — Иначе что? — лёгкая улыбка упала на его губы в лунном свете, и Чон готов ответить лишь одно: «Иначе я серьёзно готов перейти на «ты» и поцеловать тебя прямо сейчас» Но всё, что приходится ответить, так это: — Не скажу. Ждите нож в спину. Тэхён смеётся. Искренне. Чисто. Басисто. Тэхён смеётся. И Чонгуку кажется, что влюбиться сильнее невозможно, но это не так. Не так, потому что внутри настолько сильно щемит, что хочется вновь расплакаться. Расплакаться от этих всех выразительных и красноречивых чувств к одному единственному существу из костей и плоти. А ещё с душой и разумом. Это самое главное. У учителя душа красивая, а разум — узорчатый, парень уверен. В машине тепло. В машине не пахнет этими бесящими пахучками, висящими на зеркалах заднего вида. В машине пахнет парфюмом мужчины и почему-то порошком для белья. Такой чистый и душистый запах, что Чонгук пристёгивается и слегка скатывается вниз, прикрывая глаза, а воротом куртки скрывает половину лица, что под маской, расслабляясь. Он руками обнимает рюкзак и ощущает терпкое желание уснуть, но глаза против. Глаза просятся вправо, где Тэхён расстёгивает куртку и ерошит и так запутавшиеся волосы, мокрые в некоторых местах. Парень позволяет себе посмотреть. Совсем капельку. Поворачивает голову и сразу же хочется лишь одного: сесть на чужие колени и просунуть руки под куртку, окольцовывая поясницу. Вот так со всей теплотой своих чувств и умением заласкать всего и полностью, лишь бы хорошо было, обоюдно, нежно. Не проходит и двух секунд, как мальчишка отводит взгляд, потому что нельзя. Потому что глаза себе выколет, если в них одни определённые прочитают невиданную ласку и горькие желания, что так присущи влюблённым маленьким дуракам. — Давай, покажи мне своё лицо. — Тэхён не трогается с места, а лишь заводит машину и поворачивается корпусом к комочку нервов. Весь наэлектризованный сидит перед учителем, боясь чуть больше глотнуть чужого аромата и патокой растечься по салону из чёрной кожи. — Обещаете, что расскажете потом о себе? И ему даже плевать, что скажет мужчина по поводу того кровавого и синего хаоса, что творится у него на лице. Плевать: отругают ли, осудят, пригрозят. У Чонгука под пальцами золотая нить истории Тэхёна, к которой он так хотел прикоснуться. — Обещаю, — басит взрослый, и парень послушно снимает капюшон, затем шапку, а потом и маску, точно смотря в лобовое, за которым пух холодный кружится и ночь зимняя морозит. Мальчик поверил чужому обещанию. Даже если бы Тэхён сказал какую-нибудь очевидную ложь — Чон всё равно бы послушался, потому что так ведут себя те, кто не хочет безразличия, а лишь желает ответного содействия. Он медленно поворачивает голову, тут же выхватывая в чужом выражении лица смятение, беспокойство и лёгкую тревогу лишь от вида разодранной кожи, прикрытой пластырями, полностью пропитавшиеся кровью. Мужчина видит опухшую нижнюю губу с двумя глубокими ранами. Видит гематомы на скулах и лбу, что скоро ещё сильнее посинеют. Видит кровоподтёки под глазом, слегка опухший красный нос, и Чонгуку кажется лишь на секунду, что оттолкнул, показав себя в таком свете. Не то чтобы он мечтал быть идеальным для учителя, дабы на него посмотрели, ведь у мальчика нет и шанса, но сейчас, почему-то, Чон испытывает отвращение к себе и стыд за внешний вид. А ещё как он смотрит… Как сидит в ступоре и не знает, куда деть глаза, которые быстро мажут по молодым чертам лица, и Чонгуку становится дурно до самых краёв. Но за края вода выплёскивается после. Когда Тэхён подносит руку к лицу и с совершенной нежностью убирает кудрявые пряди с глаз, открывая себе ещё больший вид на работу чужих костяшек. Он заправляет волосы за ухо, и Чону приходится прикрыть глаза и задержать дыхание, чтобы сердце не пробило и так трещащие рёбра, а в глазах не засветились яркие очертания бьющихся в суматошном состоянии сердец. — Ты дерёшься в подвале? — всё, что спрашивает мужчина, а мальчик на это лишь кивает, совсем чуть-чуть размыкая веки, чтобы увидеть лишь колени мужчины. — Зачем, Чонгук? — Хочется мне. — Разве это того стоит? — А вы зачем дрались? Наконец полностью открывает глаза, видя, как Тэхён облокотился на подлокотник, находясь ближе, нежели должен быть. Парень сильнее вжимается в дверцу, потому что… просто потому что это невыносимо. — Я дрался по глупости, — вот так просто выдаёт. — В молодости мне казалось это классным и весёлым. Помогало снимать стресс. — Вас что-то волновало? Мужчина выдыхает и, наконец, отдаляется, тоже облокачиваясь на дверцу, а Чонгук перестаёт сжиматься. — Ну, у меня были не совсем прекрасные родители. Папа частенько мог поднимать руку, а мама и вовсе не обращала внимания. Во мне копилось много отрицательных эмоций, которые я выливал на таких же свихнутых ребят. Мне не очень повезло с родителями, но я всё равно любил и люблю их. Сейчас мы особо не общаемся, но открытки на день рождения отправляем, — усмехается слегка печально. — На данный момент я понимаю, что раньше своими подростковыми выходками ещё больше усугублял наши отношения, поэтому считаю бои в подвале своей ошибкой. Чон просто поверить не может, что Тэхён так долго и много говорит своим низким голосом. Говорит не о глупой учёбе, а о самом себе, и парень запрёт этот момент и каждое слово в железном ящике, а ключ спрячет глубоко в себе, чтобы ни единая душа не смогла узнать о том, что учитель позволил услышать своему ученику. — А волосы? Почему розовые? — не знал, что ответить, поэтому просто задал следующий вопрос. — Простой бунт против взрослых, — легко усмехается с долей стыда за прошлого себя. — Имя поменял, чтобы такие, как ты, — поднимает уголки губ, — не смогли загубить мою карьеру. На третьем году старшей школы решил, что хочу быть учителем. У меня был один хороший, он сейчас на пенсии. Этот человек помог встать на правильный путь и многое вложил в мою голову. Чонгук натягивает маску и под ней совсем легко улыбается, чтобы раны на губе не тревожились. Ему сейчас кажется, что он готов вечно кланяться учителю Тэхёна за то, что помог ему в молодости, ведь если бы не он — кто знает, встретил бы Чон свою личную каторгу и одновременно усладу для себя, своего тела и разума. — А почему японское имя не взяли? — Просто не захотел, — пожимает плечами. — Я горжусь тем, что я кореец. Как ты узнал, что это я на видео? — Подождите, ещё один вопрос, — Чонгук начинает втягиваться, ведь ему разрешили, потому и отталкивается от двери, садясь ровно, но не смотрит в глаза. — Зачем вы носили маску? — Ответ знает, но ему так хочется, чтобы Тэхён продолжал говорить. — Чтобы в будущем не было проблем. Ещё до того, как я понял, что хочу быть учителем, то подумал, что такая «слава» вряд ли подсобит мне после, поэтому в первый раз выйти на ринг я решил в маске. — А вы умны, — по-доброму усмехается, а потом поднимает взгляд к ореховой радужке, слегка склоняет голову набок, цепляя зрачками каждый сантиметр чужого лица. — Совсем недавно я заметил, что у вас много проколов на мочках ушей. Ещё у вас есть на щеке шрам, который на видео заживал после наложения швов и выглядывал из-под маски. И… — думает над тем, стоит ли говорить, — и шея… — сдувается, потому что становится жуть как неловко, и он смущается, а ещё до дрожи в коленках боится, что прозвучит странно и очевидно. — Шея? — Можно я не буду объяснять? — по-детски. Он, если честно, и сам не знает, как сказать. Просто шея у Тэхёна… трудно это… Чонгук, как только смог позволить себе разглядеть её ближе, а потом и пересмотреть видео, сразу всё понял. С возрастом она у мужчины стала жилистее, мощнее, но её изгибы ни с чем не перепутаешь. — Ладно, поехали домой. Учитель садится ровно и трогается с места, выворачивая руль. Глаза Чона, как верные псы, тут же устремляются на чужие ладони и пальцы, что филигранно ведут машину. Ловит себя на ещё одном плохом желании: поднести свои руки к чужим и подушечками пальцев провести по холмам костяшек, нащупать косточки на внешней стороне и по длине пальцев коснуться кожи, а потом — ногтей. Странно это. Чонгук до сих пор поверить не может, что крутой боец Ким Минхёк — это его нынешний учитель по математике, у которого в глазах нет былых вспышек безумия, а лишь спокойная гладь озера. Не складывается это в голове пока что. И осознание, что знает Тэхёна теперь чуточку больше — ещё сильнее путает мысли. — Как я раньше не догадался, что у вас именно из-за боёв такие же шрамы, как у меня. Тэхён дарит мимолётный взгляд рукам Чонгука, обнимающим портфель. — Под бинтами всё настолько плохо? — Достаточно. — Я никогда не доверял ребятам-медикам в подвале, поэтому, когда приедешь домой, обработай всё сам. Повисает спокойная тишина, разбавляемая приятным мурчанием мотора. Чон сидит будто в клетке из собственных желаний, которые давят на него сильнее обычного. Он в его машине. Он рядом с ним. Он дышит его запахом. Он разговаривает с ним не о какой-то учёбе, а о прошлом, настоящем, о себе. — Ты мне так и не ответил, — вырывает из мыслей Тэхён. — Почему дерёшься ты? Чонгук наблюдает за работающими дворниками, а потом переводит взгляд на профиль мужчины, просто отвечая: — Эмоции. «Чувства» — Прекращай это дело, Чонгук. Из его уст имя слетает для Чона чем-то пагубным в районе живота. К этому сложно привыкнуть. А ещё сложно контролировать свой мозг рядом с учителем. Парень и сам не понял, как просто завис, рассматривая профиль, слегка мокрые волосы, мочку уха с зажившими проколами. Это так ненавистно. Впереди красный светофор, и мужчина останавливается, а мальчик до сих пор не понял, что не отводит от него взгляд. Каменной статуей сидит и рассматривает, не в силах остановиться, но понимает это лишь тогда, когда в свете тусклых вывесок улиц врезается в глаза Тэхёна. У него, кажется, на мгновение замирает сердце, а стремление податься вперёд и носом провести по щеке, а затем коснуться губ возрастает в геометрической прогрессии. Такой, что Чонгук судорожно набирает грудью воздух, медленно прикрывая глаза, а потом рвано выдыхает, уже смотря на собачку своего рюкзака. Резко начинает волноваться. Заметно было, да? Тэхён что-то понял? Чёрт, он слишком… слишком долго смотрел. Сердце ускоряет свой ритм, когда краем глаза замечает, что учитель до сих пор смотрит. Неизвестно, как именно, но уже сама мысль об этом пугает до морозного озноба в каждой клеточке этого глупого тела. — Знаешь, Чонгук. — Господи, страшно, страшно, страшно! — Ты всегда смотришь так изучающе и пронзительно, что иногда я чувствую себя выпотрошенным, полностью открытым перед тобою. Чона прошибло волной, что полностью парализовала и к чёрту сбила дыхание, ударив под дых. Яростно стучащий орган будто в пятки упал, и парню приходится сжать портфель, немного потревожив раны на костяшках под бинтом, чтобы прийти в чувство. — Это плохо? — пытается звучать уверенно. — Вовсе нет. — Наконец-то… машина трогается с места. — Просто это очень необычно. Люди с такими глазами крайне удивительны. — Отвезите меня к Даики-куну, — меняет тему, попросив об этом немного хладнокровно. — Почему? — Не хочу показываться маме в таком свете. Никогда ещё так не дрался, поэтому, думаю, мы с ней в край поссоримся. — Предупреди тогда её. И прекрати драться. — Да какое вам дело?! — страх неожиданно для самого парня приобрёл форму раздражения. Он резко поворачивает голову к мужчине, слишком опасно впиваясь в него взглядом, позвав своим зеркальным ночным небом, чтобы посмотрели в ответ и поняли, что пора бы уже перестать лезть в это. — Вы дрались до самого выпуска. Я тоже буду. Молчание теперь неспокойное. Давит глыбами и острыми ледышками на горло, а сознание сводит хозяина с ума. Зачем вообще сел в эту машину? Зачем вообще продолжил разговаривать с ним? Тишина обволакивает тело нетерпением и щекоткой в животе, а потом, словно смертный приговор: — Я вижу, почему ты дерёшься. Чонгуку даже думать не надо, чтобы всё-всё понять. Даже если это не так. Даже если Тэхён не это имел в виду, а просто ошибся, парень не принимает такой расклад, уверенный в том, что сейчас сидит в его голове: «Он знает, как буйно бьётся моё сердце рядом с ним» Вот так просто и без прикрас. Просто знает и понял абсолютно всё, и парню хочется сжечь эту машину и себя вместе с ней. — Остановите машину, — стальной, но тихий тон пробирает до костей. — Чонгук… — выдыхает мужчина, — это не… — Остановите машину, — настырно повторяют. — Не собираюсь я высаживать тебя в таком месте, что за глупость?! — тоже немного взвинчивается Тэхён, а потом снова красный светофор вдали, который почему-то прожигает Чону глаза. Мужчина блокирует все двери, когда тормозит у пешеходного перехода, а мальчик всё равно рвётся и судорожно дёргает за ручку, кажется, начиная терять разум: — Выпустите! — повышает голос. — Что за хрень?! Выпустите! Тэхён сидит поначалу спокойно, пялясь в это тупое лобовое стекло, а потом резко поворачивается к парню, хватает его за плечо и тянет на себя, из-за чего Чонгук своими яростными и гневливыми глазами врезается в чужие мглистые зрачки. — Хватит! — повышает тон мужчина, и этот его бас пускает пульсации по всему телу, эхом отдавая в рёбрах. — Прекрати это, — более тихо. Будто своим сладким мёдом усмиряет вновь проснувшихся зверей в антарктической тьме. — Тогда выпустите меня, — порыкивает, не сдаваясь под чужим напором. Взрослая хватка на плече горит огнём, и Чонгук хочет кусаться. У него заболело тело от резких движений, и под страхом этих ореховых глаз мальчик просто мечтает разреветься. Он так хотел скрыть. Так хотел уйти от этого. Так хотел унести эту тайну в могилу, не нагружая этим никого, а в особенности Тэхёна. Кажется, Чонгук плохой актёр. Настолько плохой, что неволей чёрные глаза покрываются слоем морской соли. Хорошо, что маска прикрывает остальные части лица, потому что мужчина снова близко. Он снова близко и снова делает то, что сводит с ума: — Не нужно паниковать, — тянет руку к чужому подбородку, чтобы приподняли лицо, и кудряшки совсем немного открыли вид на взбушевавшиеся глаза. — Такое случается, Чонгук. Никто не способен это контролировать. А Чонгук дёргает головой, чтобы не трогали, хотя от этих незамысловатых касаний распустились мурашки до самой макушки. Он даже не стесняется своих мокрых глаз, потому что падать от этой безвыходной ситуации уже некуда. Парень пробил самое дно до горячего ядра земли. — Хватит лить эти речи, — тихо говорит, и на его лице отсвечиваются блики синего цвета светофора. — Сделайте вид, что ничего этого не было и выпустите меня. Тут недалеко идти. — Ты же понимаешь, что не стоит забрасывать дополнительные? — Тэхён не сокращает расстояние, всё также облокачиваясь на подлокотник. — Да я вам даже в глаза после этого посмотреть не смогу, — горестно усмехается и отводит взгляд к светофору, который уже снова мигает красным. — Я не зол, и мне не противно, просто чтобы ты знал. Тебе экзамены сдавать, не зацикливайся на другом. Секундное молчание заставляет скривить лицо, додумывая до самых что ни на есть истоков, накручивая себя, как шерстяной клубок всех видов боли. — Мерзость… — тихо лепечет Чон, ощущая, как шипящая змея бури ползёт к горлу. — Что? Мерзость — вся данная ситуация. Факт того, что им приходится об этом говорить. Понимание того, насколько Чонгук жалок до мозга костей. — Меня не будет в школе около двух недель. Постарайтесь забыть, что я вообще существую. — А сердце предательски сдаёт. Ощущение, будто деревянная платина скоро не выдержит и позволит воде затопить сушу, заставив утонуть. — Чонгук… — устало выдыхает мужчина. Трудно понять, почему он так реагирует. Трудно вообще прочитать его, хотя парень пытается ловить каждый отблеск в его чертах лица и реже — в глазах, чтобы ненароком не найти там осуждения. Впрочем, было бы лучше, если бы Тэхён его ненавидел. — Выпустите. Учитель бегает взглядом по мальчишечьему лицу, эфемерно щекоча ресницами, видимо, желая найти ещё больше ответов на свои вопросы, но Чонгук уже нагой перед ним. Парню кажется, что его горло сдавливает змея, а грудь деликатно распарывают острыми ногтями, дабы незваный гость под названием «паника» расковырял все внутренности. Мужчина всё же отстраняется и снимает блокировку. Чонгук тут же вылетает из салона, хлопая дверью, а Тэхёну приходится провожать его лишь одним взглядом. Немного подозрительным. Таким взглядом смотрят на тех, кого хотят раскусить и подловить. На улице снегопад разыгрался не на шутку, сверкая на фоне ночного неба. Хлопья засыпают тёмный силуэт, и Чон заходит за угол, кидает портфель и снятую шапку на снег, а потом по стене кирпичного дома скатывается вниз, навзрыд начиная плакать. Вот так вот резко и неожиданно. Он почувствовал это неистовое желание ещё с тех самых пор, как Тэхён сказал, что знает. Чонгук начинает рыдать громко, со всей тяжестью под веками, пальцами, душой. Его не волнует, что вблизи могут проходить люди. У мальчика сейчас океан затапливает берег и не даёт глотнуть воздуха. Мальчик сейчас потерял ту крохотную возможность хотя бы временами кидать на Тэхёна взгляд, чтобы уменьшить рьяную боль желаний своего зверька. Он рыдает, держась за голову, поставив локти на согнутые колени, сотрясаясь от этой колючей пытки и ломоты в каждой клеточке, из которой состоит. У него жжётся под солнечным сплетением, смешиваясь с солью вод. У него голос хрипотой подводит, а воздух начинает значить слишком много, потому что его попросту не хватает. Его трясёт то ли от холода, то ли от боли — уже трудно разобрать весь спектр чувств и ощущений, который тошнотворной каруселью кружит и кружит, сбивая с ног каждый раз, когда Чонгук пытается подняться. Ему становится по-настоящему страшно от того, как много сейчас ощущений вспарывают ему грудную клетку, живот, голову, глаза. Как эта мучительная горесть морозит кончики пальцев и высасывает кровь. — Н-нет… — шепчет. — Г-гос-споди… Когда это… п-прекратится… — Не может перестать трястись и чувствовать, как его заживо поедают изнутри и снаружи. Воздуха становится ещё меньше. Мальчик чувствует себя рыбой на суше, что ловит кислород губами, но всё насытиться не может, и её сердце медленно останавливается. У Чонгука же сердце, кажется, сейчас разорвётся. Он коротко и быстро пытается глотать холодный ветер, и это дерёт горло. Парень гортанно воет и молится о спасении, потому что понимает, что самостоятельно не в силах остановить этот хлыст по его телу и органам. В груди комок тревожности разрастается до огромных размеров, обволакивая его всего. Жутко до такой степени, что начинаешь видеть своё мёртвое в прошлой пульсации тело на ледяном снегу, но… но образ испаряется. Чон мало что понимает, но чувствует горячее, ласковое, воздушное и нежнейшее тепло с запахом желанного спасения, окутывающего с ног до головы. Он всё также сидит на снегу, но между его ног на колени встаёт мужчина с вороньими волосами и медовыми глазами. Этот мужчина по-особенному окольцовывает шею, так пылко прижимая к себе, что из Чонгука выходит судорожный выдох спокойствия. Но он совсем короткий. Едва уловимый, потому что всё то отрицательное, что скопилось в нём, не даёт умиротворению взять вверх. Мальчика до сих пор трясёт и колотит. Страх со скоростью света пожирает мозг и поглощает сознание. Он, словно за спасательный круг, хватается за куртку Тэхёна на спине, невербально прося помочь. Искоренить этот мрак из него. Убить всех зверей. Растерзать боль. Чонгук мало что помнит: маска на лице пропадает, свои дрожащие руки подводят, но чужие поднимают, подхватывают под сгиб коленей и упираются в спину, чтобы удержать на весу, горячий воздух в салоне машины греет, светящиеся отблески фонарей и вывесок за окном появляются вспышками под прикрытыми веками, а въедающаяся соль в раны на лице жжётся. Чонгук мало что помнит, но знает наверняка — рядом с ним присутствовали. Чонгук мало что помнит, но голос прошлого говорил с ним: «Дыши» «Чонгук!» «Дыши» «Боже, Чонгук» «Дыши» «Всё хорошо, Чонгук, я здесь» «Дыши» «Чонгук, слышишь меня? Я здесь, малыш, тихо» «Дыши» Его имя на устах прошлого патокой стекала по телу, напоминая, что мальчишка ещё живой. Голос прошлого говорил с ним голосом Тэхёна, и парень честно скажет, что мало чего помнит, но его сознание вбирало в себя ещё одни воспоминания с мужчиной, даже не предупредив об этом хозяина: «Скоро станет легче» «Мы почти у дома, потерпи ещё немного» «Давай, Чонгук, дыши» «Повторяй за мной: вдох… выдох… ещё раз» «Тихо, Чонгук, повторяй за мной» «Обещаю, станет легче» «Потерпи ещё чуть-чуть, малыш, немного осталось» Чон не знает, где он теперь. За закрытыми веками видно только пушистые хлопья снега, но телу тепло. Чон не знает, где он теперь. За закрытыми веками тусклые вспышки воспоминаний, и от них скручивает живот, хотя телу по-прежнему тепло. Звуки… Их почти нет, но если прислушаться, отдалённо можно услышать тихий топот ног. Запах… Аромат незнакомый, но с нотками его личной каторги. Приятный. Вкусный. Дурманящий. Успокаивающий. Вкус… На языке след какого-то лекарства. Парень не в курсе, что растворяется в его животе, отдавая в голову слабостью, но ему хорошо, спокойно. Он даже слишком расслаблен, потому что открывать глаза вообще не хочется, правда. Ему так мирно и безмятежно давно не было. Слишком подозрительно. Несколько месяцев парень не ощущал такого сильного желания дышать. Просто дышать и наслаждаться тишиной, которая сейчас к нему благодушна. А потом мягкая поверхность, на которой греется тело под махровым одеялом, прогибается от чужого веса. Чонгук сейчас очень отчётливо понимает, как ему нравится ощущать чужое присутствие рядом с собой. Не то чтобы чужое, а определённое. По сгустившимся знакомым запахам понимает, кто это, оттого и веки размыкать не хочется никогда. Странно, что спокойствие до сих пор танцует медленный танец под рёбрами, когда в сознании свежие и красочные воспоминания ночи. Плевать уже. Мужчина узнал, но что может поменяться? Чон сейчас думать умеет и потому отчётливо понимает, что Тэхён как был учителем, так и остался. Его отношение вряд ли затронет учёбу, а это — самое главное. Главное ли? Насколько сильно мальчик станет ещё более неуравновешенным, чем был до? Теперь один лишь взгляд на сэнсэя будет напоминать о том, что он знает. Всё знает. Хоть и не признаёт, но по-любому чувствует это противное отвращение. Чонгук ведь не девочка. Не девушка. Не женщина. Он младше на девять лет и совсем не подходит Тэхёну как партнёр. Партнёр? Господи, даже звучит смешно. Смешно до слёз. Глаза открыть приходится исключительно из чувства интереса. Зашторенные окна спасают от лучей солнца, которые пробиваются лишь по краям. Взгляд сразу падает на часы на противоположной стене, что показывают двенадцать дня. Сколько он проспал? — Мама… — неразборчиво хрипит, вновь закрывая глаза и поворачивая голову к Тэхёну, а затем вновь размыкает веки, врезаясь во что-то нереальное. Что-то за пределами мечтаний, потому что мужчина перед ним немного иной: мокрые после душа волосы ещё гуще отливают углём, домашняя растянутая футболка открывает вид на острые ключицы, под которыми татуировки как у «Минхёка» — узорчатые надписи, которые невозможно разобрать, если не подойти ближе и не приглядеться. У Тэхёна лицо даже какое-то другое: расслабленное, спокойное, без масок строгости и уверенности. — Мне пришлось написать ей с твоего телефона, потому что она звонила пару раз, — мирно озвучивает мужчина иным голосом. Даже его бас способен меняться в зависимости от обстановки, и сейчас Чонгук совсем немного, но чувствует себя особенным, потому что только он и исключительно он смог увидеть учителя таким. Никакие девчонки, которые не могут подобрать слюни, даже в фантазиях такого не увидят. — Давай я обработаю твои раны, — вновь говорит мужчина. Вчера мальчику было абсолютно плевать на физическую боль. Он это понимает в полном масштабе, когда его доводят до ванной комнаты и останавливают около раковины с прямоугольным зеркалом, где Чон ловит своё отражение: из треснувшей губы текла кровь и засохла до самого подбородка, даже добравшись до шеи, пластыри полностью пропитались кровью и отклеились по углам, бинты на руках тоже в багровых пятнах и немного ослабли. Тэхён поворачивает к себе мальчика и с совершенной осторожностью заботится о чужом лице, сбрасывая непригодное в мусор, а потом вновь становится напротив, вооружаясь салфетками, перекисью и ватками. — Пластырями заклеивать пока не будем, чтобы не прело, но когда пойдёшь домой, то наклеишь, хорошо? — тихо проговаривает мужчина, с серьёзностью на лице даря щиплющую боль. — Я уйду сразу же, как вы закончите, — хрипло отвечает, часто морщась от чужих аккуратных касаний. Тэхён на это ничего не отвечает, продолжая латать повреждённое лицо. Он сейчас близко, но Чонгук смотрит лишь на его открытые ключицы и татуировки. Если сложить эти надписи воедино, то получится — take care of the person inside you. У него есть время подумать под звуки чужого мирного дыхания, которое кожа очень хочет почувствовать на себе, но мужчина не настолько близко. Наверное, рассуждает Чон, раньше у учителя были проблемы с агрессией. Его родители не заботились о сыне, а лишь причиняли боль, поэтому отрицательные эмоции сугробами копились в молодом теле и выплёскивались в ярких боях на ринге, которые парень пересматривал много раз, а теперь пересмотрит ещё больше уже со знанием, что это Тэхён. Эмоции правили мужчиной, поглощая, вероятнее всего, личность, что не давало сохранить себя в качестве достойного человека. Чонгук понимает это по себе. Его боль — его скелет. Нет больше в нём той нежности и ласковости, которые парень проявлял к матери и друзьям. Нет зелёных улыбок и глупых поступков. Ему пришлось повзрослеть и утопить в себе того самого «человека», которым он и являлся. Эмоции порождают чудовищ, потому и нельзя забывать о том, кем мы являемся с самого рождения. Мысль за мыслью, а Тэхён уже развязывает бинты на кистях, и Чонгук, увидев всё то мясо, что памятью осталось после боя, морщит лицо и отворачивает голову, в то время как мужчина аккуратно ведёт эти руки к раковине, не дёрнув и бровью. — Сейчас будет больнее. — Учитель подносит баночку с перекисью над тыльными сторонами ладоней, а потом тонкими струйками, как позволяет горлышко, омывает раны, которые начинают пузыриться и пениться в одночасье, из-за чего Чонгук утробно и тихо начинает выть, жмуря глаза и сжимая зубы. — Терпи, — подаёт тихий голос Тэхён, а потом нагибается и дует, подливая ещё лекарство, которое обильно капает с рёбер ладоней и кончиков пальцев красноватым оттенком. Тэхён дует, а Чон почему-то считает своей целью посмотреть на это, поэтому экстренно открывает глаза, цепляясь взглядом за чужой затылок и макушку, а потом переключается на профиль и губы, надутые трубочкой, что с усердием успокаивают жжение. Чувствует, кажется, слегка онемевшими кончиками пальцев, как его руки придерживает мужчина, у которого на костяшках такие же следы боёв. До сих пор странно складывать два разных пазла в голове, соединяя в них Тэхёна, который учитель по математике, а не бывший боец с розовыми волосами. — Как долго? — почему-то спрашивает парень первое, что пришло в голову. Первое и самое важное для него. — Как долго что? — уточняют, немного отстраняясь, когда раны уже напитались перекисью. — Вы знаете. Как долго вы знаете? — Чонгук не отводит взгляд. Даже если бы Тэхён сейчас посмотрел на него, он бы всё равно не отвёл. — Уже достаточно, — просто отвечают, начиная перебинтовывать. Мальчик усмехается. Странно усмехается. Ему даже рассмеяться хочется, если совсем честно. С ясностью ума понимает свою слабость и глупость. Уверен ведь был, что хорошо играет. Хорошо скрывает, но, видимо, что-то там внутри оказалось настолько могущественным, что не позволило скрыть себя от взрослых глаз. Сверстники, возможно, и не заметили бы, но вот Тэхён подловил и поймал с поличным. Всё-таки ему не шестнадцать, да и эмоций у него и его окружения, кажется, всегда было много, вот и чутким стал, более расположенным к чтению по зеркалам души. Нет сейчас у парня права обижаться и истерить на самого себя и человека, который по-настоящему хорошо умеет играть безразличие и слепоту к очевидному. Все карты раскрыты. Чонгук проиграл и остался дураком. Самая смешная ирония в его прожитой жизни. Возможно, что-то есть в выражении лица мальчика, что заставляет Тэхёна одной рукой запустить пальцы в чужие волосы и зачесать их к макушке, из-за чего Чон поднимает голову и взгляд от своих перебинтованных рук на взрослое лицо. — Я помню, что мои волосы слишком длинные, — зачем-то говорит это, усердно стараясь отыскать в утопленных мёдом зрачках отвращение. — Лишь для школы. Тебе идёт. — Издеваетесь, да? — вновь гневливая усмешка, не сулящая ничего хорошего. — Впрочем, — касается своей рукой чужой ладони, что продолжает лежать на макушке, а потом обхватывает её пальцами, опуская, — спасибо, что спасли меня вчера. Даже не интересуется, как Тэхён оказался там, где умирал он. Это очевидно. Его лицо в машине не выражало ничего приличного, вот мужчина и решил убедиться, что всё хорошо. Не хорошо. Было понятно, как только мужчина сказал, что знает его причину вечных изодранных костяшек. — Не за что благодарить. Я обязан был. — Верно, ученик всё же, — язвит, но лицо каменное, холодное-холодное. Он любовь и боль свою неосознанно перекрывает этой пассивной агрессией и колкими словами. Парень видит, как учитель хочет что-то сказать. Как рябь в его вечно закрытых стеной безопасности глазах отдают душистой виной и чем-то ещё. Чем-то неразборчивым, но ощущаемо болезненным. Тэхён хочет что-то сказать, но Чонгук перебивает чужие мысли: — Где пластыри? — намекает, что ему пора домой. — Не покушаешь? — Ещё чего, — а вот тут усмехается уже как-то нагло, с долей неверия в то, что учитель это вообще сказал. Действительно думал, что покушает? Ну нет, мальчик и так на коленях уже перед ним ползает от стыда. — Вот не надо сейчас себя так вести. Его усталую и с ноткой недовольства речь игнорируют. Чон отходит от взрослого и поворачивается к раковине, немного нагибаясь, чтобы рассмотреть все раны на лице, аккуратно прикасаясь к ним. — Так где пластыри? — Чонгук, — настырно, с привкусом стали на кончике языка. — Сам найду, — продолжает горячо не замечать чужого желания поговорить, шарясь по ящикам у зеркала с двух сторон. — Перестань, — мужчина устаёт от поведения мальчика, хватая того за плечо, немного грубо разворачивая к себе. — Я же сказал тебе… — А я сказал, — рукой резко сбрасывает чужую хватку, немного агрессивно режа зрачками недовольного внутри зверя, — забыть обо всём. — Не можешь даже принять от меня еду? — Не могу. Что с того? — грубо, грубо, грубо. Нельзя так разговаривать со взрослым человеком, да ещё и со своим учителем. — Вы, сэнсэй, слишком много на себя берёте, — не может остановить этот несдержанный поток грязных слов. — Прекращайте. Тэхён как-то удивлённо усмехается и даже вскидывает брови, не веря, что ему такое говорят. Складывает руки на груди и на один шаг отходит назад. — Это ты прекращай видеть в моих словах издёвку. Всё, что произошло, никак не влияет на моё поведение по отношению к тебе. Был бы на твоём месте другой ученик, я бы предложил то же самое. Без подтекстов и желания уколоть. Конечно, не влияет. Он ведь давно знает, как Чонгук влюблённо может смотреть, но даже виду не подавал. Относился так, как ко всем, только вот парень никогда не видел, чтобы учитель вот так зарывался в чьи-то волосы и говорил о том, что ему они нравятся. Хотя, возможно, и говорил. За дверьми, которые Чону недоступны. — Прекрасно, — нарочито язвительно улыбается с секунду, а потом опускает уголки губ и отворачивается к зеркалу, около которого, на полке, находит пластыри. Его режущее, прилипчивое желание продолжать всё скрывать уже в вены въелось и просто не позволяет хотя бы капле чувств проникнуть в кончики пальцев и язык. Наверное, только глаза продолжают говорить за него, но это уже не имеет смысла. Хотя бы своими действиями и поведением Чонгук не покажется нуждающимся и скулящим, каким, по своей сути, и является. Никогда в жизни мальчик больше не покажет такую сторону себя Тэхёну. Ему будет не просто неловко — его будет полоскать от самого себя. По сути, как он думает, такое поведение будет наталкивать мужчину на мысль, что он желает быть ответно поцелован влюблённым взглядом, а такое — невозможно и в край запретно. Это Чонгук ещё не знает, что, выходя из чужого дома, прощаясь с учителем на две с половиной недели, он превратится в нечто другое. В то, что будет анализировать страшную ночь досконально, находя там невидимые и придуманные им же намёки от Тэхёна, игнорируя тот факт, что из-за обычного скучания мозг начинает нести картинки всякой чуши. Но ему же можно подмечать, пока сердце продолжает рваться?