Un enfant d’amour

«Тебе идёт» Ага, волосы у него красивые… «Я могу подвезти тебя» Естественно, автобусы же уже не ходили. «Прекращай это дело, Чонгук» Ну естественно, волнуется за ученика своего. Как благородно. «Дыши» Да, чтобы не забывал, что такая функция есть, и не задохнулся в чёрством дыму своих ощущений и чувств. «Малыш» А вот здесь уже ступор. Чонгук не сразу вспомнил это обращение, а когда догнал в подкорках сознания, то глупо замер на кровати, чувствуя, словно его привязали или приклеили к матрасу. Сердце привычно пропустило глухой стук, уносясь в пятки, и парень долго не мог понять: придумал или правда? Впрочем, до сих пор не знает. В чистом разуме он не пребывал, а при штормовой погоде и не такое услышать можно. Две с половиной недели мальчик ловил разочарованные взгляды матери и совсем ничего не мог поделать с этим. Он её в последнее время слишком обесценивает, забывая суть драгоценности того, что она дышит и любит, несмотря ни на что. Но как взять себя в руки? Как отыскать этот тупой просвет в страшном и тёмном переулке, ощущаемый как тупик, из которого не повернёшь назад? Две с половиной недели Чонгук честно старался стать тем сыном, который не знал неразделённой любви, но выходило, мягко говоря, плохо. Глупые воспоминания в голову лезли, несуразные фантазии кидали заманчивые картинки. Это был нескончаемый круг Ада, где под прикрытыми веками парень видел сверкание чужих глаз, в вязком меду и ореховой пудре которых плавали отвращение и жуткая усмешка. Слабак! Посмешище! Размазня! Да просто тот, кто поверил в себя, но ошибся по всем фронтам, потому что глаза не врут. Никогда не врут, тем более, когда тебе восемнадцать и ты влюблён так, что чувствами расписан и сшит магнитами, что тянут лишь в одном направлении — к одному единственному сердцу, которое бьётся как самая прекрасная и желанная мелодия. Бывает. Вляпался. Погряз. Утонул. Бывает. Переживёт и проглотит. Умирать он не желает, но было бы отлично, если бы ему стёрли память. Хотя бы на пару минут, чтобы понять, каково это — жить без тяги к человеку из плоти и крови. Наверное, если быть оптимистом, то и в таком положении можно найти плюсы. Например, когда твоё широкое воображение подкидывает тебе идеи в виде желания забраться на чужие колени и уткнуться носом в изгиб шеи — крылья бабочек внутри напоминают о том, что ты живой. Напоминают, как сладко и приятно бывает от этой лёгкой крутящейся боли в животе, что заставляет утопить себя в море безумной любви и радоваться тому факту, что ты чувствуешь. Чонгук иногда ощущает такое. Представляет разное и расплывается липкой лужей мёда, словно чужие глаза, которые так любит. Но Чонгук никогда не забывает, что ничего не длится вечно. Он приходит в школу спустя две с половиной недели, заново вспоминая, как сложно сходить с ума изо дня в день от той же любви по чужим глазам. У него ведь сердце всегда спотыкается, когда лицом к лицу сталкивается с чужим ароматом его присутствия в коридоре, и трудно уже умолять своё глупое сердце перестать так сильно изнывать, словно пёс на цепи. Пока Чон отлёживался дома, Йори и Даики навещали его чуть ли не каждый день. Сначала они обиделись и сильно отругали парня за то, что заставил их беспокоиться, но позже смягчились и старались поднять другу настроение. Ещё показали видео с того злополучного дня, и Чонгук честно скажет, что испугался и себя, и за себя. Это было жуткое зрелище. Жутко было смотреть в свои собственные глаза и осознавать, как сильно ранен изнутри. — Чонгук, — задумчиво зовёт Кимура, закрывая учебник по литературе и поворачиваясь к парню. В тишине класса голос эхом ударяется о стенки сознания Чона, который завис над просмотром какого-то ролика с ютуба. Эти трое дружно прогуливают физкультуру по справкам: Даики и Йори болезни свои придумали, а вот Чонгук реально с настоящими болячками, которые корочками засохли на костяшках под бинтами, что скрывают былой ужас от глаз учителей, а ещё жёлтые синяки до сих пор впитываются в кожу лица. — Чонгук, мы не обижаемся, что ты нам ничего не рассказываешь. Маэда тут же поворачивает голову в их сторону, сидя по правую руку от Чона, и хмурит брови, глазами говоря: «Ты реально решил сказать ему об этом?». Кимура лишь на мгновение взглянул на друга, а затем вновь посмотрел на мальчика, который снял наушники и теперь со всем вниманием ждёт продолжения мысли. — Но, — продолжает парень, — мы бы хотели хоть чем-то помочь. У меня, знаешь ли, осадок небольшой остался после того, что я увидел у тебя дома. Да и ты ещё более замкнутым стал. Расскажи, мы волнуемся. Лицо у него такое умоляющее, что Чонгуку даже стыдно становится за то, что всегда молчал о том, что не так в его жизни. Всегда знал и держал в голове, что друзья не заслуживают такого отношения, но ничего поделать не мог. И до сих пор не может. Максимум, что мальчик в силах сказать, так это: — Когда я буду готов, то обязательно поделюсь, ладно? — без упрёков. Спокойно, с благодарностью за чужую заботу. — То есть, что-то действительно происходит, — делает вывод друг, а Йори прожигает дыру в Чоне, пытаясь через его облик достигнуть мыслей. — Происходит, но я правда не хочу говорить. Там ничего страшного, клянусь. Такое случается с каждым. И не соврал ведь. Такое действительно случается с каждым, но не каждый воспринимает это так, как воспринимает это Чонгук. Не каждый чувствует так, как Чонгук, и это его основная проблема, из-за чего слово «страшно» в его предложении можно списать за ложь во благо, потому что две с половиной недели назад было по-настоящему страшно. Настолько плохо мальчику не было никогда. Он до сих пор с комом в горле вспоминает, как его всего трясло, а картинки с прошлой фантазии, где его бледное бездыханное тело лежит на снегу, до сих пор нагоняют рябь в груди. Так мозг его ещё никогда не подводил, и парень даже не знает, хорошо ли, что только Тэхён и именно Тэхён увидел Чона в таком состоянии. Видимо, Чонгук что-то читает в лицах друзей, в их глазах, потому и добавляет: — Только не надо сейчас относиться ко мне с жалостью и осторожностью, ладно? Я ведь ещё живу, значит, всё идёт своим ровным ходом. — Можно ведь слегка приукрасить, верно? Потому что сейчас «ровно» для Чонгука — это кардиограмма сердца. Быстрая. Прерывистая. Это когда под кожей течение букв, которые складываются во множество слов с ёмким и понятным смыслом: «Нуждаюсь» «Люблю» «Хочу» «Обожаю» «С ума схожу» «Превозношу» «Исповедуюсь» «Влюбляюсь» Чонгук не самый изысканный человек, но парень хотел бы, чтобы его любовь кто-то понял и простил за то, что он настолько безумен. — Ещё бы ты не жил, — нагло кидает Маэда и резко откидывается на спинку стула, сложив руки на груди. — Не собирались мы как-то по-другому к тебе относиться. У всех бывают проблемы и чёрные полосы, мы понимаем, не глупые. — Ты только обязательно расскажи, — вставляет своё слово Даики. — Мы очень хотим помочь. Чонгук смотрит на друзей, и уголки губ сами просятся вверх. — Чего лыбишься?! — в шутку упрекает Кимура. — Да ничего, — подавляет в себе улыбку и жмёт плечами, отворачиваясь к окну. Наверное, друзья — это единственная тяжесть на весах, которая продолжает держать баланс равновесия в голове мальчика, иначе он просто рехнётся.

***

Странно это. Смотришь на человека и себе забрать не можешь, и другим отдать не в силах. Мозг в этот момент с сердцем громко ругается, а тело просто стоит ледяной статуей, желая прирасти к полу и потом пеплом рассыпаться, потому что по природе оно слабое и всегда поддаётся напору внутреннему или внешнему. Чонгук пришёл немного раньше нужного времени на свои дополнительные. Тяжело было собраться с силами после двух недель без привычного голоса, говорящего о каких-то замудрённых формулах. Гордость в мальчике, что очень странно, до сих пор осталась. Зудящее и раздражающее чувство какого-то неудобства разъедает живот и глотку, свербит везде. Трудно находиться рядом с человеком, который знает, что ты любишь его глаза, руки, волосы, шею, голос, душу, сердце. Да всего его. Который знает всё это, если он всё-таки умело разгадал письмена в мальчишечьем млечном пути, а не поверхностно прочитал, как ненужную открытку, закрыв после. Хотя, если честно, лучше бы закрыл. Чонгук стоит в дверном проёме, ожидая, пока его заметят. Смотрит на широкую спину, скрытую чёрной рубашкой. Тэхён склоняется над партой, за которой сидит девушка, что-то упорно исправляя в тесте, а мальчик мажет кровью по чужой пояснице и длинным ногам. По водопадам плеч. По спутавшимся волосам на затылке. По… ладно, это слишком. Откуда это мощное чувство ревности? Чон знал, что мужчина занимается и с другими учениками, но этот факт всегда рьяно игнорировался из принципа не сойти с ума больше, чем он уже. Это колется в отсек, где на страницах расписана важность, особенность и исключительность себя. Он знал, что Тэхён занимается с другими, но увидеть это на деле оказалось не очень приятным зрелищем, потому что дополнительные — это пустующий класс на двоих, два голоса, два взгляда, отвлекающие диалоги не по теме, присутствие рядом. Это всё принадлежит не только Чонгуку, но и другим ученикам. Все они делят с Тэхёном времяпровождение на двоих, и когда видишь подобное своими глазами, хочется забрать все слова, действия и мысли учителя себе, даже если они об учёбе, чтобы только один мальчик знал. Чтобы никому не досталось. Что-то клацает в солнечном сплетении, эхом отдавая в горло, вибрациями проходясь по языку, который фантомно чесаться начинает. Горький привкус оскорбившегося эго не получается держать в себе: — Не знал, что до меня у вас есть занятия ещё с кем-то, — смешная ложь, чтобы якобы уколоть. Будто бы он может качать какие-то права. Будто бы Тэхёна это заденет. Но сердце ликует и оскаливается, плавясь от гордости за самого себя, а мозг усмехается, а потом в голос смеётся над этой молодой глупостью своего хозяина. На произнесённую фразу закономерно оборачиваются две пары глаз: одни незнакомые, большие, чернющие, а другие — мёд с вяжущим орехом, что патокой плавит в себе образ ученика в дверях. — Ты что-то рано, — логично игнорирует чужую реплику мужчина, а потом снова оборачивается к девушке, делая какие-то пометки на её листке. — Мы скоро заканчиваем. Подожди в коридоре. — Нет, — само вылетает. Чонгук сам еле заметно округляет глаза, желая экстренно взять иголку с ниткой и зашить себе рот. Странно на него повлияли эти две недели с хвостиком. Он ещё никогда так долго не виделся с мужчиной. Что-то переклинило в голове, поменялись ориентиры, сбивая предыдущую цель. Чон чувствует рьяное желание завоевать, себе присвоить, чтобы этих длительных расставаний больше не происходило. И если раньше мальчик считал своё состояние поганым, то сейчас он вообще хочет повеситься, потому что… завоевать? Серьёзно? Кого? Тэхёна? Один раз, сидя за столом, решая какие-то примеры, Чонгук замер от таких мыслей, а потом фыркнул и рассмеялся с каплями соли в уголках глаз. Глупость чистой воды. А он ведь просто не хочет переставать прощаться с Тэхёном. Просто не хочет и всё. Кто его за это осудит? Правильно, только он сам. — Что значит «нет»? — немного хмурится учитель, недовольный таким поведением. Он вновь поворачивается к Чону, смотря в его лишь на вид уверенные глаза, в которых издалека не очень заметно, но всё-таки пролегла рябь неловкости и дрожи, когда только их взгляды соединились, будто два наэлектризованных провода. Этот мальчик притворяется, словно он из стали, хотя внутри отпечатки чувств, обид и вселенских разочарований, которые изо дня в день ломают и крошат его. Чонгук делает шаг назад и хватается за ручку раздвижной двери, резким движением вправо захлопывая её перед собой. На пятках поворачивается к окну в коридоре, тут же вцепляясь в волосы в районе висков, зажмуривая глаза и утробно и тихо начиная мычать от своего безрассудства. Вот зачем он это сделал? Зачем сказал? Ему драмы в жизни мало? Парень подходит ближе к подоконнику, прислоняясь к нему животом и ставя на прохладную поверхность всё ещё забинтованные руки. Делает глубокий вдох, закрывая глаза, и медленный выдох, вновь открывая их, врезаясь взглядом во двор школы, где снуют туда-сюда опаздывающие школьники. Он не знает, сколько так простоял, пока не услышал, как дверь раздвигается снова, а потом глухой и быстрый топот туфель — точно та девчонка. Чону не видно, но она сжимает лямки сумки в руках, сверля спину взглядом, вечно оборачиваясь. Как-то подозрительно и укоризненно. Впрочем, если бы парень увидел это, то проводил бы её лишь с безразличием в глазах. Когда топот удаляется, а потом и вовсе исчезает, мальчик всё ещё не поворачивается, зависнув на школьной парочке на крыльце школы. Просто из любопытства. Там ученик поправляет шарф своей возлюбленной, стоя очень близко к ней. Что-то говорит. Над чем-то оба смеются. Обнимаются. Наверное, он ничего не чувствует, смотря на это. Чонгук начинает чувствовать, когда резко оборачивается, собираясь тут же сделать шаг в кабинет, но тормозит, успев лишь дёрнуться телом. В дверном проёме, сложив руки на груди и облокотившись плечом о косяк, стоит мужчина, наблюдая. Он, как обычно, спокоен, уравновешен и слегка задумчив, но это лишь на первый взгляд. Чон слегка присматривается и видит, как сжата чужая челюсть, как устало и с каким-то непонятным ощущением вины глядят учительские глаза. — Что? — грубо спрашивает мальчик. — Это ты мне скажи. Что это было? — слегка склоняет голову вбок. Чонгук уверенно делает шаг, а потом второй, не собираясь ничего объяснять, потому что адекватно и разумно не сможет это сделать. Он лишь впритык подходит к мужчине, позволяя себе коснуться ладонью чужой груди, дабы совсем слегка надавить, чтобы Тэхён пропустил его. Рука тут же обжигается теплотой тела под чёрной рубашкой. Нервные окончания пальцев за секунды вылавливают момент дыхания и стук сердца. Когда учитель делает шаг назад, пропуская, но не отрывая взгляда, Чон сжимает ладонь в кулак, разминая его, лишь бы избавиться от этого странного наваждения в голове, где он щекой и ухом дотрагивается до взрослой груди, прикрывает глаза и слушает мирное дыхание с тихим ропотом сердца, при этом окольцевав поясницу. — Не знаю, — просто пожимает плечами, бросая портфель на парту, присаживаясь за соседнюю. Поворачивает голову к учителю, как бы говоря: давайте начнём уже, сэнсэй. — За такой тон и поведение, Чонгук, другие учителя бы давно тебя наказали, в курсе? — подходит к своему рабочему столу, доставая из папки листы с заданиями. — Ну, вы ведь не другие учителя. — И это всё равно не даёт тебе право так разговаривать. — Мужчина кладёт на парту мальчика тест, смотря сверху вниз. — Задевает? — нагло впивается своими глубинными зрачками в чужие глаза, встречая там на его вопрос странную усмешку. Рьяное желание мальчика защитить своё сердце и утопить чувства превращается в уродливое представление, где главный актёр Чон Чонгук — Пьеро с собственным бьющимся сердцем в руках. На его коже, в районе мест, где парень хоть как-то может почувствовать Тэхёна физически или ментально, — то есть буквально по всему телу, — зашитые красной нитью шрамы, что таят в себе историю. Но даже так этот Пьеро оскаливается, хамит, дерзит и язвит, защищая себя и сердце в руках. Чонгук ощущает в себе щекочущее раздражение лишь от одного воспоминания, в котором Тэхён точно так же навис над ученицей, что-то указывая и объясняя. Не то чтобы он — парень с низкой самооценкой, просто сама мысль, что кто-то, кто не Чон Чонгук, может получить крохотный шанс — пронзает посильнее пули. Он не считает, что мужчину могут охмурить какие-то ученики. Рядом с ним мальчик представляет такую же статную и уверенную в себе женщину, а не сопливую девчонку в пубертате. У его сэнсэя стандарты определённо высоки, и абсолютно никто в этом не сомневается. Чонгук любит наблюдать, поэтому знает одноклассниц, которые хоть и немного, но попали под чары этого мужчины. Иногда вылавливал из их разговоров фразы, похожие на его мысли: «Да он никогда в жизни не будет встречаться с ученицей» «Это незаконно» «Это неправильно, даже если нам уже есть восемнадцать» «Сэнсэя тяжело представить с молодой девчонкой рядом» «Но я бы всё равно хотела, чтобы он посмотрел на меня» «Жаль, что мы родились позже него» Чего он только не слышал. Эти одноклассницы всегда говорят громко, а ещё сидят позади него, поэтому тяжело абстрагироваться. А ещё тяжело абстрагироваться, потому что речь идёт о человеке, в которого ты влюблён. Натура внутри просто должна знать, кто и в каком ключе говорит об объекте твоих воздыханий. Это невозможно контролировать, Чон пытался. Тэхён присаживается перед парнем на стул задом наперёд, кладя руки на спинку. Смотрит как-то весело, слегка улыбается чему-то. — Думаешь, меня задевает именно это? — Ну, гордость учителя, как-никак, — снова пожимает плечами, а потом с силой отрывает себя от взрослых черт лица, устремляя взгляд на листы с заданиями. — Снова эта тема? — У тебя в ней всегда куча ошибок. Придётся потерпеть. — Мужчина тянется вперёд, чтобы найти нужный лист, дабы указать на задания, которым Чонгуку необходимо уделить чуть больше внимания. Говорит что-то, мельтешит своими красивыми руками перед носом, а парень сидит с опущенной головой, пытаясь сконцентрироваться на том, о чём говорит и что показывает Тэхён. И пытаясь не думать о том, как бы хотелось потрогать его пальцы и сравнить размеры их ладоней. Наверное, с ним действительно что-то сталось. Какой-то переключатель в голове сработал, отвечая за новые, слегка агрессивные чувства, которые мечтают, желают, хотят, жаждут, стремятся, верят во что-то несуразное. Будто бы и забыли, что их хозяин, между прочим, топит в себе всё, что связано ниточками с Тэхёном. Он эти нити режет, а они всё равно завязываются. Завязываются под каждый чёртов стук сердца, которое до сих пор бьётся в слепой надежде. А надежда ведь всегда была. Как бы Чонгук не верил и с пеной у рта не доказывал, что невозможно это всё, но внутри всё равно ощущал этот сладкий сгусток истинного смысла любви — когда любишь, всегда надеешься на что-то, даже если свет не проливается в твою тёмную комнату с облаком паутины. Стыд и неловкость, что бродили по пятам за мальчиком с того момента в машине, неожиданно прячутся в тени чего-то более могущественного. Того, что было с самого начала захоронено в подкорках сознания и чувственной души. Но оно скреблось и под ногти вбивало грязь, чтобы выбраться из-под выкопанной Чоном могилы. Его перебинтованные руки неожиданно касаются руки мужчины, нависшей над каким-то заданием. Она оказывается в плену двух ладоней мальчика, а потом её поднимают, заставляя Тэхёна поставить локоть. Чонгук убирает одну свою руку, а второй скрепляет замок с Тэхёновой. Учитель позволяет это сделать, но не сжимает пальцы, как делает это парень. У Чонгука сейчас могущественные стороны просыпаются: уверенность, смелость, твёрдость, вера, потому и чисто по наитию внутренних желаний тянется слегка вперёд, касаясь своей щекой тыльной стороны ладони мужчины, потираясь снизу вверх, а потом замирает, прикрыв глаза, сжимаясь изнутри так, будто может раскрошиться. Страшно, что оттолкнут, не дав и пары секунд, дабы удовлетворить рокочущее сердце. Но секунды идут, а руку из замка не убирают. Чонгук не видит, как на него смотрят. Он сейчас желает лишь слегка повернуть голову вправо, чтобы коснуться губами чужой кожи. Тёплой, с выпуклыми рубцами прошлых боёв. Время, кажется, идёт слишком медленно, но это не так. Не прошло и минуты, как Чон ощущает, что их пальцы пытаются расцепить, и он, конечно же, позволяет это сделать, иначе подобное — чистой воды эгоизм. Но… Но это не всё. Не успевает Чонгук отстраниться, как чувствует, что в его волосы зарываются те самые пальцы, которые пару секунд назад были в их общем замке. Он прячет обе руки под стол, сжимая свои штаны, ощущая, как ладонь мужчины от роста волос на лбу зачёсывает кучерявые пряди до самой макушки. Медленно. Проводя то влево, то вправо, гладя.  Тэхён мальчика гладит, и тот выпускает совсем тихий судорожный выдох, не открывая глаз, плавно опуская голову ниже, дабы дать мужчине больше пространства. Его длинные пальцы, опять же, медленно добираются до затылка, расчёсывая волосы. Чонгуку приходится опустить голову ещё ниже, а потом и вовсе коснуться лбом поверхности парты, продолжая сжимать под ней штаны, чувствуя, как потеют ладони под бинтами, потому что по затылку Тэхён пробирается к шее, немного заглянув под ворот рубашки, трогая подушечками пальцев позвонки. Ему дышать становится тяжелее. Будто бы Тэхён весь воздух отобрал, подарив лишь щекочущее и приторное чувство глубоко в груди. В животе ноет сладко, стягивает, колет, но это настолько приятная боль, что хочется лишь улыбнуться. Но парень сдерживается. Сдерживается, пока все рецепторы переключились на пальцы в его кудрявых прядях. Он поворачивает голову и укладывается щекой на парту. Медленно открывает глаза, видя ряды столов и стульев впереди и ниже, а выше — такой реальный образ Тэхёна, нежно-нежно смотрящего на него. В этой нежности мешается что-то колющее, ломкое, печальное. Мужчина гладит вновь. От висков, слегка прикасаясь к коже, из-за чего парень невольно вздрагивает, до затылка, заправляя пряди за ухо время от времени. От затылка, взлохмачивая волосы против линии роста, добирается до макушки, а потом снова вниз, приглаживая кудряшки обратно. — Что мы делаем? — тихо спрашивает Чонгук, вновь прикрывая глаза, просто по-человечески наслаждаясь, всё щипая и щипая себя за бёдра, дабы убедиться, что не сон. Боль смешивается с диким удовольствием, текущим по венам, ударяя в мозг и во все нервные окончания, отвечающие за ощущения. — Путаемся ещё сильнее, — также тихо отвечает Тэхён. — Что вы чувствуете? — Что твои волосы мягкие. — Слышно, что улыбается. Чонгуку и видеть не надо, чтобы представить, как выглядит чужая улыбка. Он в машине хорошо всё разглядел и выгравировал на сетчатке глаз. — Не открещивайтесь. — А что я могу сказать? — Правду. — Правду? Руку убирают. Такое ощущение, словно её отнимают от Чона и никогда-никогда не вернут, поэтому он заведомо расстраивается донельзя сильно. Так, что поворачивает голову, вновь упираясь лбом в парту, зажмурив глаза, дабы поскорее убрать эфемерные пальцы, странствующие вдоль его непослушных прядей. Он не хочет подниматься, но приходится. Просто из любопытства. Взгляд видит спокойного, но слегка уязвлённого Тэхёна, у которого в глазах трудно что-то вычленить. Там много всего бултыхается в вязком меду. — А что трудного в правде? — В последствиях после неё. Наученный болью мозг сразу берёт из этой фразы всё необходимое. Становится до очевидного понятно, что имеет в виду мужчина: последствия заведомо разбитого сердца однозначны. Чонгук всегда вбивал себе в голову, что исход его любви понятен, но явно не был готов к такому, столкнувшись лоб в лоб. Это… это слишком больно… Просто чрезвычайно. Наверное, что-то в его глазах и мимике читается, поэтому Тэхён торопится продолжить, дабы полностью вынести свои мысли в свет: — Я не могу быть со своим учеником. Чонгук не знает, зачем учитель это сказал. Он ведь даже не предлагал, а ещё на все сто процентов уверен, что даже после прошлой фразы в его мглистом ночном небе не читалось что-то хорошее. Мужчина добил — вот что очевидно до слёз, которые скапливаются в уголках глаз, а потом медленно скатываются вниз, обрамляя щёки. — Зачем вы это делаете? — выдавливает через все потрескавшиеся платины внутри, из которых уже бежит пара дрожек по коже. — Что именно? — Сначала гладите, а потом сердце сильнее разбиваете. Мужчина молчит. Наблюдает, как чужие большие глаза затмевает водяная вуаль и как мальчик не двигается, а ещё, кажется, не дышит. — Решай задачи, — выносит простой вердикт и встаёт с места, будто ничего из отсека «что-то особенное» и не было.  Молчание после звонких и безразличных слов стоит не долгое. Тэхён разворачивается к своему столу, уже собираясь отойти от парты мальчика, но замирает, слыша в спину: — Очень по-взрослому. — Перестань. — Перестать? — в удивление усмехается, а потом быстро стирает слёзы. — Серьёзно? — он вскакивает и неожиданно меняет все ориентиры, превращаясь в дикого зверя. — Да к чёрту всё! Вы просто бессердечный! — громко кричит и одним махом сбрасывает листы и карандаш с парты, шатая и её саму. Бумага в тишине звонко и с характерным звуком ударяется о рядом стоящую стену, пухом опускаясь на пол, а карандаш отбивается о поверхность, кажется, ломая свой грифель. Последующая тишина неприятно оседает в ушах, в которых отвратительно гудит. Чонгук затихает и замирает, пытливым взглядом врезаясь в чужую, такую же замершую спину. Тэхён не поворачивается и не смотрит на распятого и ничего не понимающего мальчика, которого совсем недавно приласкали и тут же бросили, как ненужного мокрого щенка. — Мне, блин, тоже нужно утешение… — в молчание, как в огне, хрипит, надеясь, что его хотя бы раз услышат. Слишком долго ничего не отвечают, потому и Чон срывается с места, захватив с парты портфель, быстро ретируясь из класса. Не успевает он схватиться за ручку двери, как слышит в свою зажатую спину: — Это сложно. Мальчику хочется удариться о какую-нибудь поверхность лбом и обязательно разбить его, чтобы вихри мыслей перестали приносить боль в районе груди, и чтобы от накатившей тошноты перестало скручивать живот. — Но вам не составляет труда делать мне больно. Больше никогда не прикасайтесь ко мне. «Потому что я сам ни за что в жизни не смогу отказать вам»