Неугодные, или Особенности национального командообразования

В Нави было темно. Темно и холодно. Оксана говорила — это потому, что здесь всегда ночь, но Николаю думалось иначе: что здесь ночь и день ещё не разъединились, и царит та изначальная тьма, из которой когда-то Бог сотворил и небо, и землю, и людей… А вот такие, как Оксана, и сам Николай, и Всадник — они вышли из этой тьмы в обход Божьей воли, и от того по умолчанию грешны больше любого человека, и единственный способ искупить этот грех первородный — это держать себя в узде крепче любого закона. Быть хорошим человеком настолько, насколько человек вообще может быть хорош. И тогда, может быть, спасёшься. Однако на помощь Якову Петровичу Николая бросили вовсе не эти высокие устремления. Нет, то было совсем другое — тёмное, яростное чувство, с каким, наверное, звери бросаются на тех, кто покусился на </b>их добычу</b>. Словно Николай хотел сделать что-то с человеком, который его обидел, сам. А теперь… Теперь, наверное, это было не важно. Он здесь, а Яков Петрович остался в Яви и, даст Бог, успеет выбраться из огня и будет жить. И расскажет Александру Христофоровичу, что случилось… Александра Христофоровича вот было жаль — ему теперь справляться со всем одному. Хотя, конечно, он справится, до Николая же работал, и ничего, а Николай ему, если так подумать, всегда больше мешал, под ногами путался… Если так подумать — он вообще всем мешал. И всем будет лучше без него. И уж точно всем будет лучше без Всадника… Стоп. Стоп, стоп, стоп, мысли, подождите, не летите так быстро..! В Навь они со Всадником выпали вместе — но где же тот теперь?! Николай вскинулся — взвихрилась тьма вокруг, свилась не то кольцами змеиными, не то, правда, щупальцами чудища подводного — и опала, позволяя увидеть, что… — Всё это время Всадник стоял прямо надо мной, будто раздумывал, что со мной делать. А я посмотрел на него и вдруг понял, что под капюшоном вижу не одни глаза, а ещё и очертания лица. И вспомнил, что Оксана говорила — что это наяву мы можем выглядеть как хотим, но в Нави все маски спадают. И я просто… …вскочил, чудом тут же не рухнув обратно от страха и слабости — и сдёрнул капюшон. Всадник отшатнулся, закрылся рукой, но было поздно: Николай увидел. И, видит Бог — последнее, что он хотел бы увидеть в своей жизни..! — Это оказалась Лиза. Она смотрела на меня с таким ужасом… и такой… обречённостью… А я даже не знал, что сказать — что вообще здесь можно было сказать?! И я просто спросил первое, что на ум пришло… — Почему? Лиза… Елизавета Андреевна, почему?! — Я расскажу, — отозвалась она печально и тихо. — Что уж теперь скрывать… Вы только сядьте, Николай Васильевич. Это очень долгая история… — Полтора века назад отца Лизы убил тёмный колдун Казимир Мазовецкий. Лиза и её сестра, Мария, поймали колдуна и вели к своим, чтобы предать суду, но колдун заморочил голову Марии и та восстала против Лизы. Они сцепились; это было на горной дороге и закончилось тем, что Мария сорвалась со скалы. Лиза в гневе убила колдуна, и его тьма перешла к ней. С тех пор она должна была каждые тридцать лет убивать двенадцать невинных дев и одного воскресшего, чтобы продолжать жить — а иначе бы её душа отправилась в Ад. Пока же она соблюдает ритуал, она буквально бессмертна… — Минуточку. Как же тогда вышло убить Мазовецкого? — Ах, да. Прежде, чем пойти к нему, они с Марией добыли артефакт, который запечатывает силу любой нечисти, пока надет на неё. — Какая полезная вещица… а как она выглядит, Елизавета Андреевна, часом, не сказала? — Погодите с артефактами, Яков Петрович. Николай Васильевич, лучше скажите — где Данишевская сейчас? — Всё там же. Когда мы… договорили, она сказала… — Вы идите, Николай Васильевич… Здесь ведь, кажется, всё равно, в какую сторону идти — лишь бы не стоять на месте? — Не совсем… Нужно точно знать, куда ты хочешь придти. Иначе только глубже заберёшься и останешься здесь навечно. Так что давайте пойдём вместе! — Нет. Идите один. — Почему?.. — Потому что я не хочу вас убивать. — Ч…то?.. — Стало бы, это вы — тринадцатая жертва. Воскресший… Любопытно, это ваше возвращение из Нави на этот раз зачлось бы, или вы уже раньше попадали в подобную передрягу? — Яков Петрович, да уймите вы своё любопытство, не до него сейчас! — Молчу-молчу… — Николай Васильевич, так чем дело кончилось? — Не надо, Николай Васильевич. Не отговаривайте меня, я уже всё решила. Я останусь здесь. Здесь ведь и времени нет тоже, верно? Значит, и моё время остановилось, и мне не нужны чужие смерти, чтобы не умереть самой. А вы идите, правда, идите. Ваши друзья наверняка места себе не находят… — Мои… Он осёкся: стыд накатил тяжёлой душной волной, обжёг лицо… Ведь и правда — его друзья. И Александр Христофорович, и Оксана, и Леопольд Леопольдович, и даже Яков Петрович… Все эти люди, кто делал для него столько добра. Кто верил в него, не давал падать духом, приходил на помощь, хотя им от этого не было никакой пользы, а одни только хлопоты. Кто не был обязан с ним возиться — но всё равно делал это. А он, бессовестный, такую ерунду в голову взял — что он им не нужен! Да разве ему такое решать? И разве есть у него право вот так взять и сгинуть, даже не поблагодарив их за всё?.. …Лиза смотрела на него понятливо и нежно, будто знала все его мысли ещё до того, как они станут ясны для него самого. Знала — и не собиралась осуждать. — Они вас ждут, Николай Васильевич. Не заставляйте их ждать ещё больше. Он поднялся — и, не найдя слов, просто поклонился ей до земли. — Спасибо вам, Елизавета Андреевна. Простите, что всё так вышло. — Это вы меня простите. Видит Бог — я не хотела такого ни вам, ни мне… — Бог милосерден, — отозвался Николай. — Он простит. И… я вас тоже прощаю. — И я ушёл. А она осталась. — Это что же получается, дело закрыто? Красота-то какая… — Да вы издеваетесь. Я вам как это в отчёт писать должен? «Преступница добровольно затворила себя в потустороннем мире, Навью именуемом»? И мы должны положиться на её слово, что она не наиграется в святую великомученицу и не вернётся закончить начатое? Нет, господа. Данишевскую надобно оттуда извлечь, арестовать и предать суду, как полагается. — Александр Христофорович, я ценю ваш юридический пыл, но как вы себе это представляете? Опять Николая Васильевича туда совать? — Как врач, я протестую! — …Леопольд Леопольдович, простите, ради Бога. Мы про вас забыли. — Ничего, Яков Петрович, мне не привыкать. Но я протестую. Николай Васильевич жив буквально чудом, я не могу позволить снова подвергать его такому риску. — И я не могу! Коле отдыхать надо, а не за дурами всякими белобрысыми… — Оксана. Не надо так, пожалуйста. Александр Христофорович, если надо — я пойду. — Николай Васильевич, вы уверены? — Господа! Господа. И дама. Можно я скажу кое-что? — Внимательно вас слушаем, дорогой Леопольд Леопольдович. — Прямо сейчас, со всем уважением, никто из вас ничего решать не в состоянии. Выставьте дозорных вокруг села и идите отдохните. Выпейте. Выспитесь. А завтра уже что-нибудь придумаете. — Глупости. Сначала работа, потом отдых. — Да нет, Александр Христофорович, не такие уж глупости… — Яков Петрович, вы хотите преступницу поймать или как? — Хочу, и ещё как хочу! Но залог успешной охоты — это терпение. Елизавета Андреевна сейчас на эмоциях, с женщиной в таком состоянии говорить — только портить. Пусть посидит, охладится, поскучает… Глядишь, действительно надумает вернуться в мир — тут мы её и схватим. — А если нет? — Вот тогда и будем решать. А пока выставим дозорных вокруг села и поместья Данишевских отдельно и, действительно, пойдём отдыхать. Утро вечера мудренее, как говорится… — …Ладно. Но, если она сбежит… — Напишете в отчёте, что это была моя идея, а вы были против, Александр Христофорович, пойдёмте уже! В Нави нет ни дня, ни ночи, ни времени как такового. Нет там и расстояний. Поэтому он просто идёт — уже отплакав всё, что нельзя и можно, внимательно глядя под ноги и держа в уме, точно отметки на карте, воспоминания о тех, к кому он идёт. Как Оксана вытягивает его со дна омута и ругает страшными словами за то, что полез без неё, дурак неугомонный, а если б совсем утонул, толку было бы от того, что он там увидел?! Как Яков Петрович отсыпает ему травяного чая из своих запасов, объясняя, что это — от нервов, это — для сна, а это — чтоб с утра на умертвие не походить, и советует хоть кота в постель брать. Как Леопольд Леопольдович кивает доброжелательно и участливо, пока он, запинаясь от неловкости, рассказывает, как чуть не встретился с Александром Сергеевичем Пушкиным. Как Александр Христофорович, не жалея новых перчаток, стряхивает пепел с недожжёной книжки и в обычной своей недовольной манере велит слушать не критиков, а себя… И тут темнота расступается, и Николай вываливается в явь, не успев толком обрадоваться внезапно пришедшему пониманию, к чему были все его видения по пути в Диканьку.