***
4 апреля 2024 г. в 17:02
— …Ты, Яша, личность, — бывало, говаривал его наставник Родион Васильевич Лядащев, вздыхая при этом так тяжело и печально, что при всём непомерном самомнении юного Гуро принять это за комплимент никак не получалось. — И, чует моё сердце, натворишь однажды дел… либо великих, либо ужасных.
Что он сказал бы о нынешнем деле — нынешний Яков, пожалуй, даже не хотел знать, но, в то же время, безмерно сожалел, что по объективным причинам уже и не узнает.
Людей, кого Яков был готов слушать, даже не будучи с ними согласным, пересчитать можно было по пальцам одной руки, а если не считать мёртвых — так и вовсе ни одного. И было это совершенно, знаете ли, невкусно. Это в молодости каждый Чайльд Гарольд, один против мира и тем гордится. А вот в сумрачном лесу второй половины жизни начинаешь понимать ценность человека рядом, кто и спину прикроет, и совет мудрый даст…
— …Яков Петрович!
— И вам здравствуйте, Оксана Остаповна, — нехотя оторвав взгляд от чёрного квадрата окна, Яков мрачно воззрился на непрошеную вторженицу. Вдвойне, причём, непрошеную, учитывая, что находился Яков в данный момент не у себя, а у Бомгарта, который всё ещё исповедовал немецкий реализм, будь тот неладен, и на эдакое явление из зеркала уставился глазами укушенной совы и спешно отодвинул от себя початый стакан.
— Олесь велел передать — оба, быстро, на постоялый двор! — выпалила мавка.
И, прежде чем Яков успел возьмутиться тем, что сперва на него неделю молчат, а потом приказами раскидываются, да ещё так опосредованно, добавила (добила):
— Там Коля вернулся!
Бряк — Бомгарт опрокинул несчастный стакан…
— Спокойно, Леопольд Леопольдович, — медленно (отчего-то вдруг сделалось тяжело дышать, грудь словно сдавило железным обручем, и особенно он давил слева) произнёс Яков. — Это нормально… это даже хорошо… Оксаночка, вы идите, скажите, мы сейчас придём…
Она нахмурилась.
— Яков Петрович, вы в порядке?
— В самом деле, — встрял Бомгарт, перегибаясь через стол и с медицинской бесцеремонностью хватая Якова за руку, — вы так побледнели и… ох ты ж Господи, да у вас сердце…
— Нет его у меня, — огрызнулся Яков, выдираясь из профессионально цепкой хватки. — И я совершенно здоров! Идёмте уже!
И поднял себя из кресла, игнорируя секундное потемнение в глазах.
Бомгарт ахнул и подорвался следом, несомненно, готовый ловить и лечить, но вот уж чего Яков позволять не собирался, даже если бы не было более важных дел! А тут и дела были, и вообще… невелико дело — вернулся почитай с того света человек, которому первому за двадцать лет пришло в голову тебя защищать. Такие уж они, хорошие люди, всё им надо за кого-то голову сложить… и нет в этом ничего особенного, чтоб близко к сердцу принимать! А что оно, сердце это, на каждом шаге о рёбра колотится — так это просто от неожиданности и сейчас пройдёт, и нечего такую суету разводить, у здорового человека сердечных приступов не бывает!
Злость привычно придала сил, да и стылый ноябрьский воздух способствовал прояснению самочувствия, так что на постоялый двор Яков влетел уже в привычной своей манере, лишь едва пошатнувшись на повороте.
Распахнул дверь комнаты Гоголя…
Виновник торжества сидел на кровати в своей комнате, вцепившись в кружку, и смотрел на мир жалобно и виновато.
Выражение лица сидящего рядом Бинха словесному описанию не поддавалось.
— У нас проблема, — сухо сказал он.
— Это не ново, — отозвался Яков, принимая пока такой тон: для эмоций будет время после.
— Николай Васильевич узнал, кто такой Всадник.
— И кто же?
Бинх перевёл взгляд на Гоголя; тот душераздирающе вздохнул и опустил голову, почти уткнувшись носом в кружку, отчего реплика его прозвучала замогильно-гулко:
— Это Лиза. Елизавета Данишевская…