Неугодные, или Особенности национального командообразования

Яков Гуро не понравился Лизе с первого же взгляда, хотя причин на то как будто не было: ну, новый полицмейстер, ну, из столицы, ну, с нехорошей какой-то историей за плечами, ей ли кивать и ей ли бояться, мало ли они с Алексеем перевидали уже этих слуг закона, где теперь эти слуги — кто в могиле, а кто и в жёлтом доме, не о чем беспокоиться! А всё ж таки — беспокоило. Эти яркие, острые как блик на скальпеле улыбки; этот внимательный, будто насквозь видящий взгляд; эта манера держаться, совсем не подходящая ссыльному — будто он здесь хозяин и всё ему подвластно, и это Данишевские у него в гостях, а не он, как подобает приличному человеку, зашёл поздороваться да представиться… Лёша ещё, тоже молодец, сразу к столу звать да беседы беседовать! Нет, Лиза понимала — живому и деятельному Данишевскому в этой глуши было смертельно скучно, и новый человек, к тому же сам расположенный к общению, не обделённый (на взгляд Лизы — так даже наделённый с избытком) чувством юмора, наконец — образованный и в курсе последних новостей, был для него просто подарком свыше. Но Лиза, как ни старалась, не смогла заставить себя разделить его восторги. Гуро вызывал у неё какое-то жутковато-гадливое ощущение, похожее на то, когда вдруг обнаруживаешь змею там, куда чуть было не наступила, и всё, что Лиза могла с этим поделать — это оставаться прохладно-вежливой и не показывать своей радости, когда Гуро наконец засобирался обратно в село. Алексею она тогда ничего не сказала, но в этом и не было необходимости — он слишком хорошо её знал. Больше Гуро в их доме не появлялся. До этого лета. Впрочем, этот визит вышел кратким — Гуро был мрачен, будто даже зол, и не настроен вести светские беседы. Изложил ситуацию, задал необходимые вопросы, велел быть осторожнее и откланялся. Хотелось верить — даже не подозревая, насколько кстати его наказ; но верить Лиза давно разучилась, и им действительно нужно было стать ещё осторожнее, чем они были всегда. Пусть Алексей смеялся и махал рукой, что никому не придёт в голову, кто скрывается под чёрным капюшоном, что в худшем случае заподозрят его — «но ты же не дашь меня сжечь, правда, скорей сама прибьёшь?» — выросший подле вечной, неуязвимой, непобедимой Лизы, он мог позволить себе такую беспечность. Она — не могла. Может, она и была рождена без сердца, может, проклятье и лишило её души, но всё-таки она ещё оставалась собой и помнила: добрый атаман — не тот, кто ради победы положит всё войско, а тот, кто сам голову сложит, но войско его вернётся домой. То, что сейчас в её войске был лишь один человек, ничего не меняло — она обязана была его защитить, даже если придётся переступить через данное себе двести лет назад слово не убивать сверх необходимого. И она сделала бы это. Господь свидетель, Якова Гуро она убила бы не то что без сожалений, а с радостью!.. Но приехали дознаватели из Третьего отделения, и всё стало намного сложнее. Главным образом — из-за младшего. Старший просто был неизвестной единицей, но хотя бы не вызывал такого безотчётного неприятия, как Гуро. А младший… Прежде всего, он действительно был младше. Совсем мальчик, хоть и носил уже эти смешные усы. Робкий, искренний. Улыбающийся так, что невозможно было не ответить. С глазами ясными как тихая зимняя ночь. И темнотой внутри, на которую собственная тьма Лизы только что воем не зашлась — наше, наше, наше!!! Бог весть, что такого успело случиться в жизни Николая Гоголя, что к двадцати годам он успел побывать на том свете, но ошибиться было невозможно. Воскресший. Тринадцатая жертва. Законная добыча — но не раньше, чем подойдёт срок. А до тех пор нельзя было ни тронуть его, ни упустить, и оставалось лишь кружить вокруг, бессильно вгоняя ногти в ладонь, если встречались по-человечески — и до хруста сжимая эфес, если попадался Всаднику. А попадался часто — уж как он понял, что ему от самого страшного чудища в округе ничего не грозит, Лиза ума не прилагала, но лез же прямо под мечи, и ладно б только старшего своего защищая — так нет же, ещё и Якова Гуро.! А время-то шло, а времени-то оставалось всё меньше… Вот уже и октябрь подходил к концу, а в селе всё комендантский час не снимали… Лиза ярилась. Лизе было страшно. Лиза знала, кто виноват, но понятия! не имела! что делать! …К счастью, у неё был Лёша. Её один в поле воин, стоящий целой армии. — Не волнуйся, — сказал он, стоило только ей, вконец измотанной своими тревогами, завести об этом разговор. — У меня есть идея.