Неугодные, или Особенности национального командообразования

Шёл к завершению первый месяц их пребывания в Диканьке, и Николай с лёгкой оторопью начинал понимать, что ему здесь нравится. Несмотря на всё происходящее… Впрочем, после первых дней октября, когда им пришлось побегать, чтобы разыскать в Медвежьем овраге Дарину, выручить попавшегося Басаврюку Тесака и выдернуть жертву практически из-под носа Всадника, ничего ужасного в Диканьке не происходило. Басаврюк, как и прочая нечисть, счёл за благо сбежать, стоило Николаю посмотреть на него, как научила Оксана. Со Всадником вышло немного иначе — когда Николай преградил ему дорогу, он просто остановился, долго смотрел в глаза, а после растворился во тьме. Объяснений тому ни у кого не было до сих пор (если только не рассматривать всерьёз версию Якова Петровича, что Николай Всаднику чем-то понравился). На следующее утро Гуро объявил комендантский час и теперь ни Всаднику, ни кому бы то ни было ещё, до девиц было не добраться. Народ, конечно, роптал недовольно, но убийства-то прекратились… Александр Христофорович, правда, ворчал, что они так до скончания веков расследовать будут, но Яков Петрович на это улыбался загадочно и говорил, что Всадник непременно даст о себе знать, нужно только немного подождать. В конце концов Александру Христофоровичу это надоело, и он потребовал объяснений; Яков Петрович сверкнул глазами и заявил, что только и ждал, когда его наконец спросят, и развернул перед ними целую лекцию — оказалось, он давно уже вычислил схему, по которой происходили убийства, и точно знал, сколько их будет всего и когда это случится. Александр Христофорович, дослушав, мрачно пошутил, что, не видел бы обоих одновременно — решил бы, что Гуро и есть Всадник; Яков Петрович изволили долго смеяться и отвечать, что думал о Бинхе то же самое, после чего смеялись уже оба, и, кажется, с тех пор между ними наметилось какое-никакое взаимопонимание. Чему Николай был несказанно рад, ведь рваться между старым и новым другом (мог же он хотя бы в мыслях своих называть их так?) ему было совсем не душе. Ещё Николай наконец объяснился с Оксаной. Это был самый ужасающе неловкий разговор в его жизни, и после Оксана не приходила к нему три ночи подряд, но на четвёртую вернулась и как ни в чём ни бывало объявила, что сегодня научит его ходить в Навь. И всё, и никаких… поползновений. С души свалился огромный камень. Николай даже наутро пошёл говорить спасибо Якову Петровичу, да не дошёл — свалился в обморок на полпути. И ладно бы пророческий — а то ж обычный! Очнулся — над ним хлопочет доктор Бомгарт… Неполезно, в общем, оказалось живому по Нави ходить, даже такому, как Николай. Зато поговорили они с доктором тогда так хорошо, что аж до ночи засиделись. Александр Христофорович наутро долго ругался и рассол, Якимом принесённый, отобрал. Сказал — в наказание и назидание. Николай урок усвоил и пить с доктором больше не пил, но приходил всё равно. Помирились они с Яковом Петровичем или нет, он не знал, но доктор всё равно производил впечатление человека очень одинокого и очень несчастного, и Николай просто не мог это игнорировать. Сам ведь когда-то таким был, до встречи с Александром Христофоровичем… К тому же, с доктором просто приятно было говорить. Он был спокойный, незлобивый, философски относился к разговорам про нечисть, хотя сам не верил ни в чих ни в сглаз, умел метко пошутить и сделать ценное замечание — и, в отличие от Якова Петровича, с которым они так-то были немного схожи, никогда не заставлял собеседника чувствовать себя неловко. Именно доктору Николай однажды признался, что всё не идёт у него из головы Елизавета Андреевна Данишевская. Что на душе теплеет, ежели случится увидеть издали её светлый силуэт, когда она объезжает окрестности на своей белой кобылице, а уж когда доведётся встретиться глазами, и она приветственно улыбнётся и кивнёт — то вовсе сердце пускается вскачь… — Да вы влюбились, Николай Васильевич, — мягко констатировал доктор. — Ну-ну, не краснейте. Это естественно и прекрасно: вы молоды, она хороша собой… — Но она замужем… — Королева Гвиневра тоже была замужем, однако же сэр Ланселот всё равно избрал её своей дамой сердца и совершил во имя её множество славных подвигов. Чтобы любить женщину, необязательно ею обладать, милый мой. Любовь вообще не про обладание — она про радость от того, что радуется тот, кого любишь. — А вы… — Николай глянул осторожно, — у вас была такая любовь? Бомгарт улыбнулся печально и нежно. — Была. И подлил себе ещё. Больше Николай не спрашивал. Но сказанное запомнил — и на душе как-то стало легче. Действительно, разве нужно ему от Елизаветы Андреевны что-то… недостойное? Нет, конечно же, нет! Только бы видеть её, только знать, что у неё всё хорошо, и потому среди хмурой холодной осени она может держаться так легко и свободно, подставлять лицо ветру и улыбаться так светло, что осеннее солнце стыдливо прячется за тучи, не в силах соревноваться с ней. А ведь мог бы куковать сейчас в Петербурге и не знать, что вообще есть на свете такое чудо, такая красота и счастье — Елизавета Андреевна Данишевская… Господи Боже, страшно подумать, какой пустой и унылой была бы тогда его жизнь! Нет, хорошо, со всех сторон хорошо, что именно им с Александром Христофоровичем поручили это дело. Только ужасно жаль будет потом уезжать. Но об этом он старался не думать.