Неугодные, или Особенности национального командообразования

В планах на день грядущий было безобразно и непрофессионально уйти в запой, возможно, прихватив дорогого доктора, но лучше всё-таки в одиночестве, для пущего драматизма... но, как говорится, человек предполагает, Бог располагает, а Дьявол, мерзко похихикивая, перекладывает: прямо с утра в двери постучались с потрясающей (в больших и лохматых, примерно как Александр Христофорович на ветру, кавычках) новостью о новом убийстве и якобы пойманном Всаднике. Что чушь это собачья, Яков понял, едва войдя в участок, где уже успели нахозяйничать и закрыть в камере какого-то мелкого трясущегося бедолагу, который со всей очевидностью Всадником быть не мог. Да и с чего бы Всаднику, стабильно убивающему в лесу и девиц, вдруг идти в хату к отнюдь не девственной бабе? И вместо одного хирургически точного надреза наносить множественные колото-резаные? Ещё и в красной свитке и с каким-то свиным рылом... С Яковом неожиданно согласился Гоголь, Бинх уступил большинству либо каким-то своим соображениям, и дружною толпой они двинулись на место преступления. Там пришлось уже традиционно отвоёвывать покойницу у церкви и общественности (Яков явственно слышал, как кто-то припечатал его Антихристом; это было как-то даже лестно), отмазывать замазанную улику (и чем только не приходится заниматься при исполнении), ловить Гоголя... Минуточку, что?! Машинально подхватив запрокинувшегося в некоем странном припадке юношу, который, тем не менее, не выпустил из рук конторку и даже начиркал на бумаге не то лист, не то дерево, Яков прикрикнул на толпящихся, чтоб толпились поменьше, и обернулся к Бинху – потрясающе спокойно на это смотрящему! – Спасибо, Яков Петрович. Поддержите его пока, – сказал Бинх и, встав между ними и любопытными, посмотрел на каракуль без удивления, лишь с недовольством: – Нет, он когда-нибудь рисовать научится?.. – Александр Христофорович, извольте объяснить, какого чёрта происходит! – весу в Гоголе было как в воробье с конторкой, так что подержать-то было не сложно, но любопытство же пополам с беспокойством одолевали! – Сейчас поймёте. Николай Васильевич, вы как? Что видели? – в голосе Бинха звучала неприкрытая ирония. Гоголь слабо шевельнулся, захлопал драматично длинными ресницами... – Свитку. Свечку. Рыло свиное. Бинх закатил глаза, но Гоголь продолжал перечислять: – Знак на печи. Знак в сарае Ганны. Трубка падала... – Какая трубка и откуда падала? – Курительная... Мужчина выронил... – Всё? – Всё. – А это вы к чему нарисовали? – Бинх показал Гоголю его же рисунок. – Не знаю, – виновато сказал тот. – В видениях никакого дерева не было. – В видениях? – переспросил Яков, действительно начиная понимать. – Так вы, Николай Васильевич, вроде ясновидящего? – Я-яков Петрович?!.. – Гоголь аж подпрыгнул – видно, только теперь осознал, чьи руки его держат и к чьему плечу он так удобно привалился. – Вроде ясновидящего, – вместо него подтвердил Бинх с несчастным выражением лица: ещё бы, такой удар по немецкому реализму, да прямо под боком... – Значит, говорите, мужчина с трубкой был? Уже что-то. А дерево... – Минуточку, – поскольку они так и стояли у печки, злосчастный знак всё это время маячил у Якова на периферии зрения и чем-то нервировал; теперь, выпустив Гоголя, он взглянул на знак прямо – и внезапно осознал, что именно было не так: – А знак-то – неправильный. Внутренний элемент перевёрнут. – Подделка, – пробормотал Гоголь. – Липа... Липа! – Та-ак... – Яков повернулся к народу. – Господа хорошие, а шли бы вы по домам, и вы, отец Варфоломей, тоже.... А вот вас, господа Черевики, я попрошу остаться.