Глупое слово «невозможно»

Метель не давала разглядеть, что происходит впереди дальше пяти бье, заставляла жмуриться, беречь глаза, но Бьянко уверенно шёл вперёд, будто наизусть знал дорогу. Если он и миновал мост и ворота, то сам этого не заметил. Но когда уверенная рука отобрала поводья, останавливая коня, будто очнулся. — Что-то вы быстро на этот раз, тэна Айрис! — заворчали из темноты. Отшатнулись, но поводья не выпустили. — Создатель! Кто вы?! — Точно не Создатель, — ответил он темноте, спешиваясь. — Отведите меня к герцогине. — Я скажу её светлости. Бьянко, иди-ка в стойло пока, замерз, бедолага…— с этими словами ворчливый конюх ушел, увёл с собой линарца и оставил Рубена одного в темноте, посреди снежного круговорота. Он стоял молча, ждал, сам не зная чего, посреди снежной карусели, в сердце тёмного нигде, на самом пороге Лабиринта, куда ему не было больше ходу. И нет, не отчаялся, как бы ни был близок к этому. Мысль, что всё зря, что пережитые потери и испытания только отсрочили неизбежное, но ничего не исправили, ещё не до конца достучалась до сознания и была слишком уж горькой. Покойный Ларак описывал Надорский замок как царство уныния и тоски — возможно ли, что злые эти мысли были всего лишь памятью места? — Зачем вы пришли? — раздался тихий голос, перекрывший и шум в ушах, и вой разгулявшейся метели. Он не смог бы сказать, изменилась ли герцогиня: он совершенно её не помнил. На серое платье не ложились снежинки, ветер как будто огибал худую фигуру. Она смотрела без ненависти, с какой-то глухой тоской, сжимала тонкими пальцами шаль у самого горла и беззастенчиво разглядывала его. Хозяйка — гостя, мёртвая — живого. — За знанием, — Ответил он, не пряча глаз. — Что я должен сделать? — Вы никому ничего не должны. У вас нет долгов ни перед нами, ни перед миром, — А вот губы она поджимала знакомо. Точно так же, как дочь. Или, скорее, дочь — как мать? Так же поджимал когда-то губы смешной мальчишка, запирая внутри своё любимое «как вы смеете». — Хорошо, спрошу иначе. Что я могу сделать? — Вы? Вы вольны делать всё, что вам заблагорассудится. И вряд ли кто-то способен будет вам помешать. — Прелесть какая! Святая Герцогиня и над иноками, что взыскуют Рассветных Садов, так же издевается? — прошипел он, теряя терпение. — Иноки знают, зачем пришли. А вы? — Ваша дочь утверждала, будто вы знаете, что я могу сделать что-то, что позволит Кэртиане пережить излом. Она солгала мне? — Она ошиблась, — вздохнула герцогиня. — Поверьте, с какой радостью я рассказала бы вам, как вернуть моего сына. Но раз уж я «святая», я не могу лгать. Вы не сможете это сделать. — Пусть не я, а кто-то другой? — Нет, только у вас есть право попытаться, но вы не справитесь. Это испытание вам не пройти, поверьте. — Вы хотите задеть меня? Сыграть на гордыне? — ему было бы смешно, если б не было так тоскливо. — Почему именно сына? Не мужа, не свёкра, не святого Алана, наконец? — Вам нечего предложить им. Эгмонт не пойдет за своим убийцей, для старших Окделлов вы никто, Ларак… не той крови. А Ричард мог бы вернуться к вам, не к нам, но его вы сами не желаете видеть. — И поверьте, у меня есть на то все основания! — вскипел он. Гнев позволил ему согреться, но оскорбил герцогиню. — Уходите, — прошептала она. — Я не могу вас прогнать, раз уж нашли дорогу. Я не могу пропустить вас: тот путь, ради которого приходят сюда эсператисты, для вас запретен. И к ужину, уж простите, звать не буду, я ещё не настолько нечисть, чтобы оставить вас здесь навсегда. Не травите мою душу напрасной надеждой. Берите Бьянко и уходите. И она ушла, исчезла за пологом метели. Услышав тихое ржание, он выбрал направление и дошёл до промороженной стены, очевидно конюшни, опустился в сугроб у коновязи, под хоть каким-то навесом. У него ещё было время до рассвета, чтобы хоть что-то придумать. Первыми пришли собаки. Серыми тенями скользнули из темноты в темноту, обнюхали его, согрели дыханием озябшие пальцы и снова исчезли в метели. Вслед за собаками, сразу после них пришли девочки. Младшие сёстры Айрис, совсем ещё дети, закутанные с ног до головы, так что лиц было не различить. Вспомнить их имена Рубен так и не смог. — Это вы пришли узнать, как нам братика вернуть? — спросила та, что повыше. — Правда-правда Дикона сможете вернуть? — пропищала младшая. Ему казалось, что они должны быть старше. Но в этом месте, чуждом ему самому даже более, чем прочей Кэртиане, ему, похоже, никто ничего не должен. — А матушка говорит, вас гордыня задушит. Или обида? А она никогда не лжёт. — Но иногда ошибается. — А правда, что вы Ракан? Настоящий? — Вдруг на этот раз она ошиблась? — И тогда получится, что вы даже не попытаетесь! — А так нечестно! Мы тоже хотим на ярмарку! — И танцевать, и сладости выбирать самим! — И на лошади кататься! — Не трещите, — усмехнулся он. — Вы сами знаете, как его вернуть? — Конечно! — Там всего-то делать нечего! — Надо только обязательно быть Раканом! — Давайте-ка поподробнее. — Неужели пигалицы знают больше Айрис? Или это как раз закономерно, они-то от брата не отрекались. — Надо найти тело. — Или кости. Или хоть что-то. — Похоронить то, что нашли, под сухим деревом. — Белым таким, волшебным. — И четыре ночи надо сидеть у могилы под деревом. — И каждую ночь будет просыпаться ещё-не-Дикон. — И каждую ночь его надо будет поить. — На первую ночь живой кровью. — На вторую кровью мёртвой. — На третью мёртвой водой, а на четвертую живой. — И когда ещё-не-Дикон выпьет живой воды… — Он загадает самое главное желание. — И его надо обязательно выполнить. — И вот если выполнить это желание, то всё будет хорошо. — А если не выполнить, то очень плохо. — Итак, — подвел итог Рубен, — на первую ночь живой кровью, на вторую мёртвой, потом мёртвой водой, потом живой. Про живую кровь я, кажется, понял. Где брать мёртвую и живую воду? И мёртвую кровь? Девочки сконфуженно замолчали. Или собирались с мыслями. — Живую воду — из любого ручья, — это младшая, судя по голосу. — Мёртвую — из озера над замком. — А про мёртвую кровь мы не знаем, — хором признались дети. — Дайте флягу, — прошелестел из темноты голос их матери. — А вы марш в тепло! — сердито шикнула она на дочерей, и они с топотом и хихиканьем исчезли в метели. Рубен замешкался, отстёгивая небольшую фляжку от пояса, герцогиня наклонилась и, будто не врагу и не убийце, подала ему руку, помогая подняться. Получив фляжку, она безжалостно вылила прямо на снег всю касеру, вынула из рукава нож: изящную мизерикордию — и, распоров ею левую ладонь, приложила рану к горлышку, собирая кровь. За спиной всхрапнул Бьянко, ткнулся в плечо. Вокруг потихоньку светлело. — Попытайтесь, — сказала Мирабелла Окделл, Святая Герцогиня, мёртвая мать мёртвого сына, и протянула ему флягу со своей кровью. — Я буду молиться за вас.