Белые птицы Шанхая

Ибо не ушел. Сяо Чжань видел, как он старается быть незаметным: никуда не отходит от рояля, ни с кем не говорит. Предмет мебели. Сяо Чжань тоже старался. Не смотреть. Не думать. Не жалеть. Ибо прав. Работа и личное. Если их смешать, никогда добром не кончится. Пока Ибо старался не быть, пластинки с ним были везде. От своего фото на конверте он отказался, но крупные иероглифы имени и силуэт цепляли взгляд. Его пластинки выставляли в витринах музыкальные магазины. Они стояли на полках в танцевальных залах. Универмаг «Да Синь», одиннадцать этажей роскоши, использовал их в своем оформлении. В «Белой птице» они стояли тоже — на специальной полке толстая пачка одинаковых конвертов с тяжелыми кругляшами черного шеллака внутри. Когда их становилось мало, Софи заказывала новую партию, ее привозили в коробке толстого картона, двадцать штук. Сколько их уже было продано? Сяо Чжань не знал. Но что это огромный успех, понимал точно. В их ресторане все чаще появлялись девушки — по одной и пестрыми стайками, тщательно накрашенные, взволнованные, они не столько ели, сколько глазели на Ибо, и Сяо Чжань захлебывался желчью, но молчал. Тетушка Цао готовила ему пюре из батата с имбирем, чтобы меньше болел желудок. Софи шутила, что пора вводить входные билеты для поклонниц и поставить для них кресла. А по лицу Ибо ничего нельзя было прочесть. Сяо Чжань ни разу не увидел его ни с этими девушками, ни с какими-то другими, но — на работе. Про жизнь Ибо вне «Белой птицы» он все так же ничего не знал. «Небо Шанхая» звучало везде. Еженедельные выплаты от звукозаписывающей компании давно перекрыли их первоначальные расходы на радио, теперь станции платили им за право трансляции, а не наоборот. Ибо купил два дорогих костюма, и нельзя было не признать его безукоризненный вкус — туфли, рубашки, галстуки. Видно было, что ему все это не в новинку — ни проблеска избыточности и крикливости, свойственных нуворишам. Что ж, неудивительно, что при такой тонкости вкуса он сопротивлялся требованию купить новое, но плохого качества. Кроме этого ничего не изменилось, они даже начали общаться — чуть-чуть, как прежде, в самом начале. Ибо приходил четко в пять и уходил в полночь. Идеальный работник, он как всегда был безукоризненно вежлив и чуточку отстранен. Совсем немного, один шаг — не стена, всего лишь немного прохладного воздуха, но сквозь него было не пробиться. Госпожа Шангуань появилась тоже. Так, словно ничего и не случилось, просто пришла однажды, прошелестела заказ и заняла свой любимый столик. Правда, перед тем, как уйти, она подозвала Сяо Чжаня и бесстрастно, словно перечисляла блюда, сообщила, что при любом возникшем затруднении он может без стеснения обратиться к ней, она окажет всю возможную помощь. Сяо Чжань искренне поблагодарил, хотя пользоваться предложением не собирался. Жизнь шла своим чередом, шла и шла. До тех пор, пока однажды вечером мистера Дохема не оказалось на его обычном месте. Такое случилось впервые за два года, старик совершенно не выносил одиночества, он приходил даже больным, забивался в свой уголок и весь вечер потягивал шерри или рисовал, но никому потом не показывал что. Встревоженная Софи решила сходить к нему домой. Вернулась собранной, с холодными глазами, и Сяо Чжань уже по ее виду понял, что это значит. В сложных ситуациях эта маленькая добрая женщина становилось железной, в ней словно жило два человека — один для хороших времен, другой для тяжелых. Она сообщила, что мистер Дохем больше не придет, он, к сожалению, скончался. Сяо Чжань припомнил, что в последнее время старик рисовал меньше обычного, а пил — больше. Но умер он не от старости и не от болезни. По какой-то причине он решил их не дожидаться. Старик оказался совершенно одинок, и его похоронами занялась Софи. — У него их было две, — Софи показала Сяо Чжаню крошечную бутылочку синего стекла. — Содержимое одной он выпил. Почему две, как ты думаешь? — Яд? Софи задумчиво покрутила флакончик. — Может быть, раньше у него была жена? Что вообще мы знали о нем? Ничего. — Она помолчала. — Я тут подумала… Очень не помешает иметь что-то в этом роде на всякий случай. Сяо Чжань не нашел в себе сил спорить, и чем было крыть? Софи права. Неизвестно, сколько ещё они смогут скрываться от японских и правительственных агентов. Раскрыть могут в любой момент, сколько уже их товарищей так исчезло. И когда это случится, на быструю смерть нечего будет надеяться. — Ты не знаешь, что там. Может, вода. Старик мог отдать выбор судьбе. — Я проверю, — Софи убрала пузырек в карман. Сяо Чжань проводил его взглядом. В груди неприятно ныло. Возможно, это было предчувствие, потому что еще не забылись похороны господина Дохема, когда начали шептаться о смерти жены владельца «Cathay Hotel», одной из самых шикарных гостиниц Шанхая — знаменитого здания с крышей-пирамидой на набережной. В газетах о произошедшем сообщили скупо, но слухи дорисовали картину: красивая женщина в золотой ванне, тонкая окровавленная рука и шикарный патефон, на котором беззвучно кружится пластинка с «Небом Шанхая». Через несколько дней покончил с собой управляющий шанхайским филиалом «Хансен банк». Его тело нашли на асфальте под окнами рабочего кабинета. Новость о следующем самоубийстве им принесли прямо в ресторан, и событие это не было приятным: с улицы в зал ворвалась растрепанная, багровая от ярости женщина, сбила полку с пластинками на пол и принялась остервенело топтать осколки с криками про проклятие, а потом бросилась к Ибо, но была перехвачена Сяо Чжанем и Ли Цзяньпинем. Софи схватила ведерко из-под шампанского и окатила сумасшедшую ледяной водой, после чего ее удалось скрутить полотенцами и выволочь наружу. Но пока подоспела полиция, они успели наслушаться про то, что музыка проклята, в ней смерть, ее нужно уничтожить, а Ибо — убийца, убийца, убийца. Женщина оказалась женой крупного чиновника из министерства экономики. Накануне этот пожилой господин без видимых причин застрелился в своем домашнем кабинете. Там тоже были и патефон, и пластинка. На бледного, дрожащего крупной дрожью Ибо было страшно смотреть. Софи влила в него полстакана виски и сидела с ним в комнате наверху, пока он не уснул. Сяо Чжаню страшно хотелось бросить все и тоже быть с Ибо, но нужно было разобраться с полицией, успокоить посетителей и проследить, чтобы в зале убрали беспорядок. А ещё включить патефон, улыбаться и делать вид, что ничего страшного не случилось. — Бедный мальчик. Нельзя же настолько серьезно воспринимать бред этой сумасшедшей. Проклятие, ну что за чушь! — Софи устало покачала головой, когда Сяо Чжань наконец смог оказаться там, куда рвалось сердце, и сменить ее. Ибо спал, уткнувшись лицом в спинку дивана, одна рука под грудью. Сяо Чжань долго смотрел, как он дышит, потом осторожно вытянулся на краю, прижался грудью к его спине и вдохнул запах волос. Не решился обнять или погладить, но надеялся, что тепло его тела поможет Ибо, утешит. Согреет. Может, и помогло. К следующему дню Ибо выправился, первая шоковая реакция сошла. На улицах надрывались мальчишки: «Смерть советника Сокадзу! Видный деятель и бизнесмен найден мертвым! Тело выловили из реки!» Но Ибо уже был почти прежним собой. Только рот стал жестче, глаза непроницаемей — за один шаг до него уже никому не добраться. Софи предложила ему отдохнуть пару дней, Ибо отказался, но «Небо Шанхая» больше никогда не играл. Это, к сожалению, не помогло. Число самоубийств множилось, будоражащей темой увлеклась пресса, и мальчишки на улицах по несколько раз в неделю голосили: «Новая жертва проклятой музыки! Смертельная доза „Неба Шанхая“! Вальс самоубийц!» Погибали самые разные люди — танцовщицы и дамы с положением, чиновники и художники. Сяо Чжань сильно сомневался, что пластинка с «Небом Шанхая» фигурировала в каждом случае. И следил за Ибо во все глаза. Софи наняла швейцара, здоровенного детину. Ибо купил себе третий костюм. Удивительное дело: поднявшаяся шумиха не испортила продаж пластинок. Ибо предложили контракт на партию карточек с его фотографией, он отказался, но это не помогло, нарядных девушек стало, кажется, ещё больше. Сяо Чжань на всякий случай и с них глаз не спускал, но максимум, что они себе позволяли, это оставить письмо на краешке рояля. Сяо Чжань бы эти надушенные конвертики бросал в печь не читая, но Ибо всегда забирал их с собой, и его пальто теперь сладко пахло. А потом Софи пришла в голову идея, от которой Сяо Чжань поначалу онемел. Убить господина Харумото??? — А ты помнишь, что мне ответил Сокол, когда мы предлагали взорвать его машину? — горячилась Софи. — Сказал, что таким образом мы обменяем смерть одного японца на десятки смертей своих товарищей и этим выступим на стороне врага! Покажем всем, что Харумото того стоит! Что он один намного более ценен, чем китайцы. А если мы инсценируем самоубийство, что японцам останется? У них не будет повода начать репрессии. Ваш именитый господин умер, как все прочие! Проклятия не разбирают, кто их жертва. — Но в тот момент смерть Харумото имела смысл, он начал заменять людей двадцать третьего отдела своими, это рушило наши планы. А теперь? К тому же Ибо… — Ибо справляется, — отрезала Софи. — А ты? Сяо Чжань долго смотрел ей в глаза. За годы, прожитые в легенде, он подзабыл, почему в их маленьком звене лидер — Софи. Не потому, что она старше. А потому что внутри этой женщины есть вторая, и она из холодной стали. — Ты прав, мы не знаем, выгодна ли нам сейчас смерть Харумото, — сказала она. — Поэтому я предложу эту идею Соколу, решение за ним. Сяо Чжань кивнул. И задумался о господине Сокадзу. Не потому ли Ибо так быстро оправился от потрясения, что воспользовался известным средством «обвинили незаслуженно — заслужи»? *** Смерть Харумото Гоминьдану оказалась не нужна, но идею одобрили. Целью был выбран суперинтендант шанхайского порта. Сяо Чжань не мог знать причин такого выбора, но предполагал, что через порт готовятся везти нечто ценное и нужен дестабилизирующий, отвлекающий инцидент. Если Ляо Цзюэй погибнет в результате нападения, то будут предприняты усиленные меры безопасности, самоубийство — совсем другое дело. Но с его организацией были сложности. Слушает ли вообще господин Ляо музыку? Есть ли в его доме патефон? В какие часы он на службе, бывает ли где-то ещё? Выяснение всех деталей занимало время, его уже оставалось совсем мало, и Сяо Чжаня это нервировало. Он знал, что дело поручат ему — у него уже был опыт имитации самоубийств и он неплохо подделывал почерк. Он был готов, ждал результатов предварительной разведки и надеялся, что не придется тащить с собой громоздкий и тяжелый, цзиней пятнадцать-двадцать, патефон. К его облегчению, господин Лян оказался не чужд маленьким радостям. В здании портовой администрации он расположился с большим комфортом, кроме кабинета имел так называемую комнату отдыха. Считалось, что господин Лян много и тяжело работает, порой задерживается допоздна и ночует прямо на работе. Неизвестно, знала ли госпожа Лян, как именно ее муж использует комнату отдыха, но те, кто там работали, знали точно: господина суперинтенданта регулярно посещают девицы куда моложе законной супруги. Схема операции складывалась сама собой, придумывать что-то более замысловатое времени не было, и, как только пришел сигнал об очередной частной вечеринке в кабинете господина Лян, Сяо Чжань отправился в порт. На машине доехал до улицы Чжоухай, дальше пошел пешком. Здание администрации он изучил заранее и выбрал, откуда будет удобней наблюдать за кабинетом господина Ляна. Впрочем, это нетрудно было бы сделать даже без подготовки, не так много светилось окон в столь позднее время, а музыка играла только в нужном ему кабинете. Дожидаясь, когда веселье закончится, Сяо Чжань прослушал весь репертуар, который имелся у господина Ляна, «Небо Шанхая» в нем присутствовало. Отлично, не придется нести с собой пластинку. Около двух часов ночи господин суперинтендант проводил какого-то мужчину и двух дам к машине и долго, с пьяными шуточками, их в нее усаживал. Под его причитания «У меня просто нет сил! Нет сил!», Сяо Чжань перетек к зданию администрации и скользнул в дверь за спиной господина Лян. В будочке охраны никого не было, и он благополучно добрался до того коридора на втором этаже, в котором находился кабинет господина суперинтенданта. Дело начиналось неплохо, не пришлось дожидаться, пока все затихнет. В сам кабинет Сяо Чжань войти не рискнул, там мог кто-то быть — горничные, другие гости. Спрятался в туалете. Голоса на улице наконец умолкли, Сяо Чжань слышал, как господин Лян вернулся к себе. Минут через двадцать в здании стало тихо. Сяо Чжань выждал ещё немного и вернулся в коридор. Здесь высокие окна делили темноту на отрезки. Он прошел к двери господина Лян и замер около нее. Ни звука. Осторожно отжал ручку, дверь приоткрылась.Он вошел и затаился в другой темноте, кабинетной. Тут все было понятно даже в слабом свете, падающем из окон: большой стол, шкафы, ковер. Дверь в комнату отдыха была его следующим испытанием. Света под ней не было. Звуков тоже. Сяо Чжань беззвучно нажал на ручку — дверь не поддалась. Значит, даже пьяным господин Лян соблюдал минимальную осторожность. Сяо Чжань достал комплект ключей, нашел на ощупь нужный. Хорошо, что он их заучил. Замок тихонько щелкнул, и Сяо Чжань долго ждал, последует ли реакция. Тишина. Он неслышно открыл дверь и вошел в комнату отдыха. Здесь было очень темно. Сяо Чжань чуть сдвинул одну из тяжелых бархатных портьер, долго прислушивался к дыханию спящего, всматривался, один ли он, потом достал флакон и носовой платок. Приторный запах хлороформа заполнил и без того душную, прокуренную комнату. Спящий замычал и попытался вскочить, когда рука с платком закрыла ему лицо, но Сяо Чжань заломил ему руку и уперся коленом в грудь, не давая вырваться. Досчитал до шестидесяти, тело обмякло, досчитал до шестидесяти ещё дважды. Теперь можно было запереть дверь, включить маленькую лампу, накрытую шелковым платком, и осмотреться. Чего-то такого он и ожидал: много бархата, блестящих безделушек и золота. Сяо Чжань быстро проверил шторы, нет ли за ними каких-то дверей, заглянул в ванную. Здесь была отличная, крепкая с виду труба. Сяо Чжань перекинул через нее веревку, повисел на пробу — труба даже не скрипнула. Он соорудил петлю и потащил безвольное тело суперинтенданта в ванную. Когда оно наконец повисло на трубе, Сяо Чжаню пришлось взять время на то, чтобы отдышаться: поднять рыхлого, тяжелого мужчину в шелковой пижаме на такую высоту оказалось очень непросто. Мокрый от пота, Сяо Чжань сунул в карман платок, ещё пахнущий хлороформом, открыл окна, чтобы комната проветрилась. Разбросал по ковру пластинки, нашел нужную и поставил в патефон, оставил иглу опущенной. Оставался последний штрих — записка. Сяо Чжань порылся в тумбочке и туалетном столике, отыскал письма и принадлежности для них. На записку ушло минут десять, он написал первое, что в голову пришло: «У меня больше нет сил! Прощайте!», — листочек с пробами сунул к платку в карман и ещё раз осмотрел комнату. Закрыл окна. Убедился, что господин Лян мертв, подложил ему под ноги опрокинутый стул. Кажется, все в порядке. Сяо Чжань вышел и запер дверь комнаты отдыха. Крадучись вернулся в туалет. Он здесь приметил очень удобные запоры на окнах. Открыл одно, перелез на широкий карниз и поставил язычки шпингалетов так, чтобы они не закрылись до конца. После чего аккуратно прикрыл створку снаружи, коротко ударил ребром ладони, и язычки упали в пазы. Все, никаких следов. Осталось только спуститься. Сяо Чжань повис на руках, сокращая расстояние до земли — все-таки второй этаж — и спрыгнул. Переждал боль, прислушался к ночной тишине и нырнул в кусты клещевины. Если он и мог за что-то сказать спасибо новой власти, то за эти гигантские растения, растущие теперь по всему Шанхаю. Японцы принуждали высаживать их всюду, где был свободный клочок земли, им для чего-то требовались большие объемы касторового масла. Вот и администрация порта теперь тонула в зарослях, очень удобно. Не пришлось пересекать огромный английский газон, который был тут прежде. Сяо Чжань стянул на ходу перчатки, вместе с платком и смятым листком бумаги бросил в канал. Дело сделано. Добраться до машины, домой и отдыхать. Сердце билось ровно, он справился. Его «Ситроен» был уже виден, когда раздался шум мотора. Из-за угла выехал автомобиль, и сразу стало ясно, кто в нем: в кабине горел свет. Так делали только японские офицеры — демонстрировали свое презрение к смерти. Открытые любой пуле в освещенных салонах машин, они всем своим видом говорили китайцам: вы не решитесь. Нам здесь некого бояться. Это не было правдой, японские офицеры погибали так же, как коллаборационисты и предатели. Такие же люди, такая же кровь. Но было в их бесстрашии что-то завораживающее. Сяо Чжань смотрел на тех, кто сидел в приближающейся машине, а они смотрели на него, бесстрастно, неотрывно. Теперь ошибиться было невозможно. Сяо Чжань не дышал. У него, кажется, остановилось сердце. Он видел мельчайшие детали — сакуру на кокарде, темно-синий китель со стойкой, белоснежный кант под горлом, черную ребристую ленту и золотые петлицы на ней. В машине сидели два морских офицера Императорской армии Японии. И одним из них был Ибо. Машина не остановилась, скоро гул ее мотора затих вдали. Сяо Чжань быстрым шагом дошел до своего «Ситроена», завел мотор и только здесь позволил себе зажмуриться и бить по рулю, пока от боли не онемели руки. Хотелось кричать, сорвать голос, сделать хоть что-то, чтобы перестало быть страшно. Они оба с Ибо сегодня на задании. Сяо Чжаню повезло, он справился, и теперь он, не верящий ни в кого из богов, просил их всех — Гуаньинь, Будду, Христа, Небо, кого угодно, — лишь бы они помогли Ибо. Пускай он вернется живым.