Её пятьдесят поцелуев

      Спустя два дня.       Ночью ей приснился сон. Глупый сон.       Было странно, что Гермиона вспомнила его детально, конспектируя лекцию по прорицанию. Утром же в её голове всплывали только смутные, размытые картинки, которые она списала на недосып и бурную фантазию. И вот, записывая под диктовку очередное понятие, она представила, что тот бред, приснившийся ей, был предсказанием?       Ярость в его глазах читалась так отчётливо, что было страшно.       Она снова вздрогнула.       Спрятав зевок в ладони, Грейнджер поняла, что не может вникнуть в слова профессора. И где-то на подкорке сознания, словно кадры из старого фильма, вспыхнули воспоминания… того сна.       Сумрак. Сырость. Подземелье.       Слышно прерывистое дыхание.       Этот проклятый сон отдаётся искорками по телу.       Она как наяву чувствует сухие губы на плече. Которые быстрыми касаниями спускаются к ключицам, а пока проворные пальцы Малфоя расстёгивают и стягивают с неё рубашку, холодок ласкает их разгорячённую кожу. Ей невероятно хорошо. В этом самом моменте есть лишь он, она и дикое предвкушение. Оно выражается в её нетерпеливых движениях, которые притягивают Драко… ближе. Ведь в этом самом моменте девушка, устроившись на его коленях, нарочно пытается свалить слизеринца на мягкий матрас кровати.       Точно мягкий. Гермиона помнит.       Уже позже, когда она воссоздаст эту картинку, её будет снедать чувство смущения. Но тогда даже задравшаяся юбка не казалась чем-то предосудительным. Как и откровенные, ластящиеся движения.       А дальше… хуже. Лучше.       Ладонь человека, которого Грейнджер считала красивым, но ледяным изваянием, проводит по бедру. И, пока они не могут разомкнуть губы, он большим пальцем выводит там круги, взбудораживая… Эти чувства ей были незнакомы. Этот яркий, горящий где-то в лёгких пожар был незнакомцем в длинном списке ощущений.       Драко сцеловывал её откровенность с губ. Смакуя. Будто тоже зная, что такое ему позволено только в царстве Морфея.       Совсем недавно Гермиона, слушая рассказы одногруппниц, спешивших поскорее вступить во взрослую жизнь, решила, что её первый раз будет по любви. Только по любви. И более никак. Это было выведено громоздким правилом в книге её жизни. Она боялась и одновременно жаждала этого момента, предвкушая в своих фантазиях бережные, нежные касания. Их было много. До чёртиков перед глазами, она хотела чувствовать себя… желанной?       Нет. Она не берегла. Она ждала момента.       Здесь. В этом сне всё казалось настолько реальным, что где-то прочитанный миф, в котором рассказывают, что ощущений в сновидениях не бывает, смазался в воспоминаниях. Потому что это утверждение осталось там, далеко за фасадом бури её эмоций.       Это явление достигло своего пика, стоило Малфою, отодвинув край трусиков, прошептать Гермионе в щеку:       — Ты… — опаляя дыханием скулу. — Ты такая влажная для меня, Грейнджер.       для меня.       для меня.       для меня.       Билось набатом в голове.       Последующие минуты промелькнули чёрным пятном перед глазами, но она знает, что её касались. И очень-очень много. Грейнджер помнит, что в этом чёрном моменте неведения она плавилась податливым воском в руках Драко. Пропало всё. Кроме блаженного растяжения мышц, коротких вдохов и солоноватого аромата.       Он лениво перекатывал между пальцев её сосок.       Возникший где-то глубоко-глубоко внутри фейерверк заставил Гермиону распахнуть глаза. Почти лёжа на ней, Малфой, посасывая мочку уха, шептал маленькие, гадкие непристойности.       Пролетевшая мысль «первый раз — по любви», не задержавшись в голове, упорхнула.       Сжав пальцами и чуть ли не впиваясь ногтями в бицепс Драко, Грейнджер услышала свой стон. Хриплый. Неужели она была так сосредоточена, что не заметила.       Где-то там, в коридорах Хогвартса, Малфою придумали тысячу регалий, величали: красавчиком, высокомерным снобом, сексуальным, неутомимым, горячим… тысячи и тысячи других эпитетов она слышала о нём. Об этом мальчишке, чью шею отчаянно обнимает, в чьи волосы хочет зарыться пальчиками, и… который пришёл к ней во сне.       Пришёл в уголки подсознания.       — Сладкая, — зарывшись носом в её распустившиеся волосы, промычал Драко.       Хотела ли она продолжить? Может быть. Откровенно, ей хотелось ещё насладиться чем-то запретным. Но просьба так и не слетала с языка, потому что дверь распахнулась. Дверь в комнату Драко Малфоя открылась одним большим рывком, словно приглашая гостя. И гость не отказался, приняв приглашение.       В полумраке Гермиона зажмурилась.       Мечтая испариться. Исчезнуть, оставив на себе запах мужчины, что обнимал её.       Пусть это будет кошмаром. Самым жутким в жизни, потому что Рон Уизли просто не мог её наблюдать в таком виде. У него не может быть этого стального взгляда.        Гермиона Грейнджер не может так лежать с задранной юбкой и расстёгнутой рубашкой, ощущая что-то влажное, склизкое и горячее между ног. Она не может и не хочет верить, что Рон видит и презирает то, как она застыла и до сих пор обхватывает шею Малфоя, как его же стояк упирается ей в бедро. Она до крови прикусила нижнюю губу. Хотелось почувствовать вкус крови, а не эту долбанную и разгорячённую возбуждённость. Хотелось её потушить, как костерок. Оп. Ведёрко воды, и её нет и не было. Но Гермиона проснулась с этим томящим внутренности пожаром и яростными глазами Рона в памяти.       Который будет ходить за ней по пятам вплоть до самой пары по прорицанию, на которой она соберёт всю картинку воедино.       Её с ног до головы накрывает паника.              Укрывает, напоминая старый колючий дедушкин плед.       Чувство вины — циклично. Оно забирает дыхание из её лёгких, оно приводит в её ум — ясность. И даёт осознать. Что. Она. Натворила.       Руки Гермионы дрожат, и перо выпадает из рук.       — Мисс Грейнджер, — окликает профессор. — Всё в порядке?       Поспешно кивая, сглатывает, чувствуя, что во рту пересохло.       Нагибается под стол, ища взглядом перо, но замечает совсем другое… как коленку Драко Малфоя, сидящего на два ряда впереди неё, гладит Пэнси. И вызывающий бугор в штанах, который лёгкими касаниями дразнит та же девушка.       Подцепляя пальчиками перо, она выпрямляется. Чувствует боль в пояснице.       Всё правильно, Гермиона.       После поцелуев с тобой он же должен снимать напряжение?       Всё так, как должно быть. Вы совсем-совсем разные, и связывает вас только глупый спор.       Острый комочек чувства вины застывает у неё в горле, и Грейнджер перекатывает в голове все сценарии разговора с Роном.       Она признается ему.       Признается, что именно он — её первая любовь. И откроет сердце. Тогда… чувство вины исчезнет, и вернётся её влюблённость и желание быть для Уизли особенной.       Ведь первый раз должен быть по любви?