пару минут жизни

Чонин был в комнате отдыха, когда я привел Феликса на рисование. Собирая ручки и бумагу, я чувствовал спиной его взгляд. – Спасибо, Хенджин, – сказал Феликс с яркой улыбкой. – Ты настоящий друг. – Ага. Друг. Не Марк Антоний. Не тот парень, который пел ей и вызвал у нее мурашки. Я снова был никем. Идя к двери, я почувствовал себя больным. – Выглядишь так, будто только что вернулся со свидания, которое пошло крахом, – заметил Чонин. – Рита попросила помочь, – сказал я, скрестив руки. – Вот я и помог. Мой босс прищурился. – Ага. Я нанял нового парня. Приступит через неделю. Это тоже поможет. Я кивнул. – Ты помнишь, что я сказал о мистере Ли? Каждый мускул в моем теле напрягся, мой живот сжался. – Помню. – Постарайся, сынок, – сказал он, отталкиваясь от стены. – Потому что он никогда не вспомнит. * * * Той ночью я взял свою гитару и спел «Sweet Child O’Mine». Слова лились плавно. Я не колебался и не занимался самокопанием. Музыка заглушила привычный саундтрек моей жизни – грохот заборов, насмешки хулиганов и ядовитые комментарии Дорис. Я пел Ли Феликсу. Вслух. Потому что ему понравился мой голос. У него даже мурашки побежали. Он решил, что это сексуально. «Это его завело». Я закопал эту мысль поглубже. Феликс не сознавал, что происходит, и было неправильно мечтать о его поцелуе. Но я мог позаботиться о нём. Защитить его от оглушительного молчания разума. Может быть, сделать то, что миссис Маррен сказала мне много лет назад. «Найди свой голос, Хенджин. Не позволяй ему исчезнуть лишь потому, что слова не даются легко. Или потому, что ты боишься показаться слабым. Ты не слабый. Не тогда, когда делаешь то, что правильно». А правильно для меня присмотреть за Ли Феликсом. Я убрал свою гитару и прочел пару страниц «Бойцовского клуба». Истории о парне, который создал другую версию себя. Сильнее, лучше, которому пофигу, что о нем думают. У кого не было недостатков. Не было заикания. Я читал, пока мои веки не опустились, а затем заснул. Мне снилось, что у меня две личности, как у рассказчика из «Бойцовского клуба», и я встретился с двумя личностями Ли Феликса. Мы вчетвером стояли перед картиной в фойе санатория «Голубой хребет»: двое ненормальных, заика-санитар и резидент с неизлечимым повреждением мозга. Санитар выполнил свою работу и осторожно помог резиденту вернуться в темные пределы санатория. Но прекрасный художник взял за руку парня без заикания и вывел его на свет дня. * * * В то утро перед сменой я сидел за рабочим столом с Ритой, Хоакином и старшим медбратом Кристофер Банчан. За закусками и газировкой они костерили какой-то сериал на «Нетфликсе», который смотрели последнее время, а я придумывал способ упомянуть Феликса, не походя на одержимого психа. – Каков наш бюджет на мероприятия в залах отдыха? – спросил я при первом же затишье. Все головы повернулись ко мне. – Почему ты спрашиваешь? – поинтересовался Чан. – Мистер Уэбб каждый день собирает один и тот же пазл, – пояснил я. – А мистеру Ли нужны материалы получше. Холст. Настоящие краски и кисти. Каков бюджет, можно ли купить что-то новое? Чан сухо посмотрел на меня. – Мистер Уэбб каждый день собирает один и тот же пазл, потому что это часть его терапии. Когда он будет готов к новому, начнет новый. «Твою мать. Промашка». – Что касается бюджета, – продолжил он, – у нас его нет. Санаторий «Голубой хребет» – редкость. Мало кто занимается исключительно травмами головного мозга. Деньги идут на то, чтобы продолжать держаться на плаву. Платить людям зарплату. – Да и зачем мистеру Ли холст? – спросил Хоакин. – Он и не помнит, что у него только бумага. Не отличает одно от другого. Вдох. Выдох. – А если отличает? Хоакин рассмеялся и пнул меня. – Наш новый нейропсихолог, доктор Хван Хенджин, прошу любить и жаловать. Я стиснул кулаки под столом. «Ага, давай расскажи им про цепочки слов, – фыркнула Дорис. – Это ж такое открытие для людей, кто уже годами работает с Феликсом». – Настоящий нейропсихолог уже сто раз его проверял, – напомнил Чан. – Мистер Ли отвергает все, что подхватил его мозг. Конец истории. – Разве это не память? – спросил я. – Нет, Хенджин, – медленно сказал Чан, как будто я был ребенком. – Это рутина. Она ничего не может вспомнить, поэтому не знает о качестве своей жизни, пока мы поддерживаем его спокойствие. Рита положила руку мне на руку. – Это тебя беспокоит? Что мистер Ли страдает? – Как он может не страдать? – Потому что он не может вспомнить, – отрезал Чан, бросая на Риту тяжелый взгляд. – Без осознания ситуации откуда взяться страданию? Это звучало правдоподобно, но зуд в глубине души не давал мне покоя. – Почему он так легко принимает свою ситуацию – где бы, с кем бы он ни очнулась, – когда происходит перезагрузка? – Чонин тебе не объяснил? – спросил Хоакин. Я скрестил руки. – Я хочу услышать еще раз. – Мистер Ли после аварии ничего не принимает, – ответил Чан. – Прошли месяцы, прежде чем он перестал каждый раз впадать в истерику. Теперь мистер Ли спокоен, потому что под всеми наворотами самая основная функция мозга – выживание. – Он встал, сжав губы и проверяя свои маленькие золотые часы. – Время вышло. Вы удовлетворены, доктор Хван? Я пожал плечами. «Даже близко нет». Хоакин хлопнул меня по плечу. – Если бы у мистера Ли было что-то еще, кто-нибудь из этих умников-нейропсихологов уже бы это вычислил. – А они все еще проверяют? Как насчет этого нового доктора? Ким Чонвон? Он пожал плечами. – Уход за резидентами не моя забота – и не твоя. Если Ли Минхо узнает, что ты балуешься с его братом, он тебя выкинет. Потому что у Феликса будет краска вместо чертовых маркеров? Или немного музыки? Лучшая жизнь? Когда остальные ушли, я повернулся к Рите. – С чего Минхо беспокоиться, если мы дадим его брату холст? – У него есть свои причины, – мягко сказала Рита. – Минхо защищает брата. Боится расстроить его, боится любой публичности. А еще следит за деньгами. – Какими деньгами? – После родителей им досталась страховка, по миллиону долларов каждой. Финансирование «Голубого хребта» не равномерное. Иногда у нас случаются сокращения. Минхо хочет сберечь каждую монету, если Феликсу придется переехать куда-то еще. Он осторожничает. «У него миллион долларов в банке, а он не купит своему брату чертову краску?» – Бессмыслица. Рита проверила свои часы и встала, чтобы уйти. – Это мило, что ты хочешь улучшить жизнь мистера Ли. Но если купишь ему холст и краску, он забудет обо всем, как только они исчезнут из виду. «Но в тот момент обрадуется. Это не считается?» – Рита. Она остановилась у двери и посмотрела на меня. – Я думаю, что он знает, – сказал я. – Не знаю, дорогой, но ему не больно. – Но… – Как и сказал БанЧан, если он не осознает свою ситуацию, то не страдает. – А если осознание глубже сознания? – Без сознания нет осознания. – Она мягко улыбнулась. – Вот почему это называют бессознательным. Я потер лицо руками. – А как насчет музыки? Феликс любит танцы и техно. – Он иногда слушает классическую станцию. Так велел Минхо. Он вычитал, что Моцарт благоприятно влияет на мозг. – И все? Это все развлечения Феликса? – Ну нет. У него есть телевизор. Его любимый сериал – «Офис». Феликс смотрит его, хотя не знаю, следит ли он за сюжетом. Как и все здесь, это просто рутина. – Она нежно улыбнулась мне. – И когда я выключаю радио или телевизор, он не помнит, что они вообще были включены. Выражение ее лица было полным жалости. Хоакин выглядел удивленным. Чан хотел, чтобы я занялся своим делом и прекратил пытаться диагностировать сложный неврологический случай, для которого у меня не было знаний или образования. Они все разочаровались в Феликсе. Рита сунула голову обратно в комнату. – Пока не забыла, Хенджин, ты не можешь вывести мистера Ли на прогулку сегодня, в час? Я знаю, у тебя перерыв, но… – Да, могу. Потому что я не собирался от него отказываться.