Равновесие Нэша

      Келус открывает глаза, понимая быстрее чем чувствует влагу бассейна сна: он хочет закрыть их обратно.       Не затем, чтоб вернуться в иллюзию, сияющую светом и золотом. Не затем, чтобы отогнать кошмары, которые прячутся по углам и желают всё вокруг уничтожить.       Просто так: закрыть глаза, и забыться непроницаемой серостью, и хотя бы в полудрёме, в которой нет ничего, не думать, не слышать. Не знать.       Воскресенье то ли сам на себя не похож, то ли вовсе не Воскресенье, потому что в паре с сестрой их не могут поймать даже камеры. Шрам на половину неба опечатан, забыт, замолчан — а тот, по кому его сделали наживую, просто пошутил — ахаха, какие же всё-таки сотрудники КММ шутники, — и куда-то уехал.       Аван умер так, чтоб никто, никто не смог проигнорировать его смерть — но многие способны закрыть глаза и уши и сделать вид, что в это поверили. И ждут Фестиваля Гармонии, и идут к нему, довольные и покорные. Пенакония как будто полнится несчётными стадами безмозглых овец. И Келус идёт в толпе, в след им и за ними вослед, и всё больше думает: овцы выглядят скорее ангцами на заклание.       В Пенаконии с каждым днём, с каждым сном всё сложней не просто кому-то — но хоть во что-то верить. В Пенаконии с каждым днём всё сложней засыпать и всё сложней просыпаться.       "Безымянным не нужно было на этот праздник", не-говорит Келус на летучках со старшими. Он-то знает прекрасно: всё дело в том, что он до этого никого не терял. Вельт терял, по нему это видно. Март оставила где-то саму себя. Химеко… она загадочная, как сфинкс — но немного кто пошёл бы по Пути мёртвого Эона и стал бы восстанавливать его артефакты просто науки ради.       Он сочувствовал Броне, искренне ей сочувствует до сих пор — но глядел на Коколию и не видел ничего, кроме врага и полусумасшедшей абоминации. Он смотрел на тело Тинъюнь — и не чувствовал боли, ведь как твоя рана может болеть, если всё ваше время знакомства она не была настоящей. Он ловил горящий радостью взгляд Светлячок — и отвечал ей улыбкой. И, когда она умерла, Аван в боль ему впился когтями и грязно воспользовался — но с нею всё хорошо. В смысле, так хорошо, как может быть неспособному умереть Охотнику на Стеллароны.       Он не может с уверенностью то же самое сказать об ублюдке с улыбкой грешника и глазами демона, которого не пробудила Гармония — Небытие пожрало. Он читал о геноциде в Сигонии в ожидании, пока бодрствовал. Так что теперь он знает, что об Авантюрине некому будет плакать — если только Топаз, потому что Келус положительно не верит остальной Корпорации (да и ей постольку-поскольку).       И теперь он знает, что "авгин" на их языке означало "мёд". По цвету волос.       Они правда были… медовые. В них зарыться хотелось. Улыбаться лениво и перебирать своевольно-послушные локоны. Может, даже куснуть — вдруг совсем-пресовсем как мёд?.. Но во сне оно бы было неправдой, а въяве не было шансов — а ныне просто закончились опции.       Телефон отрывает его от мысли, которая намного приятнее Пенаконии — и немного приятнее безграничной и бесконечной серости, сейчас для него невозможной. Он готов к тираде Март о том, что снова опаздывает, к аккуратному вопросу от Вельта из тех, с которых начинаются откровения; к допросу с пристрастием от нарывшей что-то Топаз, к издевательски рациональным пощёчинам Доктора, к почти сочувственному в своей насмешливости пингу от Волка…       Он не готов к сообщению с этого номера.       Из бассейна он вскакивает, сразу за биту хватаясь. Потому что если это розыгрыш — он с радостью найдёт виноватого. А если не розыгрыш — прибежит, оглушит, затащит к себе — Авантюрин всё равно под себя заказывал это номер, ему самому будет радостно, когда в сознание вернётся, — и будет трепетно гладить медовые волосы в ожидании разговора. Очень серьёзного. Другие с ним прямо сейчас не получится разговаривать. И Келус печатает ответ лихорадочно, открывая дверь…       По счастью, это не розыгрыш. К несчастью, отложенное сообщение.       И Келус, о биту стукнувшись самостоятельно, возвращается в свой снотворный бассейн.       Конечно, надежды не-было, быть не-могло. Конечно, быль не-превратится в не-быль, смерть в не-жность не-развернётся…       — Опять что-то прерываю? — раздаётся пространство напополам разрубающий голос со стороны дверного проёма. Сама Ахерон глядит как будто мимо него, но так, что пробивает взглядом насквозь — а после переступает через порог безо всякого разрешения. — Привет, Келус. Тебе же вроде советовали, если не ждëшь гостей, закрывать поплотнее двери?       Советовали — тоном создания Жуань Мэй, которого за противное поведение выгнали из зоны кормёжки и по носу дали вдовесок. И образ, и воспоминание как будто бы тёплыетёплые, но Келуса корёжит в полный боли клубок. И, кажется, это момент, в который он наконец готов принять неизбежное:       — Ты с ним была до конца. Он… мёртв, Ахерон?       Она руки скрещивает на груди.       — Я не могу сказать точно.       Понять это предложение у Келуса выходит со скрипом. Как так: у Эманатора Небытия, воплощения Неизбежности, его разрубившей так, что остался след на полнеба — и не получается гарантировать?       — Я показала ему, какова Конечность. Поведала: она его пока что не ждёт. Куда он дальше пошёл и понял ли, уже его дело, — она не впускает в голос эмоций — скорее всего не может. — У тебя пиликает всё ещё. И прекрати быть настолько никаким, будто сам эманируешь Небытиё.       И с этим она уходит. Сам Келус не провожает её, пускай всё, скорее всего, случилось лишь потому, что бедняга опять заблудилась — сам Келус лишь улыбается слегка фальшивящей, немного извиняющейся улыбкой. И это всё ещё плохо — но уже не никак. Затем Келус жадно склоняется к телефону.       …тогда он уже понимал, что умрёт — нет-нет, на это он рассчитывал сразу. Тогда он уже понимал, что его ждёт не нежное пробуждение от Гармонии — Небытие полготит его, не оставив ни очков, ни шляпы на память…       Но он всё равно надеется, что встретит Келуса снова, и что они улыбнутся друг другу, и руки друг другу пожмут, как шахматисты после дружеской партии. Но он всё равно будет рад моменту, когда сможет высказать своё уважение честно. Когда им не нужно будет по сценарию выживания через самоубийство оставаться друг для друга врагами.       Возможно, если это действительно сбудется, Келус даже осмелится попросить коснуться чужих медовых волос… возможно, ему даже разрешат.       "Ты там опять заснул?", пишет ему уже действительно Март, вслед за вопросом атакуя армией недовольных смайликов. И Келус этому улыбается — впервые, кажется, за неделю, и поднимается, и выходит на всеэкспрессовую утреннюю летучку, за собой закрывая дверь, спасибо Ахерон за напоминание.       …у Шипе, эона Гармонии, тысячи лиц, на Пенаконии верят. Одно из них уже знает: в безумии, в которое выльется нынешний Фестиваль, оно улыбнётся Келусу.