Равновесие Нэша

      ...кидать красивые кубы в симуляции Монополии на одного совсем не азартно. Здесь каждый шаг — лишь миг оставшейся в сердце радости, особо не проиграешь; а если вдруг достаточно фишечек и одобренных возможностей сжульничать, исходы можно предначертать. И не игра это "против" — соперников-игроков, или компьютера, или даже себя самого; здесь можно только Осваивать и вспоминать Освоение. Выигрывать, а не проигрывать.       То, что сейчас надо Келусу.       И потому-то он без лишних сомнений участвует в распространении слухов по космической станции (почти не думая о том, что сказала бы о качестве симуляции Герта, потому что, разумеется, ничего хорошего, хоть и не милой игре тягаться в реалистичности с научным экспериментом про попытку познать Эонов). Потому-то в Белобоге он забывает о нереальности происходящего почти тут же: в Белобоге он ловит снежинки на язык (вполне себе правдоподобно-холодные), а после глядит на Пелагею и на разборки Ландау — и старается не смеяться, чтобы не получить по башке (очень больно). И всё же не удерживается и посмеивается, глядя на то, как Зеле ругается с Броней, и думает: ну какие же жёны… интересно, а возможно ли Верховной Хранительнице будет правда взять её в жёны и увидит ли это когда-нибудь экипаж?       Если честно, он безумно скучает по Белобогу. И по Лофу он скучает, но меньше: как-никак, покинули они Сянчжоу, считай, только что, и опасность в целом временно миновала — но на Лофу ему тоже хорошо. Потому что Лофу во время мира спокоен как безветренный день. По-долгоживущему ленивый и не меняющийся — и легко залипнуть на Цзинь Юаневый профиль, пока леди Фу Сюань себе что-то бубнит под носом, и легко спрятать за чашкой чая очередной смешок, невезению Цинцюэ адресованный (в симуляции чай на вкус, кстати, чуть похуже настоящего сянчжоуанского, но всё равно ничего).       А вот в симуляции Пенаконии Келусу очень плохо.       Дело даже не в том, что иммерсия в этой части прихрамывает: появляются и исчезают где можно и где не полагается люди, которым быть тут вовсе не нужно, во имя их же собственной безопасности. Появляются и исчезают неизведанные им лично доселе локации, где, конечно, были его спутники, и куда, по-хорошему, давно бы надо сходить разведать… Но вот руку на сердце положа, его совершенно не тянет. Появляются и исчезают на доске дополнительные игровые сегменты… Келусу и так хочется взвыть от того, насколько правильно это нереалистичное отображение Грёз, будто бы по отпечаткам следов Безымянных проникшее на корабль. Грёза — Грёза сама по себе нереалистичный сон; а Грёза искажённая, запечатлённая в игре — сон в квадрате. А Подгрёза в Грёзе в Грёзе — это уже финиш, это очень плохо, от одной ленивой мысли у Келуса болит голова.       Это всё могло бы быть раздражающе, но терпимо; это всё могло бы, если не задумываться сильно, не бить по иммерсии. Только вот проблема в том, что лучшая часть сюжетов, сгенерированных на Пенаконии — это часть про тех, кто на Пенаконии никогда не будет и не был.       В заскриптованные реплики тех, с кем он здесь познакомился, Келус просто не верит.       В целом, даже не потому, что звучат они нереально или глючат модельки: Келус верит в интонации, и Келус верит тому, что они могут такое сказать… но только с определённой целью или в определённом контексте. Тем, с кем он познакомился на Пенаконии, нравится врать; а если не нравится, то приходится — как-никак, у них тут на кону небывалое, немыслимое сокровище. Или, может быть, некоторые ввязались в игры с ещё более высокими ставками. Потому-то Келус глядит на запрограммированные улыбки — и скорее сбегает на следующую клетку, в следующую симуляцию, потому что знает: лишняя улыбка может сделать его чуть мягче, сказанное в симуляции приятное слово может дать в решающий момент мгновение колебания плюсом и позволить кому-то, кто на самом деле убить готов, опять прицелиться ему в горло…       В Пенаконии, раскинувшейся вкруг него на игральной доске, есть всего один неоспоримый плюс: в отличие от настоящей, она конечна.       И он снова может творить какое-то безобразие за спиною у Асты и Герты, и он снова может продавать Сампо Гепарду, или Гепарда Сампо, а потом умилённо на них смотреть, и он снова может стоять с Юйкун бок о бок и пытаться объять, тишины не перебивая, чистое, бесконечное и безжалостное небо…       А потом на него нападает Лебедь. Именно "нападает"; за недолгое время знакомства Келус понял, что Лебедь — хищница. Чёрная грациозная птица, больше похожая на какого-то коршуна, прилетающего в ночи и забирающего сны и воспоминания. Если ей будет что-то нужно, зарубил себе Келус на носу, она без сомнений обманет. А потом извинится, утешит и обманет ещё раз.       Но Келус в миг этой встречи как раз на мгновение вспомнает, что это симуляция, а не сон. А после выдыхает, уверенный, что силы её валидны только в пространстве сна.       — Что хочешь ты, хороший мой? — мурлычет она с улыбкой кошки, глядящей на голубя; с курлыканьем лебеди, которой в клюв сама несётся жирная рыба. А Келус лишь улыбается ей в ответ и чекает варианты.       Он должен понять, наверное, что что-то идёт не так… да хоть бы и потому, что Лебедь не замирает, пока симуляция симулирует вероятности, а смотрит за ним внимательно. А, может быть и потому, как неправдоподобно высоки хорошие шансы (чуть больше двух третей, а не порядка одной шестой, как он потом посчитает); игра на одного обычно не настолько к нему щедра. Но это будет потом; он перебрасывает худший исход, поскольку слишком азартен, не придавая никакого значения тому, что Лебедь тоже следит за кубами…       — Удачи хочешь? — тянет карту она, улыбаясь лукаво, когда он соглашается выиграть. — Что ж, получай свою удачу, мой милый.       И шёпот сам сочится в уши, и она на мгновение жмётся, чтоб в следующее вспорхнуть невесомой мнемонической птицей, оставив вместо перьев карту и след от поцелуя на щеке; но Келус лишь негромко посмеивается и про себя удивляется реалистичности, наконец-то. И карта у него в руке горит, горит в статах и благословение Чёрной Лебеди, которое бы не просрать в этот ход; горит впереди золотым событие… Конечно, Келус не идиот, чтоб просирать полученные бонусы, как конченный.       …конечно, это большая ошибка.       Сам Келус не был в Миге Полутьмы. И кто из попутчиков в нём мог бы быть, не решается даже предположить как следует. Да, мысли есть, конечно — но мысли это просто мысли, покуда они не сказаны.       Сам Келус не был в мире Полутьмы — но, на его взыскательный вкус, всё вышло до грёзного натурально. Бесценный хлам вокруг, куда ни глянь; красивые богатые люди, вздымающие ставки ухоженными руками, холёный аукционист-пепеши, взвинтивший цену то ли до триллионов, то ли до миллиардов…       Он должен догадаться, конечно, с кем встретится здесь; уж слишком много вокруг красивых и богатых людей. Но в миг, когда унизанная перстнями рука в полуперчатке взмывает вверх, единственная на весь зал, у Келуса куда-то ухает сердце. Безумно и бессмысленно: он тянется за ней. Он тянется всем телом, прекрасно зная: между ними половина аукциона и, если он захочет, его не увидеть и не поймать…       — Вы повышаете ставки? — изумляется даже аукционер, но очень быстро возвращает профессионализм. — Шесть сотен от мужчины в сером! Кто больше?       Два шестигранника как будто сами собой выбрасывают две шестёрки.       Он поворачивается по-змеиному и ловит через толпу чужие глаза своими. Он опускает руку и полуулыбается, показывая узнавание. Он оборачивается к аукционеру и лишь качает светлыми волосами, показывая, что — нет, сегодня он не поднимает больше ставок. И Келусу бы весь контекст понять — но Келусу не до того; он залипает на драгоценный авантюрин в золотой оправе.       Толпа азартных игроков, как будто бы по мановению руки какой-то, рассеивается. И к Келусу подходит пепеши, вежливо-яростный, и цедит:       — Позвольте, правильно ли я понимаю, что вы согласны на покупку обломка взорванного Ахой вагона Звёздного Экспресса за шесть сотен…       — Ни слова больше, — раздаётся со спины пепеши весёлый голос к ним спешащего Аванюрина. — И не беспокойтесь: у друга моего достанет денег на эту покупку. Так вышло, что он выиграл; чтож, я уплачу за него всю цену.       Авантюрин смеётся беспечно, протягивая карту правой рукой. Транзакция проходит; он ни на миг не ослабляет уверенности или лучезарности улыбки, а Келус… он любуется как идиот, если честно, тем, как мировой порядок не разрушает совсем ничего. Всё как должно быть: звёзды раскалённые, космос пустой и холодный, а драгоценный камень сияет.       — Итак, — он поворачивается деловито, когда аукционер-пепеши уходит, — я только что потратил на тебя шестьсот триллионов. Как ты планируешь отдавать их, друг мой?       И Келус, если честно, входит в ступор, потому что представить этой суммы не может. А, впрочем, может: возможно, разработка Герты в виртуальной реальности стоит примерно столько же; возможно, не в деньгах, а в потенциале раскопанной информации. Но он реальности не разрабатывает, он её ломает, откуда вообще ему знать?       Хорошая, кстати, мысль: не лупить слишком сильно в следующий раз битой хотя бы по объектам для осмысленного взаимодействия. Ему сто раз уже Герта говорила: во имя Нус, они тут не для битья.       — Итак, — Авантюрин подходит близко-близко и шеи касается, и улыбается хищно, - брехня; конечно же, он нарушает личное пространство, и с ним нарушил тоже — однако не настолько нахально и извинился в следующую же встречу -       — Я предпочёл бы вернуть вложение, - брехня; Авантюрин не вкладывает, а дарит подарки, чтоб предложить потом услугу на обмен, чтобы потом ответная услуга пахла чьей-нибудь кровью -       — Пока не выплатишь шестьсот триллионов кредитов, ты мой. - брехня; Авантюрин не из таких, ведь покупали и его самого. Не за кредиты, а за медяки. И было их шестьдесят -       К тому же, он мёртв.       Но Келус слушается властных движений и насмешливо-холодных глаз против воли, он слушается прикосновения, он сам подаётся. Он гладит рабское клеймо на шее юного и снисходительного божества, которое на деле вряд ли ему позволило бы, — теперь он точно знает, что это клеймо (хотя уже слишком поздно). И он ведёт по шее вниз, вниз, от клейма — к ошейнику, а от ошейника — к цепи (как он не понял, пока не было поздно, сколько в этом всём несвободы?), проскальзывает ниже, к вырезу; туда, куда зовёт его чужое тело, готовое и горячее…       Авантюрин подбадривает его тихим стоном.       А Келус обстоятельно не против тому, кто выдумал Авантюрина такого, всю морду заплевать, а потом начистить (и он имеет в виду себя, со стремящейся к бесконечности вероятностью).       С игрою всё в порядке, покуда она игра, а с виртуальной реальностью всё в целом хорошо, покуда она реальность напоминает, и все на выдуманные взаимодействия у неё внутри потенциально согласны — и потому-то Келус вываливается в холодный и жестокий внешний мир и смотрит в потолок вагона невидящими глазами.       У ног его, наверное, застыли посмеяться пиковой мастью вверх три золотисто-авантюриновых двенадцатигранника.       Он с радостью набрал бы Авантюрину и извинился. И выспросил бы напрямик. И спрашивал бы напрямик столько раз, сколько бы понадобилось, чтобы правду сказал — или заблокировал. Почти что все проблемы в жизни Келуса решаются настойчивостью и битой. Но, конечно, не эта.       — Тебе так нравится тот человек, глупый Келус, пом-пом? — сердито рядом усаживается Проводник, который видел всё, разумеется, и Келус хочет… Пожалуй что свернуться в клубок, обнявши свои колени, свалиться набок и тихо взвыть.       Возможно, в параллельном рукаве вероятности он как-то так и сделал.       — Да, именно, Пом-Пом, — он не скрывает улыбки, в которой нет и тени улыбки. — Похоже что тот человек безумно нравился глупому Келусу.